Море… Почему не поехала на Черное? Глупость, конечно. Из-за названия и маминых рассказов. Мне показалось, что Черное море слишком страшное. Головой понимала, что оно синее, но мамины сказки отзывались сильнее. Не хотела туда – и все. Наверное, потому что прекрасно осознавала – каждый день это море будет напоминать мне о маме, которая прокляла собственную дочь. Да и жарко там. Я привыкла к холоду, морозу. Боялась, что не смогу жить в месте, где тепло даже зимой и снега почти нет. А может, это провидение или судьба так распорядились? Я решила уехать в один день. Утром встала и вдруг поняла, что больше не могу здесь находиться, иначе умру. Так бывает, когда что-то потустороннее гонит тебя не пойми куда, когда разум отказывает напрочь, следуешь лишь инстинктам. Да и те не человеческие, а какие-то животные. Встала, собрала чемодан и пошла на аэродром. В вертолете оказалось одно свободное место. Я летала до этого, все было в порядке. А тут – потеряла сознание. Наверное. Мне так показалось. Очнулась, когда мы уже приземлились и я мешала выйти женщине, сидевшей рядом. Она меня пихала в бок, причем больно. Сначала даже не поняла, где нахожусь, – почему в вертолете, куда прилетела… все как во сне. Я вытаскивала чемодан, куда-то шла, а ощущение – не я иду, другой человек. Зашла в здание аэропорта и посмотрела на табло. Рейсы были в Тюмень, Горно-Алтайск. Еще вдруг появился в Минеральные Воды. Я выбрала Тюмень. Билеты стоили дешевле. И там жил дядя. Я ему позвонила уже из Тюмени, сказала, сижу в аэропорту. Он ответил, что не может приехать, работает. Не помню, сколько времени там провела. Все никак не понимала, почему он так сказал. Как не может? Почему? Он даже не спросил, что случилось, почему я в Тюмени оказалась? Получалось, что ему на меня наплевать. Я сидела и плакала. Ну как он мог так поступить? Убедила себя – наверное, сейчас что-то придумает, отпросится с работы и приедет. Надо только подождать. Снова ему позвонила. Никто не взял трубку. И только потом до меня дошло, что я звонила по домашнему номеру, а не по-рабочему. Не было никакой работы, он не захотел меня видеть. Ну и что? Вот и получился круг. Мама считала, что я ее бросила, а я держала обиду на дядю. Тогда, просидев несколько часов, вдруг увидела на табло неизвестный город – Калининград. Не знала, где он находится, сколько лететь. Знала одно – никто из местных туда никогда не улетал. Поэтому и решилась. За билет отдала все деньги, какие у меня оставались.
– И как вы, без денег в незнакомом городе? – ахнула учительница.
– Не помню. Точнее, помню, что как-то все само собой складывалось. Дядя Гена тогда встречал гостей отеля и приметил меня – я бледная, растерянная, еле на ногах стояла. Пожалел, наверное. Предложил поехать с ним. Мол, в их отеле всегда найдется работа. Я и поехала… вот и все.
Море, оно совсем другое. Не похожее на тайгу – ярче, переменчивее. Живое, меняется не каждый день, а каждую минуту. Страшное и манящее. Тундра не так пугает, как море. Я смотрела на море – был шторм – и не могла сдвинуться с места. В тот же день поняла, что это мое место, – хочу жить здесь и нигде больше. Смотреть на сосны, деревья, гулять по лесу. Я всегда смотрела вверх. Мы привыкли смотреть вниз – искать ягоды, ходить осторожно, чтобы не рухнуть в яму. Настоящее счастье – смотреть вверх. Дюны, песок… Он иногда напоминал снег. В поселке снег скрипел под ногами так, что хотелось умереть, лишь бы не делать еще один шаг. Снег был колкий, жестокий, вымораживающий ноги, в каких бы теплых сапогах ты ни шел. Скрип тягучий, измученный, больной. Кто-то сравнивал скрип снега с ласковой песней, а мне казалось, что это крик о помощи. Вопль о том, что жизнь бессмысленна, что смерть ходит совсем близко.
Вот помните песенку «Ягода-малинка»? Раньше ее во всех детских садах пели. «По малину в сад пойдем, в сад пойдем… солнышко на дворе, а в саду тропинка… сладкая ты моя, ягода-малинка». А второй куплет помните? «Ты малинка не в роток, не в роток… насыпайся в кузовок…» Я всегда удивлялась, почему песня такая грустная? Вроде бы солнышко, малинка, а ведь такая тоска за душу берет. А когда дети пели, так хоть иди и вешайся от горя. Не замечали? Потом, уже когда выросла, узнала. Раньше крепостных девок отправляли в лес ягоды собирать, и они обязательно должны были петь. Знаете почему? Нет, не чтобы их искали, если заблудятся, а чтобы хозяйские ягоды не ели. Если поют, значит, не едят. Вот оттуда и «не в роток, а в кузовок» появилось. Поэтому и песня такая жалостливая, тоскливая.
Этот песок, здесь, на море, именно пел – ударишь пяткой слегка, и он тут же отзывается. Нежно, даже задорно, будто призывая: ну пни еще раз. Песок горячий, раскаленный солнцем, ногой не ступить, только бежать. Там, на севере, – холод до костей, тут – такой же жар до костей. Море холодное всегда, заходишь и обжигаешься. Но не как от мороза. Будто очищаешься, смываешь с себя все лишнее и выныриваешь другим человеком. Холодное море все забирает – тоску, печаль, – оставляя желание жить, двигаться, работать руками, ногами, плыть, бежать к берегу – не важно. Лишь бы двигаться. Холодное море исцеляет и дает надежду. Доплывешь до берега, ляжешь на песок и согреешься. Мороз там многомесячный, бесконечный, не дает никакой надежды. Завтра будет еще холоднее, чем сегодня. И не видно конца этим актированным дням, этому минусу, при котором человек жить, кажется, не может. Оказывается, может. Ты же живешь как-то. Сильный мороз убивает, усыпляет, требует остановиться, замерзнуть на том месте, где перестал двигаться. Он ошпаривает до ожога – так, что кожа слезает лоскутами. Вы когда-нибудь видели обмороженные руки, щеки, уши? Нет, они не красные, не опухшие, это при первых стадиях. А на последней, четвертой, – черные. Сначала фрагментарно, будто пятнами, синяками покрываются, а потом просто чернеют, будто их углем намазали. Не то что прикасаться – смотреть страшно. Обморожения не чувствуешь. То есть чувствуешь, но не сразу. Вдруг становится настолько больно, что хочется себе руку или ногу отрезать. Я обморозила пальцы. Не сильно, но достаточно для того, чтобы запомнить на всю жизнь. Как пальцы превращаются в сосиски, и ими невозможно пошевелить. И уже в тепле начинается нестерпимая боль, и ты готов ножом отрезать все пальцы, лишь бы уже от нее избавиться. Здесь в жаркие дни, когда песок прогревается, я иду на пляж и закапываю в него руки – так, как играют дети, закапывая ноги в песок. Я же нагребаю горячий песок сначала на одну руку, потом на другую. Греюсь, прогоняя ощущения, когда от мороза болят даже кости. Столько лет прошло, а я не могу согреться. Все время мерзну, кутаюсь в платок.
Ветер… здесь даже ветер другой. В нашем поселке, когда поднимается ветер, ты ничего не видишь и не слышишь. Прошел несколько метров, а кажется, что все, дальше идти сил нет. Лицо обжигает, глаза болят, губы трескаются и начинают кровоточить. Если откроешь рот хоть на секунду – считай все. Горло горит, пылает. Не можешь вдохнуть. Это сейчас у молодежи есть эти… как его… бафы, балаклавы, как у лыжников. Они все лицо защищают, а на глазах – очки. Зимой все ходят в солнцезащитных очках, как здесь – летом. А тогда… во времена моего детства… Мы с мамой идем по дороге. Надо дойти до магазина. «Ты идешь?» – кричит мама, не поворачиваясь. Повернуться, чтобы посмотреть на меня, она не может, настолько сильный ветер. «Иду!» – кричу я не потому, что услышала ее вопрос, а просто чтобы дать знать: я здесь. Мама меня не слышит. Наверное. Я так думала все детство. Самый страшный из всех страхов. В метель, когда сильный ветер, твой крик никто не услышит, и останешься один на один со страхом, который или заставит тебя выжить и шевелить ногами, или уговорит поддаться ему и упасть. Сесть, лечь, перестать двигаться. Тогда точно наступит смерть.
Тогда к детским смертям относились спокойно. Особенно если речь шла о девочке. Средневековье? Нет, просто попытка выжить. Мальчик сможет управлять оленями. Девочка – вести дом, но нужно родить мальчика. Девочки, какими бы смелыми и ловкими они ни были, до мужских дел не допускались. А то, что ее хлопоты по хозяйству и каждодневные заботы почище мужских, никому и в голову не приходило. Попроси мужчину установить чум, накрыть его шкурами, разложить все внутри, затопить печь, сварить обед, накормить семью – он не сможет, сил не хватит. А еще следовать строгим правилам – спрятать собственную одежду в мешки, потому как грязная, нечистая. Подготовить за ночь мужу обувь, сделанную из оленьей кожи. Просушить еще полдела. Кожу размять руками, чтобы она снова стала мягкой и удобной. Собрать чум, если требуется перебираться на новое место, следуя за оленьим стадом. А это означает вытащить все колышки из земли, снять и сложить оленьи шкуры. На День оленевода для туристов и почетных гостей сейчас устраивают аттракцион – предлагают женщинам собрать чум. Женщины после первого колышка выдыхаются. Сани, те самые, которые делаются без единого гвоздя… Для женщин придумали со спинкой, чтобы в дороге кормить младенца. Женщина могла родить восьмерых детей, но никто не спрашивал, скольких она потеряла. В утробе или при рождении…
«Точно средневековье какое-то», – тихо сказала врач-неонатолог днем раньше, когда нам устроили торжественную встречу. Еля показывала мешочки, в которые женщины должны складывать свои вещи, и объясняла, почему нельзя сидеть в том месте, куда пристроилась врач, уточняя, у кого из женщин сейчас менструация. Те считались не просто грязными, а чуть ли не проклятыми на эти дни. «Почему средневековье? Так наши предки жили, мы так росли, – вдруг вступила в разговор Анна, до этого тенью занимавшаяся хозяйством – подкладывая поленья в печь, грея чай, подливая, моя тарелки в тазу. – Вот у нас считалось, что нельзя выходить замуж, если мужчина не может ничего по хозяйству сделать – построить, починить. Иначе он не мужчина». – «У моего мужа руки из жопы растут. Ничего по дому не умеет. Значит, получается, я плохо замуж вышла?» – рассмеялась учительница. Правда, смех был уже истерическим. «Конечно, плохо. Нельзя за такого идти», – ответила строго Анна. «А если я все могу привинтить и исправить, и мне это нравится? Дрелью могу, молотком, перфоратором… Если я все умею – кран, допустим, починить, карниз поправить, а он нет, тогда что?» – учительница едва сдерживала истерику. «Плохой муж у тебя, значит», – ответила Анна. «А если мой муж может оплатить любого сан