Я смотрю на нее, и внутри зарождается вихрь эмоций, пока я обдумываю ее слова и стоящий за ними смысл. Все это время она позволяла мне думать, что я их убила. Позволяла верить, что это я устроила пожар, тогда как на самом деле это сделала она.
Моя мать это устроила. Пожар. Их смерти.
И с готовностью позволила мне нести бремя вины и страха.
– Почему ты позволила мне верить, что это я за все в ответе? – спрашиваю я.
– Я не могла рассказать тебе о том, что сделала с Йейтсом. Ты бы запаниковала. Пошла в полицию. А я бы сейчас сидела в тюрьме. Я не могла рисковать, – объясняет она.
– Но тогда я тоже могла оказаться в тюрьме, – напоминаю я.
– С твоей точки зрения это был несчастный случай. Ты сделала это не нарочно. Тебя бы не осудили, – говорит она, отсекая мои возражения. – Слава богу, его тело обгорело до неузнаваемости. Результаты вскрытия были недоказательными.
– Ты сказала мне, что он умер от отравления дымом. – Голова идет кругом, пока я пытаюсь вспомнить подробности событий той ночи и их последствий. Что-то я помню. А какие-то воспоминания померкли, исказившись из-за шока.
Другие я бы предпочла забыть навсегда.
– В его легких был воздух, а это свидетельствовало о том, что он был жив во время пожара. Но он бы не выжил после того, что я с ним сделала. Либо же остался с поврежденным мозгом и был подключен к аппаратам до конца своих дней. – Выражение ее лица становится жестоким. – Я оказала этому засранцу услугу. Как он смел насиловать тебя, да еще так долго.
Последние ее слова говорят о том, что она все это время знала. Знала, но ни черта не сделала, чтобы прекратить.
Меня захлестывает безграничное разочарование, и я прижимаю руку к животу, молясь, чтобы меня не стошнило. Ее это не волновало настолько, чтобы вмешаться. Она сделала недостаточно, чтобы защитить меня. Я так долго была сама по себе. Дольше, чем осознавала.
– Спустя некоторое время ему уже не нужно было применять силу, – признаюсь я, опустив голову от стыда. – Было проще терпеть, не сопротивляясь.
Она гладит меня по спине.
– Наш мир жесток, милая. Мужчины используют нас. Надеюсь, такое с тобой больше никогда не случится.
Ее совет как пустой звук. Сводный брат травмировал меня, приставал ко мне, а это все, что она может сказать?
Немыслимо.
Я думаю о Уите и о том, что он тоже меня использовал. Он использовал меня, и я ему позволяла. Более того, мне это нравилось. Я могла бы рассказать матери о наших отношениях, но боюсь того, что она может сделать.
Я не доверяю ей. Как я могу? Это больно признавать даже самой себе, но я уже давно это знала. Просто не знала, как далеко она зашла, чтобы защитить меня – и себя.
Я хмурюсь. Скорее себя, чем кого-то еще – обо мне речь никогда не шла. Она может сказать, что поступила так из-за того, что Йейтс делал со мной, но я-то знаю правду.
Она рисковала вот-вот потерять Джонаса. Лишиться своего положения в обществе. Денег. Путешествий. Всей своей жизни. Ей была невыносима даже мысль об этом. Поэтому она убила обоих.
А потом стала единоличной наследницей состояния Джонаса.
– Почему ты не хочешь возвращаться в школу «Ланкастер»? – спрашивает мать.
Даже упоминание о Ланкастерах отзывается болью в сердце.
– Я не могу, мама. Я ненавижу эту школу и всех, кто в ней находится.
Кроме одного. А он ничем не лучше остальных. Он использовал меня. Как и его мать. И даже Сильви.
Боже, Сильви. Сколько же яда было в ее голосе. Какие жестокие слова она говорила. Я души в ней не чаяла, а она меня ненавидит.
Они все ненавидят меня.
– Я не могу вернуться, – твердо говорю я. – И не вернусь. Ты меня не заставишь. Пойду в местную государственную школу. Сдам тест по общеобразовательной подготовке. Все сделаю. Только… пожалуйста, не уговаривай меня вернуться. Только зря силы потратишь.
– Конечно, не буду, – говорит она, гладя меня спине. – Я согласна с твоим предложением. Уверена, у тебя сдано достаточно зачетов, чтобы выпуститься раньше срока. Может, возьмешь академический отпуск перед началом учебы в колледже.
– И ты правда мне разрешишь? – я смотрю на нее с надеждой и понимаю, что, если разыграю карты правильно, она может помочь мне сбежать.
– Ты могла бы отправиться в путешествие, – говорит мама, погрузившись в мысли. – В Европу весной. Полюбоваться видами. Увидеть мир. Колледж – это прекрасно, но жизненный опыт не менее важен, если не больше.
– Я хочу, – говорю я, прислоняясь к ней.
Мама заключает меня в объятия и прижимает к себе. Мы уже много лет так не делали. Не помню, когда она обнимала меня в последний раз. И хотя я не доверяю ей полностью, мне это нужно. Мне необходимо утешение.
– Тогда я тебе его устрою.
Из коридора доносится приглушенный голос. Низкий мужской голос, который зовет маму по имени.
– Джанин? Где ты?
Я отстраняюсь, тотчас насторожившись.
– Кто это?
Она улыбается.
– Говард. Я летала с ним на Карибы. Но ничего не говори – его жена во Флориде вместе с детьми. Думает, что он уехал в город по работе.
– Ох, мама. – Уверена, это какой-то богатый мудак, который купил себе доступ к ней в трусики, а она повелась на его слащавые речи. Так все всегда и начинается. Мама ничего не может с собой поделать. Именно так, по ее мнению, и должны начинаться отношения.
– На этот раз все по-другому. – Помню, что о Джонасе она говорила то же самое. В первое время, когда я была еще маленькой и она спрашивала, хочу ли я иметь старшего брата. Я была так взволнована, так отчаянно хотела иметь большую семью, что с готовностью согласилась с тем, что это станет лучшим событием в моей жизни.
Но Йейтс стал моим кошмаром.
Раздается стук в дверь моей спальни.
– Джанин? Что ты там делаешь?
– Иду! – кричит она. – Дай мне минутку.
Он шаркает прочь, и я слышу, как закрывается дверь в мамину спальню.
– Он останется на ночь? – спрашиваю я, когда он уходит.
– Конечно. Почему нет? – Она улыбается. Обнимает меня еще раз и встает. – Поговорим утром, хорошо? И в понедельник я первым делом позвоню в школу.
– Ты правда не заставишь меня уезжать? – спрашиваю я с надеждой.
Мама мотает головой.
– Я дам тебе все, что захочешь. Это меньшее, что я могу сделать после…
Ее голос стихает, и я тоже ничего не говорю. Она в долгу передо мной и знает об этом. Она еще многим мне обязана, но этот долг я сейчас взыскать не могу.
Наверное, не смогу никогда.
Больно осознавать, что твоя мать – просто человек. Несовершенна. Она совершила бесчисленное количество ошибок, многие из которых допустила со мной. Я могу либо позволить, чтобы эти ошибки сдерживали меня и заставляли испытывать к ней ненависть, либо отпустить и молиться, чтобы она извлекла урок из причиненного ей вреда.
Я бы предпочла оставить все в прошлом.
Мама идет через спальню к двери и, остановившись на пороге, оборачивается и смотрит на меня.
– Только… пусть все останется между нами, ладно? Больше никогда об этом не упоминай. Даже в разговоре со мной.
Я киваю, прекрасно понимая, почему она разрешает мне бросить школу «Ланкастер». Она покупает мое молчание. Мою сговорчивость.
И я ей это позволю.
Глава 43Саммер
Шестнадцать месяцев спустя
Я выхожу из Uber, глубоко вдыхая свежий влажный утренний воздух, и иду через площадь к месту встречи. Последний год я провела в Европе, по большей части в Париже. Я учусь, изучаю историю искусств, погружаюсь в исследование разных периодов искусства и смыслов, заложенных в картинах. Изучаю и самих художников. Это утомительно. Но увлекательно.
Я наслаждалась каждой минутой.
В прошлом я окружала себя красивыми людьми. Была ослеплена их богатством и тем, что они способны с ним сделать. А теперь я окружаю себя осмысленным искусством. Красивые люди причинят боль. Так уж они устроены. А прекрасное искусство?
Оно позволяет изучить себя. Постичь. Пробуждает чувства. И редко причиняет боль.
Я иду по площади, рассматривая величественные здания вокруг. Дизайнерские магазины еще закрыты. Вдали смутно виднеется отель. И не подумаешь, что знаменитая достопримечательность была всего в нескольких метрах.
Ну конечно, он остановился именно в нем. Вполне логично.
Я мало обследовала первый округ Парижа, за исключением Лувра, но даже тогда не отхожу далеко от музея и окружающих его садов. Я теперь не любительница ходить по магазинам. Хотя никогда ею и не была. Мне не нужно ходить на шопинг, покупать одежду или сумки из последних коллекций.
Такие занятия я оставляю своей матери.
Утром на Вандомской площади тихо. Изящные здания похожи друг на друга. В центре стоит массивная колонна со статуей Наполеона на вершине. Я останавливаюсь и смотрю наверх, проникаясь историей, прохладным ветерком, болтовней идущих позади меня француженок.
Отъезд из штатов, возможность оставить все в прошлом стала бальзамом для моей израненной души. Даже спустя столько времени мне все еще больно от того, как со мной обошлись Ланкастеры. Особенно Уит, который так и не связался со мной после моего отъезда. Ни разу не позвонил, не написал, и с тех пор я больше его не видела. Поверил ли он в ложь своей матери? Не сомневаюсь, что Сильви тоже сочинила свою изощренную историю.
После всего, что мы с Уитом пережили, мне до сих пор не дает покоя, что он поверил им, а не мне. Но конечно, они ведь семья. А я никто. Он с легкостью избавился от меня и больше не вспоминал. Все, что было между нами, в итоге оказалось маленькой порочной тайной. Он монстр. Злодей.
А я его маленькая глупая игрушка.
Но, несмотря ни на что, мои чувства не угасли. Я скучаю по нему.
Порой я боюсь, что они стали только сильнее, и это вселяет в меня ужас.
После случившегося в доме Ланкастеров, на следующий день после Дня благодарения, мама отвела меня в магазин, купила мне новый телефон и сменила номер. Я удалила все страницы в соцсетях, не удосужившись перед этим проверить комментарии или личные сообщения. Я завела несколько аккаунтов в соцсетях, но почти ничего там не выкладываю. Я вижу, что происходит в жизни людей, с которыми училась в старшей школе. У большинства открытые страницы, с которых они вещают о своих похождениях на весь мир. Я смотрю их посты, сторис, и порой, когда мне особенно одиноко, внутри зарождается тоска, напоминая обо всем, чего я лишилась.