Я ничего не могу с собой поделать. Я опять начинаю смеяться. И не могу остановиться. Потому что я и вправду что-то слышу. Мы далеко от окна, но есть свет. Дневной свет, солнечный свет – где-то. Скоро он будет повсюду. Я знаю это, потому что слышу, как он приближается. Это очень слабый отзвук очень громкого шума, доносящийся откуда-то издалека и неуклонно приближающийся.
Шум птиц, летящих прямо на меня.
– Я не знаю, жизнь это или нет, но чем бы это ни было…
И я поворачиваюсь к Менеджеру по Исходу лицом, но его уже там нет, так что не утруждаюсь продолжать.
Вполне можно и посмеяться.
– И не называйте меня нудой.
Мы с моим ходунком вновь начинаем двигаться. Возвращаемся обратно по светлеющим коридорам. Шум птиц теперь очень громкий и смешивается со всеми обычными утренними звуками этого места. Чашечек чая и лекарств, крошечных молоточков, стучащих по коленкам, фрикаделек и бинго.
Одну за другой я миную надписи «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ».
Я знаю, что должна сделать.
Я думаю про славного парнишку, который больше не моет полы.
И подумываю о том, чтобы загородить кое-кому проход. Или перекрыть кислород – так вроде принято выражаться у людей в водолазных костюмах?
И вот я в своей комнате.
Я знаю, что буду делать. Я сделаю так, чтобы кое-что произошло.
Ничего не происходит.
И вот я так и лежу на своей кровати, глядя в потолок. Это просто еще одна ночь. И кажется, будто она может длиться вечно, как и все остальные ночи.
Только теперь меня не проведешь. Я знаю, что ничего не меняется, пока это вдруг не произойдет. Ничего никогда не происходит, а потом вдруг происходит очень быстро.
Ничего не происходит еще какое-то время.
И тут из моей ванной комнаты вдруг выходит славный парнишка со своей шваброй.
А может, и нет. Хотя не то чтобы это не славный парнишка – это точно он, и выходит он точно из моей ванной комнаты. А вот насчет швабры я не уверена. Допустим, у него действительно есть швабра, потому что мне нравится это себе представлять, а также потому, что это может служить объяснением, что он делал в моей ванной комнате. Если только он не выяснил, что это трансгендерно-дружественная ванная комната, как мне хотелось бы думать, хотя я и не могу быть в этом уверена.
В любом случае, это славный парнишка, и я рада его видеть. Если сейчас он и не моет пол, то уж определенно движется боком, или же неопределенно движется боком, если и вовсе не пятится назад. Продвигается вперед и в то же время, как это там называется, репостит. И наступает, и отступает, и подтягивается, и оттягивается. И появляется, и исчезает за занавесом своей челки, поблескивая своими серьгами, которые у него в бровях, в носу, на губах и даже вроде на языке, хотя этого просто не может быть. И его женская грудь почему-то кажется больше, чем обычно.
– Подойди поближе, – говорю я ему. – Дай мне взглянуть на твою потрясающую грудь.
Наверное, я сказала что-то не то, поскольку он отодвигается назад и вбок и произносит что-то из-за своей челки – может, «нах», или «мля», или «жопа», – но, как обычно, славный парнишка проглатывает слова, когда произносит их, и я понимаю, что он хочет подойти ближе, только потому, что он отодвигается еще дальше.
– Я тут подумала… – говорю я, что не совсем соответствует действительности. Ощутила, вообразила, предположила… Возможно, даже вспомнила, хотя обычно я забываю. – Я тут подумала, что вроде знаю, какой у меня пароль.
– Нах, – говорит славный парнишка и ускользает в угол комнаты, поворачиваясь ко мне спиной, а не грудью.
Мне удалось привлечь его внимание.
Он не подходит ближе, пока я лежу, поэтому делаю единственное, что могу, – перестаю лежать и встаю с кровати. Я не хочу пользоваться ходунком, но у моих ног другие планы, так что я вроде как кренюсь, заваливаюсь вбок на этого славного парнишку – который, конечно, и сам вихляется из стороны в сторону, – и не успеваем мы опомниться, как уже нас обоих мотает по комнате, а я цепляюсь за него, как будто он мой Спаситель или моя швабра, так что если б кто-то сейчас увидел нас, то решил бы, что мы, как это там называется… вальсируем в темноте, причем очень неумело.
– Мать, мать, мать, – шепчет славный парнишка мне в ухо – так мне, по крайней мере, кажется.
– Да, да, да! – говорю я.
Мы плотно прижаты друг к другу. Я из последних сил цепляюсь за него.
– Дорогой ты мой, – говорю я. Просто не удерживаюсь.
Он такой славный – он ничего не говорит.
Так что мы еще немного, как там это говорится, выделываем кружева по комнате. Он так нежен со мной и так крепко прижимает меня к себе, в то же самое время пытаясь отстраниться от меня.
– Мне нужна твоя помощь, – говорю я ему.
– Идинах, – говорит он, и я понимаю, что все будет хорошо.
В конце концов, продолжая продвигаться куда-то не туда, мы все-таки добираемся туда, куда я хочу, а именно к двери. Он очень мягко пытается оттолкнуть меня, но я толкаю его в ответ, и так вот боком и задом наперед мы вываливаемся в коридор. Так и вальсируем вместе по коридорам мимо надписей «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ» – шаг вперед и два куда-то еще, – пока каким-то образом не оказываемся в интернет-салоне.
Может, это происходит и не совсем так, но все-таки происходит, и именно так я это помню, так что пофиг, как сказали бы Фелисити и Частити.
В интернет-салоне уже есть кто-то еще.
Это малый, который здесь не живет, – сидит совсем один в темноте перед компьютером и смотрит на гору. У него такой вид, будто он здесь уже давным-давно. У него такой вид, будто он уже устал ждать, когда что-то произойдет, и сдался. У него такой вид, будто у него не осталось сил, чтобы сдвинуть эту гору.
Хотя лицо у него светлеет, когда он видит нас – или, по крайней мере, этого славного парнишку. Как будто не хуже меня знает, что этот славный парнишка – наш единственный шанс.
Малый, который здесь не живет, освобождает для нас место перед компьютером и заглядывает мне через плечо, когда мы приступаем. Или, вернее, когда приступает славный парнишка, а я заглядываю славному парнишке через плечо.
Мы смотрим на гору.
Славный парнишка касается этих, как у пианино, и гора исчезает. Раз – и нет ее. Но на ее месте появляется прорезь, как в почтовом ящике. Однако даже это не проблема для славного парнишки. Для него много чего проблема, но только не это.
– Коза драная, – говорит он. Или, может быть, «Код доступа» – и вводит его. В результате в почтовом ящике появляется небольшая строчка из звездочек или шестереночек, которая затем исчезает.
А потом мы вместе беремся за дело, прямо противоположное забыванию.
Это даже не занимает особо много времени, благодаря славному парнишке. Он уже знает – или же догадывается, – как называется банк, в котором живет мой аккаунт. Возможно, он даже знает, как зовут меня. Я не спрашиваю.
Но теперь – имя пользователя. Оказывается, у меня есть и такое.
Он ждет. Ожидание для него не проблема. Для меня это тоже не проблема, просто это занимает какое-то время.
А потом еще какое-то время.
И тут…
– Я – не Роза, – говорю я. И все, что он делает, – это впечатывает это в пустую строчку на экране. Как будто совсем не удивлен. Славный парнишка может быть каким угодно, но удивленный – это не про него.
Хотя имя неправильное.
Славный парнишка ждет.
Я – это… Я – это не… Я являюсь… Я не являюсь… Я есмь, я не есмь… Я есть то, что я ем… А тут еще этот дядечка постарше в саду со своими дурацкими шуточками об овощах… Я ямс то, что я ямс.
– Я ямс не Роза.
Славный парнишка вставляет это. Убирает пробелы. Не подходит. Добавляет цифру – единицу. Все равно не подходит. Пробует еще одну. Не единицу, а совсем другую цифру. Двойку.
Бинго! Все правильно.
А теперь мой пароль.
Славный парнишка ждет. Мы можем это сделать. Ты можешь это сделать… Мы можем сделать это вместе. Обо всем этом он не говорит. Мы уже близко.
– Попробуй «збтосмти», – говорю я ему. Это почти забавно.
Но нет.
Это все дядечка постарше в саду… Ну конечно же!
– Я люблю тебя, – говорю я.
Славный парнишка даже не пытается попробовать этот вариант.
– Нах, – говорит он.
– Ты это уже говорил, насколько я помню.
А еще я помню то, что он написал в большом ежедневнике. Чтобы я могла видеть слова, а не просто слышать приглушенные звуки, с которыми он их проглатывает, когда говорит.
– Forget. Забудь.
И я вижу, еще раз вижу, дядечку постарше в саду.
– Забудем вместе. Forget together.
Этот славный парнишка так близко от меня… Так близок мне. Я даже могу стиснуть ему руку.
– Давай забудем вместе, – говорю я. – Let us forget together.
Он вводит эти слова. Не то. Я чуть не смеюсь.
– Латук, – говорю я. – Lettuce.
– Fuck it together, – говорит он.
– Вот именно. Lettuce forget together.
– Фрицы, – бормочет славный парнишка. В смысле, цифры.
– Вставь четверку. Lettuce four get together.
Он вводит это. Затем убирает все пробелы.
Lettuce4get2gether [19].
Бинго!
И вот, наконец, мой аккаунт. Мой личный кабинет. Вот я внутри него и все тут вижу.
На первый взгляд – полнейшая скукота.
Но тем не менее… Всегда есть что-то большее. И чем больше мы смотрим, тем больше видим. Помимо множества мелких обманов, заложенных сюда моим сыном, – мелких подтасовок, призванных исправить его затыки с денежными потоками, – через мой аккаунт проходят гораздо бо́льшая ложь и гораздо бо́льшие суммы. Приходят откуда-то и уходят куда-то еще, обставленные по пути как что-то другое, вроде постирушек. Деньги, полученные от бедолаг в этом месте, которых перевели, потому что они не могли платить больше, и даже еще больше от тех, кто мог. Все это прячется во тьме моего личного кабинета, подальше от любого света, прежде чем потечь потоками по секретным коридорам,