и вашего сугубо личного пароля? Только представьте себе… Господи, до чего же мерзкие складки у вас на шее, согласны?
Эти складки и вправду мерзкие. Мерзкие, красные и воспаленные, как будто ему перерезали горло.
Дверной проем заполняет какая-то тень. Это Сердитая Медсестра со своей планшеткой. Я улыбаюсь ей, прежде чем она успевает проделать это со мной.
– Мы тут чудесно поиграли в скрэббл, – говорю я ей. – Но мне пора идти. Не то опоздаю на бинго.
Здесь Чарити и Фелисити со своими смартфонами. Моя дочь хочет знать, как там мой мочевой пузырь. Она беспокоится, нет ли у меня воспаления мочевого пузыря. Проблемы с мочевым пузырем могут вызвать другие проблемы, говорит она мне. Когнитивный Диссонанс, говорит она. Интересно, откуда моя дочь всего этого набралась. От Сердитой Медсестры? От Менеджера по Исходу?
– А как твой мочевой пузырь? – спрашиваю я у нее.
– Мама… – отвечает она.
– И как твой мочевой пузырь, Фелисити?
Фелисити впервые отрывает взгляд от своего смартфона.
– О-о-о, – говорит она. – Фу, бабуля!
– И как насчет твоего мочевого пузыря, Частити?
– Чарити, – поправляет моя дочь.
– Да пофиг, – отвечает Частити.
С мочевым пузырем у меня всё в порядке. А вот насчет своей Когнитивной Дискотеки не знаю.
– Я помню, как купала вас, – говорю я. – Вам нравилось писать в ванну.
Никто ничего не отвечает. Никто не знает, с кем я говорю. Кому я это говорю.
– У вас были самые розовые пальчики на ногах, – говорю я им, и это правда. Я мыла их один за другим, а еще между ними – этой, как ее там, и пересчитывала их по ходу дела, и для каждого придумывала коротенький стишок. А они хихикали. Не пальчики на ногах, естественно. Внучки. И дочка. И сын, раз уж на то пошло. Так много пальчиков…
Дядечка постарше на фотографии наблюдает за мной, пока я обо всем этом размышляю. Он не улыбается, но словно вот-вот рассмеется. Каким-то образом он опять пробрался вперед. Я когда-нибудь мыла ему пальчики на ногах? Думаю, что вряд ли. Но эти пятнышки… У него на шее… Maculata. Симпатичные розовые пятнышки, совсем не похожие на мерзкие красные складки на шее у мужчины, который лежит на кровати моей приятельницы. Интересно, есть ли у этого дядечки постарше пароль? Вообще-то не похож он на человека, у которого есть пароль… Хотя, с другой стороны, сейчас у всех есть пароль, разве не так?
Мой сын явно сбит с толку. Он собирался переставить дядечку постарше вперед на этом, как его – опять забыла, как называется, – но тот уже там. А поскольку он сбит с толку, то смотрит на открытую страницу большого ежедневника, дабы вновь обрести почву под ногами. Мой сын любит знать, что к чему и когда.
– По-моему, сегодня Кубок Мельбурна, – говорю я ему. – Или мой день рождения, или опять закончилась война.
– Я так не думаю, мам, – говорит он. Хотя, по-моему, понимает, что я всего лишь пытаюсь помочь.
– Тогда бинго? Автобусная экскурсия? Или вечер викторины?
Он обводит взглядом комнату.
– Рододендрон, – говорю я, поскольку чувствую, что должна что-то сказать.
– Прости? – говорит он.
– Конечно… Хотя ты же знаешь, что это такое?
– Что именно, мам?
– Рододендрон.
– Ну… По-моему… Это такой цветок. Так ведь?
– Ясно.
– Ты ведь и так знала, мам.
В самом деле?
Он опять обводит взглядом комнату. А затем подходит к этому, как его, и берет в руки фотографию дядечки постарше. На миг мне кажется, будто сейчас он задвинет ее подальше, чего раньше никогда не случалось.
– Наверное, это мой пароль.
– Ипать, – произносит славный парнишка, который моет полы. Я рада, что он хочет поговорить, но беспокоюсь за него. Выглядит он неважно. Челка у него стала еще длинней и грязней, а швабра едва волочится по полу. Она просто лежит там, как будто заболела, или устала, или у нее воспаление мочевого пузыря.
«ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ» – гласит надпись на двери.
– У меня в окне листья, – сообщаю я славному парнишке. – Они бы тебе понравились. Они дрожат.
– Чудесно, – говорит он. Или «чушь собачья», или что-то в этом роде.
– Дело в том, что я вроде знаю, что это за листья. У них есть названия. В смысле у деревьев.
Он только что плакал. А может, плачет и сейчас.
– Магнолия буроватая, – говорю я ему. – Michelia figo. Краснотычиночник сплетенный. Callistemon viminalis.
– Что? – произносит он. Или «мля», или «хер», или «нах».
– Это как пароли.
Я никогда не спрашивала у славного парнишки, который моет полы, есть ли у него пароль. Я практически не сомневаюсь, что есть. Он знает какие-то секреты, я просто уверена в этом. Наверное, он полностью состоит из паролей. Но просто не знает об этом. Наверное, все, что он говорит – или почти говорит, – это пароль. Наверное, его пароли настолько секретны, что он и сам их не знает. Наверное, он и сам по себе пароль. Можно ли быть паролем и при этом не знать этого пароля? Как там это называется… ортодокс? Парадокс.
– Я волнуюсь за тебя, – говорю я и придвигаю свой ходунок чуть ближе. Может, он такой же, как тот дядечка постарше на фотографии? Может, они оба – пароли?
Решаю рассказать славному парнишке кое-что про того дядечку постарше. Не знаю, насколько все это правда, но он вроде заинтересовался. Или испугался. Полагаю, что все-таки правда, раз уж я все это говорю.
– У него на шее такие пятнышки, – говорю я славному парнишке. – Они мне очень нравятся. Не то что складки на шее у мужчины, который лежит на кровати моей приятельницы. Что мне совсем не нравится. В смысле складки, а не кровать. Кстати, мне нравятся твои сережки. Я тебе уже это говорила? Мне даже твоя швабра нравится.
Это уже, пожалуй, перебор. Его швабра дрожит, дергается. Надо быть поосмотрительней. Я не хочу его пугать. А вообще интересно… Славный парнишка, который моет полы, – это тот, кого я не хочу пугать. Чего только не узнаешь.
Но пугаю его не я. Раздвижная дверь раздвигается, и появляется Менеджер по Исходу с Сердитой Медсестрой и девушкой из Трансильвании. Они идут прямо на нас, так и исходя улыбками и врачебным этикетом. Славный парнишка издает какой-то тихий звук. Это может быть «херасе!». Это может быть «помогите!». Это может быть «пожалуйста, спасите меня!».
Менеджер по Исходу подходит прямо к славному парнишке – с таким видом, будто вот-вот дотронется до него. Славный парнишка пятится к надписи «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ». Но без толку. Менеджер по Исходу следует за ним, так вперившись взглядом в спутанную челку, свисающую тому на глаза, как будто знает о нем абсолютно все. Я жду, что сейчас он скажет что-нибудь про Комплексный Подход, про Личностную Ориентированность, про Передовые Методы.
Но все гораздо хуже.
– Быстро ко мне в кабинет, – говорит Менеджер по Исходу славному парнишке. – Нам. Нужно. Обсудить. Твою. Ситуацию.
Швабра славного парнишки умирает – прямо там, на полу у его ног.
Сердитая Медсестра улыбается.
Славный парнишка прямо как в воду капнул… канул, так что я провожу куда больше времени у своего окна. В своем окне. За своим окном.
Деревья, листья… Лист – я. Слова – они такие… Я среди листьев, и я – одна из них. Вот я вроде в своей комнате, но каким-то образом оставляю ее, оставляю растения в горшках на полу под окном, оставляю большой ежедневник открытым на сегодняшнем дне и фотографию дядечки постарше на этом, как его там, и оказываюсь среди листьев. Нахожусь сейчас среди них – нахожусь, как будто потерялась и теперь нашлась. Нахожу себя.
Или, может, все это воспаление мочевого пузыря.
Но я знаю, как они называются. Эти листья, эти деревья… Как ни странно, для каждого из них есть свое слово, вроде пароля, и порой даже не одно, и я вроде могу назвать эти слова. Гибискус… Лилли-пилли… Лагерстрёмия, она же траурный мирт, она же индийская сирень… Brunfelsia grandiflora… Вчера-сегодня-завтра, она же брунфельсия малоцветковая… Поцелуй-меня-быстро, она же валериана красная… И роза, естественно.
И вот я здесь, среди них. Я существую, и они тоже. Равно как и еще какая-то сущность, присутствие которой я сейчас ощущаю. Присущая всему тому, что я сейчас оказалась. Да, тут есть слова. Но и что-то помимо слов, еще более существенное. За пределами этого окна. За пределами всего сущего. Что-то за пределами настоящего – того настоящего, что противоположно прошлому. Но, тем не менее, самое что ни на есть настоящее. Подлинное.
Нужно рассказать об этом моей дочери.
Моя дочь смотрит на меня.
– Что-что? – переспрашивает она, держа в каждой руке по цветочному горшку, по пути в ванную.
– Я сказала, что вроде верю в Бога.
– Ты? Веришь в Бога?
– Да. Почему ты не сказала мне, что я верю в Бога?
– Потому что ты не веришь, мам. И никогда не верила. Это я – я верю в Бога. Вспомнила теперь?
Терпеть не могу, когда она велит мне что-то вспомнить. Бог ты мой: что, по ее мнению, я пытаюсь сделать? Но злится почему-то она, а не я. Что выглядит комично, учитывая, что у нее в руках горшки с цветами. Моя дочь утверждает, что это она верит в Бога. Говорит, что именно поэтому Фелисити с Чарити и ходят в ту школу, в которую они ходят. Говорит, что именно поэтому она и делает то, что делает.
– А-а, понятно… Поэтому ты и ставишь горшки с цветами в ванну?
Она смотрит на меня.
– Я верю в Бога, – говорит моя дочь. – А ты нет. На этом всё?
Она очень сердита. И очень устала. Необходимость объяснять мне все это – еще один тяжкий крест в ее жизни.
– Что ж, я рада, что мы с этим разобрались, – говорю я ей.
И не рассказываю своей дочери о той сущности среди листьев.
Блуждаю по коридорам со своим ходунком. Или заблуждаюсь? Надписи «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ» есть, а славного парнишки, который моет полы, – нет. Спрашиваю у девушки из Македонии, не знает ли она что-нибудь про него, но она явно растеряна. Или испугана.