— А их мать? Что говорила их мать, вот что мне интересно! — вырвался у Миши много лет мучивший его вопрос.
— Мать Левушки Прасковья Николаевна считала, что ее сын абсолютно здоров. Просто впечатлительный и ранимый, как все недюжинные таланты. Впрочем, ей не особо было позволено влиять на сына. Когда он окончил школу, Лев Ксенофонтович отселил ее на дачу, чтобы не мешала спартанскому мужскому воспитанию. Ну а матушка Марты умерла почти сразу после ее рождения, как вы, наверное, знаете.
Миша неопределенно кивнул, хотя ничего этого не знал, и чуть было не расплылся в непроизвольной улыбке при воспоминании о «спартанском» воспитании Левки Брахмана. Однако репрессивная семейка! Отселить мать… и Шурик об этом говорил так буднично, словно это в порядке вещей. Миша вспомнил Ксенофонтовича, потом взглянул мельком на Шурика. Как тесть и зять они, пожалуй, друг другу подходят. Интересно, как моментально меняется впечатление о человеке: минуту назад Миша готов был раскрыть этому человеку все карты, рассказать все как есть про Катю, про Сонечку, про Леру — с детской надеждой на то, что ему поведают правду о тайных прегрешениях молодого муженька Марты. А теперь вдруг бросилось в глаза, как вписался Шурик в семейный портрет Брахманов, а значит, с ним надо держать ухо востро. И с чего ему привиделся Петрович? Сентиментальный пароксизм. В который раз убедишься, что личная заинтересованность крайне вредит врачебному профессионализму…
— Видите ли, я вас пригласил, потому что мне очень важен… взгляд со стороны на внутрисемейную обстановку, а насколько я понял, вы как раз тот человек, который может мне в этом помочь. Если, конечно, это не противоречит вашим интересам! Насколько я знаю, Марта Львовна умерла от передозировки седативными веществами, и мне важно знать, могло ли это быть самоубийством. Потому что в таком случае его можно считать семейным анамнезом. Судмедэкспертиза в данном случае не может дать исчерпывающего ответа. Здесь важно то, что знали близкие люди и что лежит вне сферы доказуемого.
Шурик стал сразу чужим и холодным, словно Миша перешел к тону официального допроса.
— Марта Львовна, насколько я знаю, не была склонна к суициду. И к традиционной медицине она старалась не прибегать. Но у нее были, скажем так, временные увлечения успокоительными препаратами. Ей, конечно, хотелось все недуги победить ее любимым Тибетом, но это не всегда получалось. И тогда она стала искать наименьшее зло среди таблеток. Она даже не гнушалась порой съесть снотворное после рюмочки коньяка. Не верила в плохие последствия! А так как была человеком увлекающимся, то решила в этой теме разобраться досконально. Даже хотела пойти учиться на фармацевта. Я познакомил ее с Аптекарем. Вот кто фанат своего дела! Но вы, конечно, в курсе, это отец Лерочки.
Миша опять почувствовал, что жизнь проходит мимо, и он совершенно не в курсе! Отец Леры — аптекарь? Хотя какая разница. Но, конечно нет, не аптекарь, это прозвище! Он — главный редактор журнала, который посвящен фармакологии и, кажется, так и называется «Наша Аптека». Или «ваша»?
— И что же родитель Леры?
Миша изобразил самый доверительный тон на свете из скорбной эмпатии и внимательной вежливости профессионала. Раз уж проныра Шурик и его покойная подруга жизни не доверяли врачам, значит, нужно изобразить антиврача — гуманиста и душку широких взглядов. В конце концов, единственные две вещи, которые нельзя изобразить, — это талант и похоть.
— Святослав Борисович написал замечательную книгу о ретролекарствах. О том, что препараты, давно снятые с производства, часто являются более эффективными и щадящими, чем их современные аналоги. И более дешевыми, разумеется, — в этом ядовитая змея мнимого медицинского прогресса и зарыта! Но об этом некому напомнить — да и незачем, ведь старые лекарства уже нигде не достанешь… Вы представляете, какая это бомба?! Да, впрочем, наверное, я не по адресу, вы же плоть от плоти этой системы!
— Плоть от плоти, говорите? — Миша от неожиданности рассмеялся.
Вот в чем его нельзя было уличить, так это в приверженности системе. Жалкий провокатор Шурик! Но посмотрим, чего из него еще можно выжать полезного.
— Если не секрет, где же Святослав свет Борисович добывал столь редкие сведения? Это большая работа, требующая отличного знания темы. Некоторые подобные факты и вовсе под грифом секретности…
— Аптекарь, конечно, не врач, но он почти им стал, когда выхаживал свою жену. Ну вы же в курсе, она страдала алкоголизмом…
Миша начинал тихо звереть от этого «вы же в курсе». Новость номер два: мать Леры алкоголичка! В сущности, это тоже ничего не меняет. Сама Лерка употребляет алкоголь в гомеопатических дозах, дурная наследственность не просочилась. Но вот в сочетании с сомнительным хобби папеньки… Впрочем, Бог с ними, с ее родителями! Обида в том, что Миша услышал совсем не те тайны, Шурик спутал ему все карты. Ретро-лекарства! Больная тема для тех, кого коснулась проблема длительного ухода за больным или кто долго болеет сам… Но тема настолько больная, глубокая и опасная, что никаким научпопом здесь не отделаться. Тут нужно быть профессионалом, а не журналистом. Кто же издаст эту вредную правду, мешающую получать сверхприбыли корпорациям-производителям?! Впрочем, Марта же распоряжается финансами своего могущественного папаши Ксенофонтовича, и она хотела оплатить издание этой фармацевтической бомбы. И не просто издание, а еще и продвижение. И все из просветительских целей! Люди прозреют — и… что?! Продолжат покорно кушать, что дают. Разве что умельцы приспосабливаются посредством родственников или друзей покупать лекарства за границей, но это путь тоже непростой, везде свои «да» и «нет».
— Так и что же Святослав Борисович? Он доставал какие-то вышедшие из употребления лекарства, чтобы вылечить жену?
— Он просто закопался в каких-то исследованиях, я точно не помню, хотя он много рассказывал! Речь шла о барбитуратах… кажется, о люминале. Я помню, он называл его «стильным порошком», аристократом среди снотворных. Смысл в том, что каждой нервной системе — свое успокоительное, и есть такие утонченные натуры, что на них действует только лекарство с историей. Не плацебо — нет! Это, извините, одноразовое развлечение — хотя кому как. Есть те, кто вибрирует от авторитета светила — таких экзальтированных можно всю жизнь лечить валерьянкой за десять рублей, лишь бы из августейшей руки…
— А у него была соответствующая квалификация, чтобы разбираться в теме? — ревниво нажимал Миша, забыв об имидже душки-гуманиста.
— Он журналист, но очень толковый. А… разве вы его не знаете лично? Не может быть, чтобы Лера вас не познакомила?!
— Нет, как-то не представилось случая.
— Удивительно! Я ведь про вас много слышал от нее. Вы так помогли ей с ее театром психодрамы. Мало кто из психиатров советской школы поддержал бы у себя в клинике такое начинание…
Доктор Айзенштат вздохнул, вспоминая запальчивый вскрик Левы о том, что Шурик болен. Можно, конечно, и так сказать. Хотя спорить о том, где грань между дурным характером и клинической патологией, можно бесконечно. Перед ним был знакомый тип манипулятора-провокатора, который удивительно хорошо умеет сыграть роль самого нужного тебе человека на сегодня. Миша и сам в первый момент обманулся и чуть было не рассказал всю подноготную. Дикая мысль, как теперь стало понятно…
— Я не принадлежу к советской школе — это прежде всего. А Лера меня не знакомила с отцом, потому что знает, как я не люблю шарлатанов. Лекарства для меня как люди. Безусловно, кто-то рано умирает — это больно, жестоко, несправедливо. Но мы должны жить дальше — и реагировать на изменения мира, и сбрасывать старую кожу. Наши организмы — великие путешественники во времени. Мы можем предлагать им ретро. Это красиво и пикантно. Но мы не можем застыть, как соляные столбы, в любимой эпохе. Тело не так универсально, как наше сознание… как наша душа, если хотите, но я думаю, вам чуждо это понятие, — понимающе улыбнулся Миша.
Настал момент ответить на колкости, закамуфлированные узором пустоты. Вообще таким Шурикам лучше без объяснения давать в морду. Но Миша сейчас при исполнении своих служебных обязанностей, да и совсем не его это метод, и дичь мелковата.
Услышав о душе, «дичь» встрепенула псевдоорлиные крылышки.
— Когда умирает близкий человек, душа уже не понятие, а осязаемая реальность, — ответил Шурик, и в нем опять зазвучала глубокая несуетная нота, которая, словно призрак, могла появиться, а могла на годы исчезнуть.
Скорее всего, это корыстное притворство, но действует!
— А знаете, действительно странно то, что мы с Лериным отцом не знакомы. Переплетения получились удивительные: я с давних пор лечил Леву Брахмана, потом через жену познакомился с Лерой, а та, оказывается, близко знала мужа Марты. Вы знали Святослава, Лериного отца, но я его не знал, и Сергея не знал. Да и саму Марту не припомню, видел ли… И с Левиной матушкой — тоже история не из понятных. Как будто жизнь сознательно провела меня мимо важнейших персонажей этой драмы. И образовались белые пятна! При этом кто-то принимал меня за семейного доктора. Хотя однажды Лев Ксенофонтович проговорился, что Марта очень тяжело переживала неудачную попытку родить ребенка. Но как я понял, проблема была не в ней, а в ее тогдашнем мужчине. Она возила его лечить в Германию. Не о Сергее ли шла речь, вы же в курсе?
Миша намеренно все переврал, чтобы не выйти за рамки врачебной этики. Проговорился не Ксенофонтович — как же! — а Лерка, которой что-то там напел ее Серж, про которого, конечно же, не идет речь. Это ведь о Шурике — вот и пусть теперь выкручивается и получает алаверды «вы же в курсе»!
Но вместо забавы доктор Айзенштат получил внезапное откровение, увидев, как в глазах того, с кем он безуспешно соревновался в риторике, блеснули слезы. Этого еще не хватало!
— Странно, что никто не понял, что Марта всю жизнь боялась. А страх делает человека страшным. Врожденный страх. Ее мать умерла от волчанки. Марта тоже могла в любой момент заболеть. Она или ее ребенок, которого она так боялась рожать. Но об этом никто не должен был знать. Поэтому поездка в Германию была обозначена как мое заболевание по мужской части. — Шурик одновременно усмехнулся и поморщился. — Я к тому времени намучился с ее приступами материнской паранойи. Она убедила меня, что мы должны поехать за границу и сделать ЭКО. Нашей медицине она категорически не доверяла. И у нее была фанатичная вера в то, что немцы все сделают так, что страшная наследственность не проявится. Она верила в магию менталитета. При всей ее практичности она вообще много во что верила. И кстати, ее иррацио редко ошибалось