Отец не был здесь со смерти матери Ивана. Не мог себя заставить приехать. Да и Иван ехал сюда будто на кладбище. Сердце разрывалось. Отца он не имел права винить. Себя – да. Тетя Света, спасибо ей, пытается сохранить… Но все эти Славики, Толики… Мама никогда бы такого не потерпела. Уволила бы в первый день. Тетя Света добрая, ей не хватает твердости, которой обладала мать. Та всегда разделяла личное и работу. Никогда бы не наняла родственника. В ней были твердость, харизма, характер, как ни называй. Но никто не мог бы упрекнуть ее в самодурстве. Увольняла только за дело. Да, беспощадно, враз. Оставалась требовательной не только к другим, но и к себе. Каждый закуток проверяла, раньше горничных из утренней смены на работе появлялась и позже всех уходила. Тетя Света распустила персонал, пусть ненамеренно. Не было в ней внутреннего достоинства, смелости, цинизма и расчетливости… Это не приобретается, от природы дается. А ведь достаточно было позвонить отцу – он бы всех уволил одним махом. Тете Свете это самое очевидное решение проблемы и в голову не приходило. Нет, она не боялась звонить бывшему мужу, они сохранили нормальные отношения, насколько это возможно. И гордость ни при чем. Как бы это объяснить? Тетя Света всегда была подчиненной – сначала официанткой, потом младшей, старшей горничной, не важно. А мама – хозяйкой. В этом и разница. Что до отца… Ему не был нужен этот отель. Тем более после смерти жены. Несколько раз собирался продать, уже выходил на сделку, но в последний момент отказывался под благовидным предлогом. Становиться хозяином не хотел и продать не находил в себе сил. Вроде как продать память о любимой жене. Поэтому и переписал отель на Анжелу – вторую жену. С облегчением, будто сбросил непосильную ношу. Хотя лучше бы продал, чем вот так. Может, рассчитывал выкупить обратно со временем, кто его знает? Анжела бы продала, только предложи побольше, а на управление отелем ей было наплевать. Поэтому и появлялись каждый сезон одноразовые Славики, Толики и прихлебатели в виде повара-любовника.
Соседний отель… Там столики бронируют заранее. Шеф-повара выписали из города. На номера бронь чуть ли не на год вперед. Когда-то и их отель был таким. А сейчас что? Но он старший следователь, а не управляющий. Не учился он тому, чтобы разбираться в гостиничном бизнесе. А учился собирать показания, раскрывать преступления. Что теперь? Он ведь и сам каждый божий день обещал приехать сюда в выходные, чтобы повидаться с дядей Геной, тетей Светой, но, как и отец, не мог себя заставить. Приехать сюда – значит вернуть память о маме, о том счастливом времени, когда они были семьей, когда втроем гуляли вдоль залива, а он, маленький, собирал янтарь. Сколько бы еще протянул вот так, находя для себя отговорки? Судьба, как всегда, распорядилась по-другому. Сам не приезжаешь, так вот тебе повод. Не хочешь, а ехать придется. Человек пропал. Вот и ищи, следователь. А заодно посмотри, во что мамин любимый дом превратился. Засыхающий цветник, протекающая ванна, засоренная раковина. Отец виноват, да? Может, и так. Может, продал бы в хорошие руки, ничего бы этого не случилось. А если бы он, Иван, хоть раз с отцом поговорил нормально, а не отделывался дежурным «да», «нет» по праздникам, так и Анжела не стала бы хозяйкой.
Да что теперь рассуждать. С отцом уже тоже не поговоришь, не попросишь прощения. На похоронах еле выдержал. Хорошо хоть тетя Света рядом. Анжела один раз взгляд бросила и отвернулась. Увидела бы мама такое сейчас…
Как же здесь хорошо. Мамина душа все равно чувствуется. Даже дышится по-другому. Может, купить здесь участок небольшой, жениться наконец, семью настоящую завести? Ездить на рыбалку в выходные. По утрам бегать купаться на косу, как в детстве. Вода ледяная, так что обжигает ноги, когда заходишь в море. А потом не вылезешь – в воде теплее. Теперь вот один остался. Вроде бы взрослый мужик, а все равно сирота. Никого из родных нет. Только, выходит, тетя Света и дядя Гена – вот и все близкие. Да и тех он подвел, тоже бросил. Детские обиды оказались сильнее здравого рассудка. Годы прожил, а ума не нажил. Так и носился, как подросток, в поисках виноватых – отец, тетя Света. Сам виноват. Что маму оставил, что с отцом почти на разговаривал в последние годы.
Иван пошел по дороге к выходу. Ноги сами повели. Зашел в будку охраны. Дядя Гена сидел, уставившись в телефон.
– Здрасте, дядь Ген, как вы?
– Ванечка, ты? Слушай, ты знаешь, сколько сейчас градусов в Шанхае? А в Коми? Вот я каждый день смотрю. Думаю, как люди там живут? Каждое утро смотрю погоду в разных странах и по России тоже. Они теперь пишут не только градусы, но и «как ощущается». Это как, скажи? Если плюс двадцать, так оно и есть плюс двадцать, как по-другому ощущать-то, не понимаю. На плюс тридцать, что ли? Или на плюс восемнадцать, как они иногда пишут. Так один хрен, разве нет? В Шанхае же, там небоскребы, да? А если пятьдесят градусов жары, как люди по улицам ходят? Зимой в Верхоянске, это уже у нас, доходит до минус шестидесяти семи. В Якутске – минус шестьдесят четыре! Ну ты можешь себе такое представить? – Старый охранник говорил так, будто они расстались утром или вчера вечером. Словно и не было этих лет.
– Дядь Ген, зачем вы прогноз погоды смотрите? Раньше вроде футбол смотрели…
– Ой, Ванечка, я как начал, оторваться не могу. Так интересно. Прогноз погоды лучше всякого футбола. Лилечка, мама твоя, пусть земля ей будет пухом, тоже всегда погоду смотрела. Если дождь по прогнозу обещали, зонты выставляла для проживающих. Если солнце – панамки детям выдавала. Мы с ней всегда прогноз смотрели, вот я и пристрастился. Вечером она приходила сюда, и мы выбирали остров какой-нибудь или город. Смотрели, какая там погода. Решали, что у нас лучше. Лилечка была заботливой. А как она заставляла отопление включить раньше времени? Сама была мерзлявая, вот и думала, что другим тоже холодно. Она же в каждом номере поставила кондиционеры, чтобы и на холод, и на тепло работали. Батареи, чтобы гости могли сами включить по своему ощущению. Я ей говорил – дорого, проще поставить общее. Но она ни в какую – все разные, пусть те, кто мерзнет, наконец согреются. Я всегда с открытыми окнами здесь… Лилечка приходила, я закрывал, она в плед укутывалась. Шутила, что из-за меня так хорошо выглядит. Мол, я ее заморозил… Скучаю по ней, не хватает мне ее. А ты здесь как оказался? Вроде бы в Москве учился. Лилечка рассказывала, что ты успехи делаешь. Очень тобой гордилась. Ты вернулся или как? На время, в отпуск?
– Вернулся, дядя Гена. Не на время. Здесь теперь работаю, старшим следователем.
Только в этом месте его называли Ванечкой. Мама, тетя Света и дядя Гена. Больше никто и никогда. Отец всегда называл Иваном, только так.
– Какой же ты молодец. Лилечка всегда говорила, что у тебя голова золотая. Ты на мать очень похож. Такой же уверенный, красивый… Лилечка… она была удивительной. Ты не переживай, все хорошо у нее. Вижусь с ней.
– Видитесь? – осторожно уточнил Иван.
– Да ты не пужайся. С головой у меня все нормально. Вот не слышу иногда, это да. И то не всегда. Иногда дни хорошие, так я и слышу все, а иногда как вату в уши засунули. Да и зачем мне уши? Глаза-то есть. За могилой Лилечкиной присматриваем. Мы со Светой. Она цветы срезает с клумбы, я отношу. В мае сажаем вместе ноготки. Лилечка всегда ноготки любила. И тую. В прошлом году посадили еще несколько туй. Вроде бы прижились. Хорошо все у нее. Я ж с ней разговариваю. Как поговорю, так вроде и тоска с сердца уходит. Света тоже с ней разговаривает. Вот тебя увидел, и тоже легче на душе. Отец твой, царствие ему небесное, так и не заехал. Может, меня видеть не хотел – знал, что Лилечка для меня свет в окне. Хотя у нас ничего, никогда… ты не подумай плохого. Любовь, она разная бывает. Мне посмотреть на Лилечку – и уже счастье. Когда она заболела, под конец совсем слабая стала. Я ее на руках выносил, чтобы она на залив и на сад посмотрела. На руки ее поднимаю, а она совсем худенькая, как ребенок. Косточки торчат. Я несу, а сам чуть с ума не схожу от страха – вдруг сожму и сломаю ей ненароком что. Она как хрустальная стала. Почти не ела. Света ее как только не уговаривала. Кормила с ложки. Вася, повар, чего только не готовил, чтобы Лилечке вкусно было. А я как-то картошку пожарил с луком, и Лилечка вдруг захотела попробовать. Сказала, запах такой, что с ума сойти. Съела полную тарелку. Я такой счастливый был. А Света мне потом сказала, что плохо Лилечке от моей картошки стало. Нельзя ей было. Она ж как птичка в последние годы ела: поклюет – и все, больше не может. Я потом себя корил… А Лиля сказала, что хоть один раз, но поела в свое удовольствие. Как раньше. Иногда просила пожарить для нее картошку. Съедала ломтик. А может, твой отец Свету не хотел видеть, поэтому не приезжал? Все ж бывшая. Или ему новая жена запрещала, как думаешь? Так Света уже все грехи отмолила, она так за Лилечкой ухаживала, что какие там счеты – бывшая, нынешняя. И к тебе как к родному относилась. А то, что тебя в школу милиции отправили, так это не Света, а твой отец. Он так решил, а Света не стала возражать, не настояла. Думала, что не имеет права. Она ведь тебе мачеха, а не родная мать. Вот и посчитала, что отцу виднее. Потом локти себе кусала. Сидела на стуле, на котором ты сейчас сидишь, и плакала. Если ты зло на нее держишь, отпусти. Она каждый день тебя ждала, Серегу умоляла тебя вернуть. Но он упертый, с детства такой. Раз решил, то все, хоть кол на голове теши. Когда он ее бросил и на этой дурище женился, Света не про себя думала, про тебя. Больно ей было, очень, я видел. Она хотела с тобой связь сохранить. Боялась, что ты ее из жизни вычеркнул. Да что теперь уж вспоминать. Света сейчас из последних сил выбивается, старается тут все сохранить, поддержать, как было при Лилечке. Но люди… они ж знают, что она не хозяйка, вот и садятся на шею. А Сереге вроде как наплевать стало. Не знаю. Приехал бы хоть раз, на могилу к Лилечке сходил, со мной бы выпил, как раньше. Может, и у него бы душа успокоилась. Думаешь, как они там? Встретились? Поговорили? Простили друг друга? Скучаю я по Сереге. И по Лилечке. К Сереге не хожу, далеко ехать на то кладбище, а Лилечка здесь, на нашем, на соседней улице, считай. К ней часто захожу. Так ты к нам как? По делу приехал или так, проведать стариков?