Кусок колбасы и подгоревшая яичница, всегда переваренные, развалившиеся пельмени, и крепкий чай, от которого потом не уснуть. Да нет, не спит он не из-за чая, тоже мне причина! Не спит он из-за себя. Потому что жизнь до смешного предсказуема, бессмысленна и неинтересна, скучна и тосклива. Он знает все наперед, и ничего не изменится, ничего. Слаб он в коленках, как говорила Алка, такой характер. А главное – нет у него воли. Да, воли и желаний. Он трус и сам это знает. Ему всегда было легче махнуть рукой и послать все подальше – пусть катится, как катилось, лишь бы не трогали, не доставали.
Остаться еще на неделю, на две? И что это изменит? Ничего. Остаться навсегда? А что, это мысль! Тамара ему не откажет. Нет, у Тамы на первое время, а там он снимет угол, комнату, часть домика. Правда, тут нет работы… Работы по его профессии. Хотя, как говорил учитель Моисей Семенович, хороший фотограф всегда заработает на кусок хлеба. А умный фотограф – на кусок хлеба с маслом. Да, если покрутиться, постараться, наладить контакты и связи, устроиться можно. Только ему неохота крутиться и налаживать связи, вот в чем проблема.
Можно заняться чем-то другим. Но он безрукий и очень ленивый. Как Тимур, кормиться хозяйством? Тимур продает вяленое мясо, копченых кур, баранину, перепелов. Нана варит сыры. А какой из него хозяин? Хозяин из него как из говна пуля. Он человек городской, московский. Что он будет делать здесь, в деревне? Ходить в горы? Ну это только если погода. А зимой? Зимой здесь бывают и снег, и морозы – горная местность. А значит, дрова и печь. Нет, какой из него сельский житель – смешно. Это так, для веселья, для развлечения заезжих гостей – собрать каперсы, почистить орехи, натрясти вишен. Так что собирайтесь, Игорь Алексеевич, в путь-дорогу! И наконец усвойте, поменять жизнь вам слабо. Не того вы, сударь, калибра.
«Завтра проверю колеса, масло и все остальное. Накануне заправлюсь. Еду наверняка соберет Тама. Покупать что-то готовое – нарваться на скандал и смертельную обиду. Да, Тамрико просила почистить фундук и снять груши. Это ерунда, пару часов, я все успею. Напоследок – тоже завтра с утра – схожу в горы. Попрощаюсь. Может быть, навсегда. Да, еще не забыть взять Тамарины рецепты на лекарства и купить их в Москве, здесь таких нет. Там же, в столице, куплю Таме подарки – духи, красивый платок, теплый халат. Кстати, какой у нее размер? Спросить неудобно. Ладно, я все-таки фотограф, у меня же глаз.
Обидно, что книжку не успел дочитать – любимую детскую книжку, «Кортик». Попросить у Тамары с собой? Да нет, неудобно – у нее внуки, а тут я, взрослый дурак».
Журавлев продолжал себя ругать.
А что он успел в своей жизни? Да ничего. Дочка? Ну да. Правда, сил на нее он потратил немного. Хорошие отношения с бывшей женой? Это заслуга Алки, а уж точно не его, это она друг и умница. Кира? А разве он ей чем-то помог? У своих на кладбище не был три года… сволочь.
Когда-то его называли талантливым и перспективным фотографом, прочили славу фотокорреспондента. Он даже пять лет проработал в хорошем журнале. Хвалили его репортажи. Пару раз он участвовал в фотовыставках. Его имя тогда прозвучало. И что? Какой выхлоп? Да никакого.
Да, фотограф он неплохой. Был неплохим. А сейчас обычный халтурщик: детские сады, школы, выпускные, свадьбы, юбилеи. А ведь когда-то колесили по стране, искали интересное! Он и вправду повидал почти всю страну – огромную, такую разную! Байкал, Якутия, Уральские горы. Магадан, Белое море. Ставропольские степи, Поволжье, Дальний Восток, Хабаровск, Приамурье. Было дело по молодости. Был интерес. Кайф был, стимул – вот что было! Все увидеть, запечатлеть, показать другим. А сейчас ничего нет – ни кайфа, ни стимула. А есть только лень и тоска.
Ладно, прочь дурацкие мысли. Как баба, разнюнился. Стыдоба. Все, собрался, встал – и вперед! Что там у нас? Груши, фундук? Отлично! Тама придет, а он вон какой молодец! Порадует свою старушку-подружку, сорвет парочку аплодисментов и слов восхищения.
А большего он и не стоит.
Киру он встретил через несколько лет, после дурацких историй с Полиной и Лианой.
Первое, что пришло в голову: какое странное, необычное лицо! Вроде светлоглазая блондинка, а скулы и глаза азиатские. Выяснилось, Кирина бабка – калмычка, отсюда и высокие скулы, и небольшая раскосость. Вкупе со светлыми глазами и волосами выглядело это забавно и необычно.
Веселая, хохотушка, острая на язык. Образованная – еще бы, редактор в крупном издательстве! Смеясь, закидывала голову и отбрасывала непослушную челку. Волосы прямые, густые, жесткие, азиатской структуры, хоть и светлые, тоже от бабки-калмычки. Разведена, есть сын Кирилл. Нет, ну как такое могло прийти в голову? Кира и Кирилл! Шутники.
– А разве не смешно? – удивлялась она. – А мы с мужем так веселились!
Довеселились. Развелись через два года после рождения сына.
А сын оказался проблемным, и даже очень, но проявилось это не сразу. А когда проявилось, начала исчезать веселая Кира. И через пару лет от нее прежней ничего не осталось – другой человек.
Сначала было все хорошо. Умница Кира, остроумница Кира. Легкая, веселая, бесшабашная Кира, согласная на любые приключения. «Только бы вместе, да, Журавлев?»
Как хорошо им было вдвоем! Близкий, родной человек.
А потом… потом все изменилось. Когда начались проблемы с ребенком, Кира замкнулась. «Зачем тебе знать подробности? Это мои проблемы, и только мои!»
Он очень жалел ее, очень. Понимал, что это конец, что надо уйти, никаких перспектив, никаких. Но уйти насовсем, разорвать отношения? Нет, он не мог. Друзей в беде не бросают. Впрочем, и помощником он был никаким – так, просто выслушать. Выслушать, когда ее пробивало и не было мочи больше терпеть. Выслушать и пожалеть.
Странные теперь у них были отношения. Они и сами посмеивались над этим.
– Кто мы с тобой друг другу? – спрашивала Кира. – Друзья, брат с сестрой или бывшие любовники?
– Почему бывшие? – усмехался Журавлев. – Как же бывшие, если сейчас мы с тобой… лежим тут, в кровати?
– Раньше все было не так! – грустно возражала Кира.
Это правда. Тогда, девять лет назад, когда они встретились, все было не так. Он был влюблен, хотя матримониальных планов не строил. Кира и не настаивала, ей с лихвой хватило первого замужества и тяжелейшего развода.
Да, влюбленность была. С Кирой было весело. Они постоянно над чем-то смеялись, чаще всего над собой. Еще с ней было интересно – таких глубоких философских разговоров он не вел ни с одной женщиной. У нее был точный, логичный мужской ум. И при этом она оставалась истинной женщиной – в меру кокетливой, в меру капризной, в меру вредной. И не в меру нежной и трепетной, страстной и тревожной, разумной и безрассудной.
С ней все было здорово – заниматься любовью, молча лежать, обнявшись, читать вслух книги, а потом спорить, не соглашаться, доказывая свою правоту. Она умела отстаивать свое мнение.
С ней было чудесно бродить по сырому осеннему лесу, прислушиваясь к уханьям совы и считая ненадежные обещания кукушки, лежать на траве и смотреть в небо. Собирать грибы, а потом чистить их на ее кухне. Покрякивая от удовольствия, есть грибную поджарку с картошкой и пить холодную водку. Смотреть сложное и мудреное артхаусное кино. Гулять по старым московским улицам и слушать ее бесконечные рассказы про старую Москву. Сидеть на скамейке в Пушкинском перед картинами великих – в импрессионистах Кира была большим знатоком.
Они бродили по старым кладбищам, ездили за город по разрушенным монастырям и церквям, ловили мелких окуньков и плотву с мостика мелкой речушки. А однажды умчались в Карелию, догоняя ее друзей, походников и байдарочников. И там, в Карелии, они провели свои лучшие дни.
Журавлеву нравилось делать ее портреты – Кира в профиль, Кира анфас, Кира в лодке, Кира у зеркала. Кира в резиновых сапогах чистит рыбу на берегу. Кира в нарядном платье в фойе Большого. Кира на катке, Кира у плиты, спящая Кира, заспанная, немного опухшая. Кира у раскрытого окна, Кира в сугробе, раскинув руки в красных варежках. Кира с венком из ромашек, Кира в смешной вязаной шапочке и в платке, завязанном по-деревенски, по самые глаза.
Она не всегда получалась красивой, но всегда получалась естественной: тревожной, печальной, смущенной, застенчивой. Живой, как сама жизнь.
Узнав об измене мужа, ушла сразу, на следующий день. Варианты прощения и перемирия не рассматривались:
– Ты что? Я же его любила! И вообще, как после этого жить?
Он пожимал плечами:
– Живут же. И не после такого живут. Прощают, стараются не вспоминать и живут. Сохраняют семью.
– Зачем? – искренне удивляясь, повторяла она. – И какая семья, если было предательство?
Максималистка. Дура. Ушла с маленьким сыном почти в никуда – на квартиру старенькой, требующей ухода тетки. Та приняла не из гуманных побуждений, из корыстных. Ей нужен был уход, одна она не справлялась. И Кира принялась ее обихаживать. Та, как и положено, капризничала, мотала нервы и тыкала благородством – дескать, приютила тебя, дуру, да еще и с ребенком.
Пару раз Кира порывалась уйти. Но куда? С родителями отношений не было – сложная история, тянущаяся из детства. В общем, пахала как лошадь, уставала как лошадь и волокла все на себе тоже как лошадь.
Но Бог ее пожалел и через два года вредную тетку прибрал. Кире досталась квартира, маленькая, неудобная, но две комнатки, восемь и десять, кухонька, к тому же отличный район – Маяковка, центр Москвы.
Выстроить отношения с Кириным сыном у Журавлева не получалось. Мальчик смотрел на него как на врага. За столом глаз не поднимал, вопросы оставлял без ответов, никаких тебе «спасибо» и «добрый день». В общем, чудаковатый сынок оказался у его подруги.
«Ревнует, – думал Журавлев. – Но вроде не я стал причиной развода. И не подтаскиваю сюда свои шмотки. Не остаюсь на ночь, если он дома. Только когда он у отца».
Пробовал и так, и эдак. Только ради Киры – ему, если честно, было по барабану. Но нет, не получалось. Плохой из него педагог, тот еще Песталоцци. В конце концов отступил. «Есть этот волчонок и есть, пусть будет здоров, зла я ему не желаю». Но зарубку сделал: никакого совместного проживания. С этим мальчиком он точно не уживется.