Потом уже с Лилечкой много раз свою мать вспоминала. Лилечка ведь тоже могла чувствовать себя брошенной, наверное. Сначала муж ушел, потом сын уехал. Но она никогда так не думала, это я точно знаю. Наоборот, желала Сереже счастья, а тебе, Ванечка, успехов. Верила, что в столице лучше будет учиться, жить. Она вас очень любила. Сережу отпустила поэтому, из любви. Надеялась, что он найдет свое счастье. А то, что тебя отпустила, сына единственного, так тоже из любви. Поэтому и не вмешалась, когда Сережа решил тебя в Москву отправить. Где лучшее образование, если не в столице? Она так тобой гордилась, всем рассказывала, что ее сын в Москве учится. Про свои чувства забыла, запретила себе ревновать, злиться. Говорила, что лишь бы вы были здоровы. А большего и не надо.
Моя мама, в отличие от Лили, когда я уезжала, сказала, что счастья у меня не будет и останусь я в одиночестве. Без детей, без кола и двора. Выходит, сбылось ее проклятие. Я одна – без мужа, без детей. Кол и двор вроде бы есть – эта гостиница, в которой вся моя жизнь. Тогда и эта часть проклятия сбылась, раз я в чужом доме практически живу, да еще на птичьих правах. Анжела меня в любой момент может уволить, если захочет. И Сережа уже не заступится. А я оказалась дурой, получается. Любила Сережу и ничего взамен не требовала. Стала для него запасным аэродромом, расходной монетой… не знаю. Мне казалось, что он меня любил, а получилось, что не было никакой любви.
Однажды вечером он пришел домой, съел ужин, который я приготовила, и объявил, что уходит. Навсегда. Мол, спасибо за все. Развели нас быстро – ни детей, ни совместно нажитого имущества. Я тогда будто в прострации находилась. Словно меня мешком по голове ударили. Ничего не понимала, не ощущала. Только кивала, на все соглашаясь. На работу ходила. Тоже дура. Надо было сразу же уволиться, уехать. Зачем терпеть такое? Но здесь Лиля оставалась. Не могла ее бросить. По-человечески, по-женски не могла, не имела права. А еще Гена… Он Лилю искренне любил. Вот мы с ним оказались заложниками в этом отеле. И уехать вроде надо, а как бросишь? Время, оно быстро летит. Лилю доходили как положено, похоронили. Сережа опять женился. Здесь не появлялся, как и Анжела. Ей на этот отель наплевать. Как-то работает – и ладно. Любовник пристроен опять же. До остального ей и дела нет. Я пытаюсь найти хороших сотрудников, но они тоже не идиоты. Зарплаты у нас не бог весть какие, ниже, чем в других отелях. А нагрузки большие. Чем мне людей удерживать? Молодежь так вообще сюда пряником не заманишь. Сегодня здесь, завтра там. У них нет того, что в нас вкладывали, – привязанности, обязательств, ответственности. Им бы где попроще и где платят побольше. И чтобы ничего не делать при этом. Я сто раз говорила – ну отработай ты как положено, наберись опыта, а потом уходи куда хочешь. Тебе же лучше будет. Поселок у нас маленький, все друг друга знают. Да и в городе не скроешься. Всегда ж позвонят и спросят – хороший сотрудник или нет? Рекомендательные письма, резюме – это в больших городах, а у нас как было сарафанное радио, так и осталось. Через людей все идет.
Вот Люся, например. Она у нас массажисткой работает. Такой массаж делает, как никто и нигде. К нам из соседних поселков на массаж записываются. Люсю в городе клиенты ждут. Ее Лилечка нашла. Руки у нее золотые, просто волшебные. Мужчинам спину так вправляет, что те на десять сантиметров от земли вырастают. Женщины про целлюлит забывают, худеют под ее руками. Люся и за Лилечкой тоже помогала ухаживать, массировала, когда та уже ходить не могла. Зарядку с ней делала, каждый божий день приезжала. Лилечка уже лежачей была, а фигура – как у девушки, и никаких пролежней. Только Люся могла ее заставить походить хоть немного, руками боль снимала, когда уже никакие уколы не действовали. Сейчас тоже с нами остается, в память о Лиле. К Люсе в спа запись на месяц. Но и это скоро закончится. Ее давно в город зовут, в медицинский центр. Деньги, условия – все, что захочешь. Как я могу ее удержать? Никак. Люся сюда приезжает, чтобы по берегу побродить, подышать. Каждое утро по пять километров проходит. Всех ее клиентов Наташа на вторую половину дня записывает. Многие недовольны, хотят с утра. А как им объяснить, что с утра Люся по берегу моря гуляет? И вообще счастье, что еще приезжает.
Когда я приехала хоронить маму… Было страшно. Ничего не изменилось. Есть село, и есть Большая земля. О том, что там, на Большой земле, происходит, здесь не хотят знать. А зачем? Пусть весь мир перевернется, на этом клочке земли все останется по-прежнему. Я будто в прошлое рухнула. То, из которого хотела выбраться, от которого сбежать мечтала. Работала, зарабатывала, училась и вдруг… опять оказалась в месте, где нет жизни. И никогда ничего не изменится. Отель отстроили, а что внутри творится – никому и дела нет. В номерах мебель со сколами, старая, покоцанная. Розетки на соплях держатся. Обивку на креслах сто лет не чистили, воняет немытыми телами. Матрас на кровати тоже старый, чуть ли не прогнивший. Хорошо, если его переворачивают на другую сторону. В ванной дверь в душевую примотана изолентой, а слив заклеен скотчем. Ванная грязная, пылища везде. Чайная чашка стоит, а чайника нет. Я зашла к горничным, говорю, как вам не стыдно-то? А им хоть бы хны. Чай пьют. Или не знаю, что у них в чайные чашки налито. Дружно ответили, что никто не жаловался, я первая недовольная нарисовалась. Говорю им, что я бы их в тот же день за подобную уборку уволила, без объяснений. Они смотрят на меня как на дуру. Приехала такая капризная и принялась скандалить. Я смотрю на них – им и вправду наплевать. Не держатся они за место. А чего за него держаться, если других желающих работать нет. Поди сыщи. Утюг, чтобы погладить вещи, выдают тоже старый, никогда не чищенный, а если хочешь отпариватель – двести рублей. Есть, стоит в подсобке, новый, только из коробки достали. Спрашиваю, хоть разобрались, как пользоваться-то? Нет, а зачем? Утюгом старым привычнее. Поелозила по полотенцам – и сойдет. Фен в номере не работает, но есть новый. Тоже заплати и хоть усушись. В душе слив засорило. Выхожу, спрашиваю, есть ли сантехник. Отвечают – сантехник есть, только выйти не может. В запое. Но уже два раза чистил в том номере, где я живу. Странно, что опять слив засорился. Может, это я волосьями натрясла? Так и заявили – я и «волосьями». Никакого стыда вообще. Хамят, делать ничего не желают. Я им говорю, что на Большой земле они бы и часу не продержались с таким отношением к работе. Хмыкают. Мол, мы туда и не собираемся, на Большую землю. Сами катитесь, откуда приехали.
В ресторане при гостинице, считающемся лучшим, потому как единственным на весь поселок, шефом, видимо, тоже работает чей-то любовник. Может, кого-то из администрации. Рыба, пожаренная неделю назад и разогретая в микроволновке, воняет так, что даже не нужно принюхиваться, чтобы понять, когда ее жарили. Овощи гриль залиты подсолнечным маслом и пережарены. Не на гриле, конечно, на сковородке обычной. Той, что проще выбросить, чем гарь оттереть. Ошметки гари на всех овощах. Масло явно старое – прогорклое. Официант в белых перчатках – интересно, кто придумал такое, – а тарелки в жирных пятнах, сколах. На завтрак овсянка за сто пятьдесят рублей. Да пусть шеф-повар эту кашу сам съест. Я ему заплачу. Подгоревшая, недоваренная. Скатерти в пятнах, столы в жирном налете. Вроде появился еще один ресторан. Но как появился, так и закрылся – хозяин в отпуск ушел.
«У нас по ресторанам не принято ходить», – с гордостью заявил официант. «А как же гости?» – уточнила я. «Приедут и уедут», – пожал плечами тот. «Вы не хотите, чтобы они к вам вернулись?» – удивилась я. «Не-а, а зачем? Одни проблемы от них. Все им не так. Много о себе думают», – хмыкнул официант.
В моем детстве нас учили просеивать муку. Не для пышности теста, а для того, чтобы мучных червей убрать. Крупы мы тоже перебирали – в них заводились разные жуки и моль. Запах и вкус. Их ни с чем не перепутаешь. Если сварить овсянку или манку, в которой завелись жуки, есть невозможно, даже сахаром и ванилью не перебьешь. В ресторане отеля овсянка отчаянно пахла жуками.
Встретились с женщинами-командировочными за завтраком.
«Зачем меня сюда отправили? – чуть не плакала врач-дерматолог. – Я тут не нужна. У них даже лекарств тех, что я прописываю, нет. И не было никогда. Не завозят таких. Они мне шишки, наросты показывают, которым уже лет тридцать. А я не хирург. Не могу их вскрывать и удалять. Нужна гистология, обследование. Я не могу резать! Пришла женщина – у нее под мышкой жировик. Здоровенный. Говорит, руку тяжело поднимать и опускать. Но приноровилась. Я предложила ей доехать до города, там к хирургу сходить. Она отказывается, говорит, резать страшно, вроде бы привыкла. А жировик размером… я не знаю… с теннисный мяч! Женщина просит убрать, ну хоть поменьше его сделать. Я ей объясняю, что в подмышке находятся лимфоузлы, нужна операция, просто так за пять минут не уберешь. Швы накладывать точно придется. Она говорит, можно без швов. Их же снимать надо, а ей никак нельзя уезжать. Ушла, сказала, что примочки будет делать. Какие примочки? Из мха? Как с ними разговаривать, если они меня не слышат? Мужчина пришел с шишкой на лбу. Говорит, проклятие на нем. Просил снять. Я предложила удалить. Отказался. Еще родинку показал. Говорит, определенно свидетельство наложенного проклятия. Родинка содрана несколько раз. Разрослась. Я ему говорю, что в город надо ехать – там и его шишку удалят, и родинку заодно. А он на меня смотрит, будто я не врач, а так, ничего не понимаю. Заладил: проклятие да проклятие. Раз снять не могу, так он только время потерял. Зачем меня сюда послали? Что мне им прописывать? Настойку из оленьего рога?» – «Это от импотенции, – горько хмыкнула врач-неонатолог. – Они в это верят». – «Мне опять с гордостью рассказывали, что у них все дети сдают ЕГЭ на проходной балл, благодарность от администрации получили. Я говорю, что это очень мало, а они отвечают – им достаточно. Зато суицида нет. А в соседнем поселке – есть. Куда эти дети потом пойдут, с этими баллами? Они же ни в какой вуз не смогут поступить! В Москве