Пошли на кухню. Лара ужинала – два кружка колбасы, увядший огурец, несколько сушек и кружка чая.
«Опять хлеб купить забыла», – подумала Даша.
– Мам, ты испортишь желудок!
Лариса Владимировна махнула рукой:
– Желудок! Смешно.
Даша налила себе чаю и села напротив.
Родная кухня… какая же просторная, светлая, какая красивая – папа постарался! Кухню делали на заказ из настоящего темного дерева, с бронзовыми витыми ручками и цветными стеклышками. Люстра тоже с разноцветными стеклышками – папа отрыл ее в Дании на блошином рынке. Кружевные занавески с вышитыми маками – ткань тоже привез папа, кажется, из Польши. В шкафчике под стеклом, на видном месте, папина любимая кружка – пол-литровая, синяя, обливная, тяжелая. «Устойчивая, – говорил папа, – Ларочка не снесет». Мама вечно била посуду. После его ухода Даша убрала кружку под стекло, от греха подальше.
Папа. Все папа. Ну почему так рано, а? Какая несправедливость.
– Ну? – с легким сарказмом спросила мама. – Как замужняя жизнь?
Даша пожала плечами:
– Нормально.
Она замолчала – начать этот разговор было невозможно. Но взяла себя в руки.
– Слушай, мам, – хриплым от волнения голосом сказала Даша, – тут… такое дело. – Говорить было трудно, как будто рот был набит камнями.
– Ну? – Лара смотрела с усмешкой. – Говори, говори, чего оробела?
– В общем, – со вздохом начала Даша, – нам очень сложно. Всем, понимаешь? И Елене Семеновне, и Мишке. И мне. Трудно и тесно. Ну ты знаешь, что там за квартира.
Красивые соболиные Ларины брови взлетели вверх:
– А ты не догадывалась, что тебе будет сложно в чужой паршивой квартире с чужой женщиной? Скажите, какое открытие!
Опустив голову, Даша молчала – что тут скажешь, что возразишь.
– Не догадывалась? – повторила мать. – Ну тогда, – она откинулась на спинку стула, – тогда, прости, ты полная идиотка! Вот скажи, – мать наклонилась к дочери, – тебя кто-то заставил? Кто-то гнал отсюда? Или тебе здесь было так плохо? – Она снова откинулась на спинку стула и развела руками: – Кажется, нет! А теперь, надо же, ты спохватилась! Как будто не знала, не ведала, что тебя ждет! Ты, моя милая, – задохнувшись от возмущения, мать замолчала. – Ты, моя милая, – повторила она, – сама, добровольно и безо всякого насилия полезла в эту историю. Сама, слышишь? Сама! А вот теперь ты опомнилась! Пришла в себя. И поняла, во что вляпалась.
– Я ни во что не вляпалась, – мертвым голосом ответила Даша.
– Тогда что ты хочешь? С каким разговором ты заявилась? А, я догадываюсь! Ты хочешь, чтобы я разменяла квартиру. Ну что, я права?
Не поднимая глаз, Даша кивнула.
Мать резко встала со стула, швырнула в мойку чашку и развернулась к столу.
– Ни за что, ты меня слышишь? Ни за какие коврижки! Нет, вы только подумайте, – возмущенная мать обратилась к неизвестному собеседнику, – квартиру ей разменять! Квартиру, которую папа… – Закрыв рот ладонью, она замолчала.
– Мам, – начала Даша.
Но мать ее перебила:
– Даже не думай, забудь! Не будет меня – делай что хочешь. Разменивай, дели, продавай! Но пока я здесь, на этом свете, нет и нет.
– Я тоже, – просипела Даша, – имею право. Я здесь прописана.
– Право ты имеешь? – взвилась Лариса Владимировна. – Ты имеешь право на одно – добровольно калечить свою судьбу! Вот это – пожалуйста! А меня в это не втягивай, слышишь? Если ты идиотка, то я – нет, извини. Эту квартиру, – всхлипнула мать, – обустраивал папа. Всю, от начала и до конца. Со всего мира по нитке собирал: замки, ручки, шторы, коврики! Нет, я не мещанка, ты знаешь! Но здесь все – папа. Его труд, его руки, его задумки! Как он старался! Чтобы мы, чтобы ты и я… А теперь ты хочешь все это разрушить? Зачеркнуть всю мою жизнь? Нашу с ним жизнь? Нет, моя дорогая! Не выйдет.
Даша медленно поднялась со стула. Тянуло низ живота. Скорее бы домой, лечь и накрыться одеялом. Заткнуть уши ватой и никого, никого не слышать – ни Елену Семеновну, ни любимого мужа. Никого! А главное – поскорее бежать отсюда, чтобы не слышать родную мать.
Лихорадочно натягивая пальто и сапоги – руки дрожали ужасно, – Даша услышала последнее.
– Да, – из кухни кричала мать, – у тебя, кстати, есть выход – подать в суд! И наш справедливый суд разделит все по закону! Ты ж тут прописана, правда?
– Спасибо за совет, – крикнула Даша и выскочила за дверь.
Заплакала она только на улице. Плакала громко, навзрыд, испуганные прохожие замедляли шаг. Что делать? Ехать в метро и реветь? Слезы не прекращались. Нет, ни за что.
Даша открыла кошелек и пересчитала деньги – на такси хватит. А там… там наплевать. Пусть думает Мишка. В конце концов, он мужчина.
В такси зарылась в шарф и постаралась успокоиться. В дом зашла мертвая. Не было сил даже раздеться. Перепуганная свекровь суетилась – предлагая поесть, выпить чаю, сходить в душ. Даша молчала. Прошла к себе и, не снимая свитера и брюк, легла на диван. Слава богу, Мишка еще не вернулся. Во-первых, не было сил говорить. А во‐вторых, Даша представила, что она скажет любимому мужу. В общем, везунчик, что не попал под горячую руку.
Почти до самых родов Ларе она не звонила. Но все же не выдержала, поехала. Открыла своим ключом и застыла на пороге. Дверь в гостиную была открыта, и мать спала в кресле. То, что увидела Даша, ее потрясло: перед ней сидела старуха. Нет, все не так – в кресле спала очень пожилая, очень усталая, замученная и истерзанная женщина. Мать была «не в порядке» – без привычной косметики, без укладки, в домашнем халате и тапках. Поразило ее лицо – серое, в глубоких морщинах. Господи, и когда они появились? А седина в волосах? Раньше Даша ее не замечала. Но главное – выражение лица. Нет, все понятно – спящий человек не контролирует свою мимику, но чтобы так? Чтобы такая гримаса страдания и боли? И руки – руки не были расслаблены, как бывает во время сна, – побелевшие Ларины кисти были плотно сжаты в кулаки.
В изнеможении Даша опустилась на пуфик в прихожей. Мама, мамочка. Бедная, бедная Лара! Ей хуже всех. У Даши есть муж и скоро будет ребенок. Есть свекровь, хорошая, мудрая, добрая женщина. У Лары нет никого. Нет, есть дочь, конечно, есть дочь! Но дочь живет отдельно, и у нее своя семья и свои заботы. И никакая самая лучшая дочь никогда не заменит ей мужа. Такого мужа, каким был папа и после ухода которого жизнь Лары потеряла всякий смысл.
Одиночество. Беспросветное одиночество и печаль были написаны на ее лице. А она ведь не старая – что такое под пятьдесят? И как всегда, у нее полно кавалеров – Лара со смехом рассказывала про ухажера на работе, между прочим, самого замдекана, вдовца и приличного человека, про какого-то юношу, украдкой подкладывающего ей конфеты.
Ну почему, например, ей не сходить с этим вдовцом в кино или в театр? Почему надо себя запереть, отрезать от остального мира, уйти в свой личный монастырь? Ведь можно жить, снова научиться радоваться и получать от жизни удовольствие?
Даша плакала и ругала себя. Теперь она поняла: эта квартира – последнее, что осталось от папы. Здесь он везде. Это храм папы, памятник их счастливой жизни. Все, все. Точка. Какая же она, Даша, дура!
Да, еще была дача – дачка, как они ее называли. Дачку тоже построил папа. Конечно, не своими руками, но! План дома и план участка – все папа. Плетеные кресла, зеленый абажур над овальным дубовым столом, узкая горочка с посудой, плетеные коврики у кровати, некрашеные, покрытые лаком деревянные полы, веранда, на которой они пили чай, антоновка из питомника, слива ренклод, кусты селекционной малины у забора, сирень, белая, сиреневая, темно-лиловая. Розовые кусты, белые, сиреневые, малиновые флоксы, любимые Ларины цветы. Все это папа. Для них, для своих девочек.
Вот только дачу Лара не очень любила: два-три дня – и в Москву, «я городской человек». Ни в лес – комары, ни на озеро Лару было не затащить. («Я плаваю только в море, ты знаешь».) И папа расстраивался.
Возле Лариной кровати всегда стояли цветы – их ставил папа.
Даша захлюпала носом, и мама открыла глаза.
– Господи, ты! – смутилась она и поправила волосы. – Я тебя не ждала.
Даша подошла и обняла ее. Странное дело – Лара, не терпящая «телячьих нежностей», из объятий не вырывалась. Это был первый вечер, когда они разговаривали. Разговаривали как мать и дочь, как самые близкие люди, как две подруги, как сестры.
Говорили обо всем, вспоминали папу, плакали и смеялись, и Дашино сердце плавилось от любви и нежности.
В тот вечер Даша осталась у Лары. Вернее – в своей родной комнате. Ах, как спалось ей в своей кровати! Как сладко спалось.
Даша родила через две недели. Имя для дочки придумала давно – Полина. Полинка, Полька, Полюшка – вариантов полно.
И началась новая жизнь. Как оказалось, сложнее, чем предыдущая. Но все были счастливы – Елена Семеновна взяла отпуск, изо всех сил помогала, и помощь ее была неоценимой.
Вечером, после частных уроков – английский, история – прилетал взъерошенный муж и бестолково крутился под ногами: чем помочь? Постирать, погладить? Пропылесосить? Мишку гнали, толку от него – одна суета.
Приезжала и Лара, всегда с кучей подарков – ползуночки и чепчики, пинетки и платьица, игрушки и красивые соски, пирожные для взрослых и рыночные фрукты для внучки. Полинка ей нравилась – еще бы, блондинка с карими глазами, копия ее самой!
– Третье поколение, – твердил Мишка. – Все самое лучшее через поколение, вы что, не знали?
– То есть меня миновало? – обижалась Даша.
Все смеялись, но Даша видела – маме приятно. К тому же не влюбиться в Полинку было невозможно – улыбака, сплошной позитив. И хитрюга – все это на людях, что называется, в обществе. Капризы и слезы начинались потом, когда народ расходился. В общем, с рождения манипулятор.
Теперь, когда наладились отношения с мамой, Даша перестала переживать. Во-первых, конфликт и недоговоренности всегда плохо влияют на психику, а во‐вторых… Во-вторых, Даша была уверена – сейчас папа спокоен.