— Неужели мальчики тоже боятся девочек? — смеялась она, когда Игорь рассказывал ей свои тайные мысли, а она признавалась в обонятельном шпионстве за ним и более тяжких подозрениях.
— Еще как! Но не все. Есть старые бойцы без страха и упрека.
— Голубые, наверное, да?! С ними, пожалуй, опаснее, чем с обычными мужчинами.
— Да почему же?! — изумлялся Игорь.
— Потому что принюхиваться буду уже не я, а ко мне. Известное дело, они чистюли.
Совместное существование без совместной жизни — дело тонкое. Подчиняется оно порой неожиданным закономерностям и вряд ли приводит к пленительному результату. Разве что изредка, по прихоти рока. Как говорил общий приятель Милы и Игоря, с легкой руки которого они и сошлись под одной крышей, «бесплатная баба дороже обойдется». Это он о выгодах продажной любви, в которой сек не более, чем овца в теореме Гаусса, но теоретизировал густо. «Любовница дороже проститутки, жена дороже любовницы». Сам теоретик много лет уж не имел ни первого, ни второго, ни третьего. Жена, правда, маячила, но уже бывшая и рассерженная до крайности скупостью и вредностью экс-супруга.
— …а он теперь работает Петрухой в ресторане «Белое солнце пустыни», — сообщила Мила. — Очень доволен.
— Кем-кем он работает? — удивился Игорь.
— Таким человеком в белой форме, в портянках с игрушечным ружьем, который встречает посетителей, открывает им двери машины и оказывает всяческое почтение.
— М-да. Хотя почему нет… снобиссимо ему! Человечек этот всегда алкал бомонда и наконец получил его.
— Да, вот только вчера рассказывал, что нес огромный букет цветов, подаренный известной депутатше, и якобы ее ущипнул.
— Эротические фантазии у него такие же плоские, как птолемеевская модель Земли. А почему Петруху не могли выбрать помоложе?
— Там есть двое молодых сменщиков, но он считает себя лучшим.
В жизни всегда есть место социалистическому соревнованию, в этом Игорь давно убедился. Так вот, «Петруха» еще в лохматые годы стал пионером эмансипации. В том смысле, что выступал за финансовое равенство полов. Через него, зануду грешного, неисповедимыми путями Игорь получил Милу, отношения с которой начались с самой что ни есть паритетной основы. Все, как мечтал жадный губастый Петруха. Но слишком поздно Игорь начал задумываться о том, такой ли уж вздор нес любитель депутатш. И возможно, стоит принять материальное равенство априори, а не метаться от него к схемам традиционно патриархальным?
Кому как, а Игорь не решался. Когда женщина сама за себя платит, и табачок врозь, — может ли взрасти на столь прагматической закваске чувство? Понятно, что оно, как багульник, может взрасти на чем угодно. Но все же не противоречит ли это житейскому миропорядку? И не исключено, что любовное притяжение, которому Игорь впоследствии присвоил чуть ли не первое место среди своих страстей, — всего лишь тривиальное добрососедское любопытство… Ведь живя рядом с Милой, Игорь знал ее глубинные сокровенные подробности, но не знал куда более поверхностных слоев естества. Что порождало томление и неловкость, и смутную тоску, и всевозможные сиюминутные, но цепкие догадки, от которых хотелось избавиться разом. А для этого путь один — спровоцировать близость. Благо, что это было нетрудно: Мила не из тех, кто упорствует в отказе, если мужчина ухаживает интеллигентно. Интеллигентность в данном случае — всего лишь ненавязчивость и необременительная степень великодушия. Иными словами, фикция. Но Мила не зрит в корень, она храбро идет в ловушку и честно мотает «срок». Срок любви, если угодно, пока не наступит амнистия. А пока она не наступит, то срок все длится и длится, потому что сердце человеческое — как в детстве избитый зверь — не идет в незнакомые руки.
Бог с ним. Все это к тому, что по тогдашнему недостатку опыта Игорь сомневался в том, что «удобные» отношения с Милой не суррогат. Сомневался на первых парах, а когда его уже закрутил любовный вихрь, сомнения вышли боком. Ныряя в стихию, надо сразу отдаваться ей, расслабленно и свободно. Даже самый крошечный осадок недоверия сковывает тело, мешает правильной траектории. Но… вот эту самую траекторию испортила жилищная предпосылка. Смазала впечатление. Игорю, идиоту, видите ли, не хватало поначалу спонтанности и непреднамеренности! По прошествии эпох и катаклизмов он понял, как был чудовищно не прав в своих сомнениях. Господь предоставил «удобство» как небесный подарок, а одаряемый тщательно осматривал зубы дареного коня. Стоит ли удивляться усталости Всевышнего после такой неблагодарности. Не понятая и не принятая адресатом удача горчит на губах у судьбы…
«Петруха» — вот кто оценил бы шанс по достоинству! Но зато цинично испортил бы красоту момента. Мысль о возможной близости Милы и этого брюзги представлялась мерзкой. Но так уж повелось: либо красота момента, либо его выгода. Петруха выбирал последнее. Теперь уж Игорь с ним соглашался и был готов последовать приземленной мудрости, — только момент больше не возвращался.
Оставалось возвращать его мысленно. Самой сладкой была увертюра, лучшая часть наших романов сродни пятнице, за которой еще два блаженных выходных. Сошлись компаньоны-соседи-любовники на общей теме. В угоду Миле, привязанной к страдальцам и гениям Серебряного века и, в частности, к беспощадной Нине Берберовой, тему можно было бы обозначить как «Люди и лоджии». К Берберовой, к ее писаниям и творению «Люди и ложи» возвращались неминуемо, когда намечались разногласия. Мила вообще любила примешивать к реальности разных именитых призраков и доживающих свой век патриархов, привлекать их в помощь своей риторике, аргументы от них считала неоспоримыми, и очень удивлялась тому, что для Игоря, бывшего не слишком в теме, они не авторитеты.
— Странно. Во многом ты разбираешься как культурный человек…
Спасибо и на том. Во многом — значит в мирском, в житейском. То есть не в ложах, но лоджиях. В хозяевах и их квадратных метрах. В старухах-процентщицах или милосердных попустителях, жадных рантье или рабочих лошадках, дельцах или благодетелях… Наконец, в соседях — красавицах и чудовищах. На одну красавицу сто чудовищ, увы! Тут как раз беспощадность, столь ценимая на гамлетовских курсах и присущая несравненной госпоже Берберовой, как нельзя кстати. Страшные женщины квадратно-халатной комплекции заклевывают чужих птенцов. Таких, как Мила. Она, можно сказать, образец дичи для этих махровых тумбочек с тяжелой коридорной поступью. А уж эта поступь… Шаги по коридору, если вспомнить историю XX века, звук зловещий. Генетическая память его инстинктивно отторгает, тем более память чувствительных особ. Им не место в коммуналках, где шагают тетки, хранительницы традиций НКВД. Они тоже ходят и стучат в двери. Не ведут на расстрел, конечно, но смысл их существования тот же, что и у карателей: не давать свободы, вытоптать душу, посеять страх и безнадегу. Ведь коммунальные бои не приводят ни к чьей победе, борьба с хамами, скандалистками и алкашами сродни неравной схватке с режимом. Впрочем, столько спето об этом! Да и женская дедовщина — тема вроде бы известная, но для сценариев неудобная. Чернуха из моды вышла, — разве что устроить бурлеск, комедию в духе «Волшебной силы искусства».
Но Мила могла часами вспоминать о мытарствах по гарсоньеркам, «комнаткам для прислуги», как называла свои адреса. Выговаривалась Игорю, потому как уже мыслила его защитником своим. И, надо признать, делала это небесталанно. Из жестоких теней вдруг неожиданно проступал выпуклый добрососедский образ. Скажем, муж Иры, добрый армянин. Просачивался сложный эпитет единым словом и начинал жить своей жизнью, и вот уже Игорю казалось, что в унылых коридорах одно спасение — пожилой кавказец, и его жена, молочная, рязанская и добрая, и их темно-вишневая дочь с колокольным голосом. Чудесная семья, но не заправилы, конечно. Ангелы без полномочий. Они одни на сотню демонов. Но если бы их не было, то какой смысл вообще жить на свете?
— Тебе нельзя было селиться в таких ульях, Мила. Неужели не ясно?! Надо было искать такой же, как у нас, вариант, в складчину с подругами, с надежными людьми.
— Всякое было. Сам знаешь, случается затык, ищешь — и не находишь. Когда не надо — пожалуйста, ворох предложений. А понадобилось срочно — тишина. И еще такой чувствительный момент. Я его называю «запаздывание мировой энергии». После того, как ударили по рукам и деньжищи перетекли из твоего прохудившегося в тугой хозяйский карман, — надо, чтобы теперь не выскочил, как черт из табакерки, тот вариант, о котором мечталось. За неимением его в нужную минуту ты снимаешь, что попало, то есть меньшее из зол. И опа — вдруг жирный алтын! Но деньги-то уже отданы, манатки перевезены… Потому лучше и не знать о том, что потерял, чтобы локти не грызть. Признайся, у тебя так бывало?
Игорь кивал и хмурился. Мировая энергия порой так чудит, что запаздывание — еще пустяк. Тревожило другое — Милу словно бы сглазили. Игорь стыдился за бабий жаргон, но слова точнее подобрать не мог. Чрезмерная незащищенность? Нет, слишком размыто и отсылает к тургеневским девушкам. Непрактичность, нерациональность? Тоже неточно: Милка при всей ее ломкости прошла огонь, воду — все, кроме медных труб, — и ведь ничего, живет. И запасы делает, правда, смешные какие-то, в пыльных мешочках, как знахарка. Но при простуде ее сыпучие панацеи, корицы-мелиссы помогали. И силенки у нее есть, и интуиция, и уют навести умеет в духе позднего студенчества, но такое вокруг глаз безразмерное одиночество внезапно проступит, что руки опускаются! Чувствуешь — не по зубам тебе, Игорек, эти демоны, эти чудовища вокруг красавицы, что будут похлеще соседушек-хабалок. И в то же время обнадеживающая, «выздоравливающая» ее походка… Она ею шла к тому, кто ее согреет и кого она согреет, и кто снимет с нее странное заклятие, из-за которого Мила слабела. На житейскую суету она тратила раз в десять больше сил, чем резистентная женщина, в халате или без оного… Словом, Игорь с первого дня не мог никуда деваться от странного чувства долга пред всей запаздывающей мировой энергией — за эту странную девушку. И этот долг, эфемерный и почти только слегка беспокоящий поначалу, как кариес, разросся до ощутимо свербящей боли. Но — постепенно. Как любой хронический недуг, она долго была еле заметной, терпимой, ей приписывались ошибочные причины вроде усталости и обычной для двоих, решивших жить вместе, притирки.