льная оказалась, но, даже будь она о трех ногах и без глаза, он бы все равно на ней женился. А то, что она красивая, это бонус за его терпение… Так он говорил… Но он ее не любил, как мне кажется. Он дочку свою любил… А мечтал о сыне… И когда ты появился у него… то есть не у него, а у Светы, он думал, что это ему подарок… То есть не это, а ты – подарок небес.
– Часто он приезжал к тебе?
– По-разному. Мог месяц у меня не появляться. И даже не позвонить. Да он и не звонил почти никогда. И мне запрещал. А потом раз – и в дом входит. А потом вечера три подряд заезжает. Ночевать за все годы если и оставался, то всего раз десять или пятнадцать. Может, двадцать. Смешно, конечно. Мы с ним здесь, во дворе, за столиком, или в спальне, а Фролов и водитель в машине. Оба не спят, охраняют. Я думаю: ну кому мы нужны, кому вдруг захочется нас убить… А вот как сложилось…
– У него не было никаких предчувствий?
– Так он все время… Не все время, конечно, не постоянно, но говорил, что с ним что-то должно случиться. Но я думала, что он просто так прикалывается… Он говорил, что Елена Ивановна его закажет, и правильно сделает, и даже не потому, что она ревнивая, а потому, что вдруг постарела и не может ему это простить. Мол, она старая и он старый. У него любовница, а она никому не нужна. Он говорил, что у нее крыша потихоньку едет… Елена Ивановна боится его потерять и потому даже скандал не может закатить… Она даже пистолет у него стащила зачем-то… Но Николай Петрович нашел и забрал… Она так плакала и вопила, что хочет себя убить.
– Что за пистолет?
– Не знаю, – пожала плечами Лиза, – немецкий какой-то.
Ипатьев хотел узнать, боевой пистолет или травматический, но понял, что переспрашивать бесполезно.
– Он сейчас у меня лежит, – вдруг призналась Ласкина, – могу принести. Он в специальной сумочке или в коробочке для ношения.
Лиза вышла из комнаты и очень быстро вернулась с кобурой. Протянула ее Павлу.
– Он на прошлой неделе ко мне заезжал… Снял, когда в постель ложился, а потом домой заторопился и забыл.
Ипатьев достал из кобуры пистолет. Это был полицейский «Хеклер унд Кох» с двухрядным магазином на тринадцать патронов. Павел проверил магазин – в нем было восемь патронов. И в стволе была копоть – то есть пистолетом пользовались совсем недавно и после произведенных выстрелов не почистили оружие.
– Можно мне его у себя оставить? – спросила Лиза. – А то одной жить страшно.
– Нельзя. Во-первых, он не твой. Во-вторых, даже для хранения оружия нужно иметь разрешение. В-третьих, ты не умеешь им пользоваться. А если одной страшно, то заведи себе мужчину.
– А где его взять? – искренне удивилась бывшая Ласкина. – Все хорошие мужики уже разобраны. А молодые – тупые: им кажется, что весь мир только для них и вертится. Только время на них тратить, а мне уже тридцать четыре… Даже больше. Ко мне на съемках молодой актер клеился, но я же не могу – вдруг Николай Петрович узнает. Тогда этот парень попросил тридцать тысяч в долг на пару дней. Так вот уже полтора года прошло, а он так и не вернул.
Павел набрал номер Фролова.
– Знаешь, что пистолет Николая Петровича сейчас у Лизы?
– Я это предполагал.
– Когда Звягинцев им пользовался в последний раз?
– Где-то неделю назад. Утром предложил мне по лесу пройтись, мол, посмотрим, появились ли грибы. Отошли метров на двести от дома. Там овражек неглубокий в лесу. Мы спустились, и он несколько раз выстрелил в сосну. Когда возвращались, он спросил: видел ли я того старика.
– Какого старика?
– Того, из Карелии, у которого мы жили в доме несколько дней, а потом не могли найти. Я сказал, что никого не видел и ребята мои, которые следом ходили, никого не видели. Николай Петрович кивнул и ничего не сказал. Потом мы поехали в офис. Я предложил почистить пистолет и дозарядить, но он сказал, что потом сам это сделает.
– Траурное мероприятие закончилось?
– Продолжается, хотя официальные лица уже убыли, но остались деловые партнеры, которые непонятно что высиживают. Как только разъедутся, я заскочу к Лизе и заберу пистолет.
Когда разговор закончился, Лиза посмотрела на Ипатьева.
– Я слышала, что ты спросил про старика. Николаю Петровичу какой-то старик все время грезился. Он и мне рассказывал, как ночью просыпается и подходит к окну, словно кто-то подозвал его, смотрит вниз, а там стоит высокий старик и смотрит на него, словно поджидает. Утром Николай Петрович спрашивал охрану про старика, но никто никого не видел. И на записях никого. Я ему сказала, что это сны были, но он почему-то так не считал. Говорил, что уж больно естественно тот дед выглядел: высокий, седой, широкоплечий, в старой офицерской гимнастерке.
– Приснилось, разумеется, – подтвердил Павел.
Но ему стало не по себе, потому что высоким и широкоплечим был его собственный дед. И перед тем как умереть, он надел офицерскую гимнастерку, в которой когда-то встретил День Победы в разбитом Берлине. Надеялся, что именно в ней его и похоронят. Но эта выгоревшая диагоналевая гимнастерка с потертым воротником-стойкой до сих пор висит в дубовом шкафу.
– Ты уедешь? – спросила Лиза.
Павел кивнул.
– Останься хотя бы на эту ночь. Мне очень тоскливо одной.
– Глупости не надо делать даже от тоски.
– Я не хочу делать глупости, – начала упрашивать Лиза, – я хочу, чтобы ты сделал мне ребенка. Я всю жизнь предохранялась и залетела всего-то один раз. От тебя, кстати. И зачем-то сделала аборт. Наверное, потому что тебя ненавидела. Вот такая дура была. С Николаем Петровичем никогда не предохранялась, но ничего не получилось, а он был бы не против ребеночка.
Ипатьев поднялся.
– Прости, Лиза, но у меня дела: мне надо быть в редакции. А к тебе очень скоро Фролов заскочит за пистолетом.
Он шагнул к ней и обнял. Обнял и шепнул на ухо:
– Возвращайся к Ласкину: он тебя любит и никогда не предаст.
Глава третья
Тягостный и ненужный траурный день, казалось, не закончится никогда, на небе, лениво нагревая пыльные крыши города, болталось не приносящее радости солнце. Павел сидел в своем кабинете, просматривая отснятые днем материалы. На экране Медведев беседовал с женщиной, на которую накануне вечером в парке напал сексуальный маньяк.
– Темно было, – рассказывала она, – я шаги услышала, словно подбегает кто-то, и обернулась. Он замер. А я, хоть и перепугалась, спрашиваю: «Тебе чего надо? Если денег, то у меня их нет. Зарплата только послезавтра будет. А если чего другого, то помоложе себе найди – я же старая». Ну, он повернулся и убежал. А я теперь думаю: чего я себя хороню раньше времени, какая же я старая, мне же сорок восемь всего.
– Вы разглядеть его успели? – продолжил Анатолий.
– Да не особенно. Помню только прыщик у него на левой щеке…
Говорить с женщиной было не о чем. Медведев, хотя и видел, что камера работает, обратился к Ласкину:
– Нет фактуры – не получается сюжет! И про прыщик этот тоже нельзя упоминать: ведь народ у нас активный – начнет хватать всех с прыщиками… Как бы до самосуда не дошло.
На экране появился представитель городского Следственного комитета.
– Можно говорить? – поинтересовался он. Потом кивнул оператору и продолжил: – Добрый день, уважаемые земляки. Я – следователь по особо важным делам Следственного комитета России, подполковник юстиции Егоров. Хочу сообщить зрителям и всем жителям города, что напряженная работа по розыску всех причастных к нападению на квартиру известного тележурналиста уже дала определенные плоды. К сожалению, некоторые преступники были убиты в результате бандитских разборок или с целью запутать следствие. Но были проведены обыски по местам их проживания и обнаружено немало вещей, находившихся в розыске. Все эти вещи были похищены у владельцев в результате незаконных проникновений в квартиру или в ходе разбойных нападений на улицах. Вещи уже опознаны и в самое ближайшее время будут возвращены владельцам. Но одно можно сказать с уверенностью: пресечена деятельность устойчивой преступной группы, называемой в просторечии бандой, которая промышляла грабежами, разбойными нападениями и квартирными кражами, не брезгуя и убийствами…
Позвонила Снежко. Отвечать не хотелось, но было понятно, что бывшая сокурсница вряд ли звонит в рабочее время, чтобы болтать впустую.
– Ты же был на похоронах Звягинцева? – поинтересовалась она, но с такой уверенностью, словно заранее знала ответ.
– Отметился.
– За столом не сидел?
– А в чем дело? Гостей угостили отравленной пиццей и бодяжным виски?
– Типа того. Говорят, что вдова назвала имя заказчика. Не присутствовал при этом?
– Не знаю, кто тебе что говорит, но я за столом не сидел и ничего такого не слышал. А Елена Ивановна немного не в себе. Если твои информаторы сообщили, что конкретно она сказала, то наверняка назвали имя заказчика.
– Они много чего сказали. Вдова сослалась на свой источник… А если совсем конкретно, то твоя бывшая теща утверждала, что к ней сегодня приезжал сам Павел Ипатьев и в доверительной беседе сообщил, кто главный злодей, а кто не главный. Вот потому-то я тебе и звоню.
– Инна, если бы я знал что-то, то, понимаешь сама, первым делом выдал бы в эфир всю информацию, и весь город бы уже это обсуждал. А кто тебя информировал, я тоже знаю. Причем слова нанятого официанта ничего не значат. Разве что для хозяина фирмы, которая после тяжелых и продолжительных боев заслужила право обслуживания подобных мероприятий для больших людей. Официанта поймали на какой-нибудь ерунде, типа наркотиков или растления восьмиклассницы, и заставили стучать…
– Так ты знаешь что-нибудь?
– Нет, конечно.
– А кто такой Карп?
– Давай закончим, – попросил Ипатьев.
– Не хочешь говорить! – обрадовалась Снежко. – Значит, в самом деле что-то знаешь!
– Ничего я не знаю. Карп – это Константин Михайлович Карпенко: бывший друг и партнер Звягинцева. Бывший друг и ухажер Елены Ивановны, у которого Николай Петрович в свое время увел невесту. Из-за нее они решили не ссориться. И бизнес начинали вместе. А разругались без малого пятнадцать лет назад, когда Карпенко зарегистрировал на третье лицо фирму, через которую прокачивал финансы холдинга. Николай Петрович назвал его крысой…