Есть кое-что, говорит мне Менеджер по Исходу, к чему мне не стоит особо пристально присматриваться.
– Вроде гор? – говорю я. И вспоминаю малого, который здесь не живет, – как он сидел перед компьютером в интернет-салоне, пристально всматриваясь в ту гору, но так и не сумел найти свою жизнь.
– Вроде вашего аккаунта, – говорит он.
– Вроде Канта? – говорю я с удивленным видом, припомнив ту стопку старых циклопов в углу. Можно заодно и позабавиться.
– Вашего аккаунта, – повторяет Менеджер по Исходу. – Ваш сын…
– Он хороший мальчик. У него тщательно вытертая попа. Она просто-таки блестит. Совсем как ваша голова.
– У него есть доступ…
– Про ступы я ничего не знаю, хотя он и вправду обладает Властью Вечности.
Это и вправду забавно. Менеджер по Исходу обводит взглядом комнату – точно так же, как это делает мой сын. В чем-то они очень похожи.
– Все дело в доступе к имеющимся средствам, – говорит он. – Гибком реагировании на меняющиеся потребности, с прицелом на будущее.
– Конечно, – отвечаю я. – Все дело в денежных потоках и затыках, золотых водолазных костюмах и высоких критериях, а также в том, что всегда приходится платить больше.
Полагаю, все идет не так, как он ожидал.
– А еще во всем этом вранье касательно денег и в том, что меня переведут, если я не смогу постоянно платить все больше и больше… В том, что мой сын знает мой пароль и использует его, чтобы излечивать свои затыки и оплачивать ваши золотые водолазные костюмы и подручные часы… А еще в том, что вы готовы продать мое окно кому угодно, кто может заплатить больше, чем я.
– Роза, дело в Индивидуальном, Личностно-Ориентированном Исходе. Дело в…
– Раз уж об этом зашла речь: тот субъект с мерзкими складками на шее, сына которого увезла полиция, так что он уже не мог постоянно платить все больше и больше, в итоге получил свою собственную, Личностно-Ориентированную подушку. Не говоря уже о моей приятельнице с незабудками на шее, которая в итоге Индивидуально оказалась на спине на парковке, которую я сейчас и вижу, когда смотрю в окно…
Это приводит его в возбуждение, и его золотая голова становится еще золотее, а шея – еще шейней.
– Роза, у вас может быть любое окно, какое вы только захотите.
– Чего я сейчас хочу, так это сыграть в скрэббл со своей приятельницей.
– Роза, ваш сын…
– Вообще-то давайте сыграем прямо сейчас. Мы с вами. Передайте-ка мне вон ту доску. Вам понравится. Очень забавно жульничать. Какими хотите играть? Ну конечно же, золотыми! Тогда я буду черными. И белыми.
– Ваш сын упомянул про какой-то конфуз с паролями…
– Да, временами он и вправду вроде сконфужен… Я хожу первая. Слово из пяти букв. «Обман». Хотя нет, лучше то же самое, только по-компьютерному. «Фрод». Как доктор Зигмунд Фрод, или кто он там еще на самом деле. Теперь ваша очередь. Как насчет «злоупотребление»? Целых двадцать четыре буквы. Дарю. А теперь мой ход. Передайте-ка мне доску, чтобы я могла составить слово… Пароль. Я знаю, что буду использовать свой собственный пароль. Как там его? «Збтосмти»? Нет, не то. Дайте подумать… Сейчас вспомню. Готова поспорить, вы и так его знаете. Мой пароль…
Но он слишком хитер, чтобы его можно было так вот подловить, этот золотой дьявол. Он ничего не говорит. Что само по себе довольно необычно. И тут я кое-что понимаю. Он ждет. И он возбужден. Такой огромный и такой золотой, и в то же время настолько возбужденный тем, какую глупость я могу сейчас сказать, что будто вот-вот уделает золотыми Критериями всю доску для игры в скрэббл. Так высоко вздымающийся надо мной, со своей золотой головой на золотой шее, но вдруг такой притихший, что напоминает мне моего первого мужа в тот самый момент, когда тот внезапно притих – когда его поразил удар и он стал моим безголовым бывшим мужем. И сейчас я и сама поражена этим возбужденным Менеджером по Исходу, который молча ждет, так высоко вздымаясь надо мной. Ждет, что я – потому что я очень старая и очень глупая – назову ему свой пароль. Потому что он его не знает. Он и понятия не имеет, какой у меня пароль. Внезапно я понимаю, что он знает не больше меня.
Потому что мой сын…
Потому что мой хороший, любящий сын…
Потому что мой хороший, любящий сын с его тщательно вытертой попой и затыками с денежными потоками его ему не сообщил.
– Вы ведь не знаете, насколько я понимаю? – говорю я.
– Что? – Вот и все, что он может сказать, несмотря на все свое золото.
– Какой он.
– Какой он? – переспрашивает он.
– Вот именно, – отвечаю я.
– Роза, – говорит он, – я не знаю…
– Да, не знаете, так ведь? Вы не знаете мой пароль. А не знаете его, потому что мой сын отказался сообщить его вам.
Мой сын… Мой дорогой, хороший, любящий сын. Мой сын, который приходит сюда каждый день, ворует с моего аккаунта, лжет мне ради своих собственных затыков с денежными потоками и помогает Менеджеру по Исходу отвечать его золотым Критериям, но который так и не сообщил Менеджеру по Исходу пароль своей бедной старухи-матери, каким бы тот ни был. Мой бедный, дорогой, любящий сын… Который так сильно любит свою мать, что взял на себя всю отверственность… ответственность за то, чтобы лгать ей и красть деньги с ее аккаунта. Так что всякий раз, когда Менеджеру по Исходу требуется достичь новых золотых Критериев, он должен идти со своим шлемом в руке к моему хорошему сыну и угрожать ему тем, что его мать лишится своего окна, или что ее выбросят из него, или что ее задушат посреди ночи ее собственной Личностно-Ориентированной подушкой. Какой же он хороший, любящий сын, что полностью возложил на себя все эти хлопоты по Фрейдам, фродам и злобноупотреблениям – точно так же, как моя хорошая, любящая дочь возложила на себя задачу ставить мои цветы в горшках в ванну и мыть мне ноги, тогда как никто, кроме ее вечно занятого, раздраженного Господа Бога, не может ей помочь.
– Ваши сын и дочь очень вас любят, – говорит Менеджер по Исходу, читая мои мысли.
Никогда до сих пор он еще больше не напоминал мне моего безголового мужа. И никогда еще меньше не напоминал мне дядечку постарше в саду, у которого не было золота, но была самая красивая шея, пусть даже он никогда не любил моих детей.
– Вы никогда не узнаете мой пароль, – говорю я ему.
– Откуда вам знать, – говорит он.
Я подозреваю, что сейчас он очень близок к тому, чтобы убить меня.
– Я собираюсь изменить его, – говорю я. – И тогда уж точно никто не будет его знать.
Я говорю это со своим лучшим лицом игрока в скрэббл.
– Не забывайте… – начинает он, и я едва не смеюсь.
– Ну конечно же, я забуду, – говорю я. – Это то, что я постоянно делаю.
Он не слушает. Он подается вперед и теперь оказывается совсем близко. Он мерцает в темноте. Позади него в моем окне – автомобильная парковка. На которой я скоро буду лежать на спине, глядя в небо, с незабудками там или без.
– Не забывайте, – повторяет Менеджер по Исходу. – Не забывайте про своего сына. Не забывайте про свою дочь.
– Они хорошие дети, – говорю я.
Он становится все больше, а я становлюсь все меньше.
– Плохие вещи могут случиться и с хорошими детьми, – говорит Менеджер по Исходу.
Он уже похож на золотую гору.
– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я, хотя и так знаю, что он имеет в виду.
– С прицелом на будущее, – говорит он.
Я пытаюсь представить свою жизнь без большого ежедневника, без того, чтобы фотографию дядечки постарше всякий раз переставляли на передний край этого, как его там, без поездок в какое-нибудь милое местечко выпить чаю, без того, чтобы поливали мои цветы в горшках, без того, чтобы мыли мою ванну, без лоскутка шелка на дверной ручке. Пытаюсь представить себе все это – Комплексно и Всеобъемлюще.
Менеджер по Исходу улыбается. Он сказал достаточно, и знает это. Уходит он не через окно. Он уже такой огромный, что едва может пролезть в дверь.
А на его месте вновь Сердитая Медсестра, с подушкой. Откуда она взялась? Улыбается мне… Это ужасно.
– Вы абсолютно уверены, что вам не нужна эта подушка? – спрашивает она.
Большой ежедневник лежит открытым на этом, как его там, рядом с фотографиями семьи Трюмо.
Славный парнишка написал «забудь». Но я не больше способна забыть, чем вспомнить.
Дневник открыт на завтрашнем дне.
На этой странице ничего не написано.
Мой сын – хороший сын. Наверное, я еще никогда так сильно не хотела увидеть, что он намерен свозить меня в какое-нибудь милое местечко выпить чаю.
Но мне нужно нечто большее, от кого-то другого.
Переворачиваю еще несколько страниц. Минуя завтра, заглядываю в будущее.
Каждая страница там, как это называется… Чиста.
Мне нужно найти какое-то новое место в этом ежедневнике. Пустое, уединенное место, которое я никогда раньше не находила.
Дохожу до самой последней страницы.
И в самом низу этой последней страницы пишу. То, что я пишу, я пишу очень мелко и как бы сбоку, так что этого там почти что и нет – надежно спрятано в своем потайном уголке, так что я знаю, что это будет обязательно найдено.
Но только славным парнишкой.
«Пожалуйста, помоги мне!»
Дядечка постарше сжимает мне руку. Мы в саду, сидим бок о бок на этой, как ее там, в окружении солнечного света, птичьего гомона, роз.
– Я забыл, – говорит он.
– Роза, – напоминаю я ему.
– Конечно, – говорит он. – Да.
Я не спрашиваю, как зовут его.
– Давай забывать вместе, – говорю я.
– Латук, – вроде как говорит он. Я надеюсь услышать одну из его шуточек.
– Это нам недолго, – говорю я.
– Теперь уже точно не долго, – говорит он. – Да и не было особо долго, на самом-то деле.
Наверное, это шутка, но смеха не слышно.
Я стискиваю его руку.
– Уже совсем скоро.
– Да. Конечно же скоро.
– Ну вот, видишь?
– Да. Теперь вижу.
Поскольку теперь мы оба видим, как в открытые ворота въезжает эта, как ее… скорая помощь. Она вся желтая и сверкает как золото. Я уже перестала думать про шею дядечки постарше. Про все эти пятнышки, которые я так любила. И про моих детей, которых он не любил. Я уже начинаю вспоминать своих детей.