— Да ты еще совсем молодая! — сказала Маргарет, которая была на пару лет старше; но Ханна продолжила всхлипывать, хватая ртом воздух; ее слезы капали в тарелку. — Хочешь уйти? — спросила Маргарет, похлопывая Ханну по спине.
Та кивнула.
Когда мы вышли на Принцес-стрит и стали болтать о ерунде, чтобы отвлечь Ханну от мрачных мыслей, она остановилась посреди дороги и схватилась за голову. Ее плач превратился в вой.
— И это все? — кричала она нам; ее слова повисали в тихом, темном небе. — Это что, и есть вся жизнь?
— Что и есть вся жизнь? — осторожно спросила Маргарет, обнимая ее одной рукой.
— Сраная… Тоттенхэм-Корт-Роуд и покупка всякого дерьма на Амазоне, — ответила она.
Эти слова отпечатались в моем мозгу, и я не могла стереть их оттуда годами. Они были там, как тайный разговор родителей о чем-то важном, чего ты так и не понял до конца. Мне всегда было интересно, почему именно эти две вещи — Тоттенхэм-Корт-Роуд и покупка книг, которые ты никогда не прочтешь, на Амазоне — могли вызвать у нее такую тоску.
— Ты поймешь, когда повзрослеешь, — сказала Ханна, когда я спросила у нее об этом.
Я наконец осознала суть этой фразы, когда мне исполнилось двадцать пять. Если ты начинаешь задумываться, а действительно ли жизнь — это сплошное ожидание автобуса на Тоттенхэм-Корт-Роуд и покупка всякого дерьма на Амазоне, значит, что ты переживаешь экзистенциальный кризис. Ты ощущаешь суетность жизни. Ты наконец понимаешь, как мало в ней смысла. Ты перестаешь думать «когда я стану взрослым» и осознаешь, что уже им стал; это уже произошло. И все совсем не такое, каким представлялось. И ты совсем не тот, кем всегда хотел быть.
Когда ты начинаешь закапываться в эти вопросы, становится сложно относиться к повседневной рутине серьезно. Я чувствовала себя так, будто двадцать пять лет плела вокруг себя гигантский кокон из мыслей и вопросов и теперь смотрела из-под него на людей, которые интересовались тем же, чем и я прежняя, — стрижками, газетами, вечеринками, ужинами, январскими распродажами на Тоттенхэм-Корт-Роуд, покупками на Амазоне — и не могла понять, как же мне выбраться из него и начать интересоваться всем этим снова.
Я наконец перестала пить, чтобы поднять настроение, но из этого ничего не вышло. И не только потому, что я продолжала курить и нюхать наркоту по выходным, чтобы хоть как-то держаться на плаву (при этом у меня хватало наглости хвастаться, что я в завязке). Я попробовала Тиндер, но все эти платонические свидания оставляли меня с чувством пустоты и безразличия. Даже моя страсть к работе пошла на спад. Мои соседки Эй Джей и Белла частенько находили меня ревущей в своей комнате, все еще завернутой в полотенце после душа, который я приняла три часа назад.
Я не могла никому объяснить, что чувствую, и проводила кучу времени в одиночестве. В моем теле раздавался гул безразличия, апатии и тревожности, такой же тихий и странным образом отвлекающий, как шум кондиционера; вот только я никак не могла понять, как же его выключить.
Своего пика мое состояние достигло, когда Бригитт предложила мне уйти из «Королевства обезьян», я не имела ни малейшего представления о том, куда идти и что делать дальше. Эй Джей сказала, что съезжает к своему парню, всего через год после того как это сделала Фэйрли. Я оказалась в депрессии, без работы и без соседки.
Как всегда бывает в случае с мелодраматичными двадцатилетними одиночками, единственным выходом мне казался переезд в другой город. Я всегда обожала Нью-Йорк и часто навещала там свою подругу Алекс, которая уехала после окончания вуза. Когда она обручилась и попросила меня быть ее подружкой невесты тем самым летом, я восприняла это как знак свыше. Они с мужем разрешили нам с Фэйрли бесплатно пожить в их квартире в Нижнем Ист-Сайде, после того как они уедут в свадебное путешествие, — поэтому мы купили билеты на самолет, забронировали номера в отеле на время свадьбы и запланировали поездку в Катскилл на пару дней в конце двухнедельного отпуска. Невероятно, но это должен был быть наш с Фэйрли первый совместный отдых. А для меня еще и отличная возможность узнать получше свой потенциальный новый дом; понять, насколько хорошо я вписываюсь в его ритм.
За неделю до нашего отъезда Флоренс диагностировали лейкемию. Фэйрли, естественно, решила остаться, чтобы поддержать сестру и семью. Я спросила, нужно ли мне остаться, — но Фэйрли сказала, что я обязательно должна ехать, потому что мне нужен отдых.
В первые два дня в Нью-Йорке меня предсказуемо накрыл ураган обязанностей подружки невесты. Мы встретили всех британских друзей и родственников Алекс, заказали все необходимые венки и стулья, забрали все костюмы и платья из химчистки и разместили всех в отелях. Я ужасно скучала по Фэйрли, но все эти новые для меня заботы отвлекали. Это все равно казалось новым, занятным, прекрасным опытом, который меня отвлек.
В день свадьбы я была в черном открытом платье до середины бедра (Алекс посоветовала надеть его, так как решила, что мне необходим курортный роман). Я читала стихи Амороуза Шепарда в Бруклинском ресторане, где они устраивали свадьбу. Когда дело дошло до строчки: «Я не жалею о том, кем был до тебя, потому что остался таким же, я жалею лишь о том времени, что не любил тебя», я не смогла сдержать слез. Из-за свадьбы Алекс и из-за того, что впервые осознала, в каком одиночестве сама провела все эти годы.
Я была одной из двух одиноких женщин на свадьбе и решила, что мне повезло оказаться за одним столом с одиноким парнем — крепышом-валлийцем, архитектором мостов.
— Красивые стихи, — сказал он со своим сексуальным, раскачивающимся, певучим акцентом. — Слезы в конце — очень трогательно.
— Это все часть плана! — ответила я.
— Разумеется, — сказал он с улыбкой.
Мы пили негрони за негрони, ели жареную курицу и макароны с сыром и флиртовали так, как могут флиртовать только двое одиноких гостей на свадьбе. Мы составили список наших любимых английских мостов. Я кормила его пудингом со своей вилки. Он засвистел в мою поддержку, когда я прозносила тост, и подмигнул, когда поймал мой взгляд. Он вел себя так, будто мы встречались уже много лет. Наши отношения развивались с бешеной скоростью, как будто кто-то втопил педаль газа в пол (как это и бывает, когда вы единственные одинокие гости на свадьбе).
Прямо перед первым танцем валлиец исчез, чтобы ответить на звонок. Алекс — с розовым венком на голове и в длинном белом платье с широкими рукавами, словно сошедшая с полотен прерафаэлитов, — повела своего мужа на танцпол. По залу разнеслась теплая волна композиции Sea of Love, подходящий по случаю сентиментальный медляк. Она обвила его шею руками, и они покачивались в такт песне, глядя друг другу в глаза.
Гости присоединились к ним на припеве, десятки парочек вышли на танцпол, светясь улыбками, и стали танцевать под красивую романтичную песню. Я сидела в стороне и смотрела на них. Пыталась представить, каково это — обрести чувство семьи и дома в человеке, с которым ложишься в постель каждую ночь; пыталась уловить концепцию, столь далекую от меня. Я смотрела на пространство между их телами и представляла, что его заполняет: миры, которые они создавали вместе, общие воспоминания, шутки и привычки, доверие и мечты о будущем, которыми они делились друг с другом поздним вечером, сидя в обнимку на диване с вином в руках. Мне хотелось знать, доведется ли мне испытать нечто подобное с кем-то или я вообще не рождена для этого? И действительно ли я этого хотела? Я почувствовала, как кто-то положил руку мне на плечо, и подняла голову. Это была Октавия, еще одна подружка невесты. Она улыбнулась мне и протянула руку, не говоря ни слова. Я вытерла слезы и пошла с ней на танцпол. Мы танцевали до конца песни.
После этого я налегла на негрони с двойным усердием. Выйдя покурить, я нашла на улице своего валлийца, к этому времени я оказалась уже достаточно пьяна, чтобы прижать его к кирпичной стене и поцеловать в губы.
— Нет, я так не могу, — сказал он, отстраняясь.
— Почему нет? — спросила я.
— Неважно, — сказал он. — Просто не могу.
— Ну уж нет, — прошипела я. — Так не должно быть. Это мой отпуск в Нью-Йорке, я грустная подружка невесты, я разоделась в развратное платье, за которое пришлось заплатить двойную цену в химчистке. Ты — мой курортный роман, понял? Без отговорок.
— Я не могу, — сказал он. — Я бы с удовольствием, но не могу.
— Тогда что такое было вот это, — я изобразила кормление с вилки. — И вот это, — тут я преувеличенно, театрально подмигнула.
— Обычный флирт, — попытался он оправдаться.
— Ага, ясно, то есть я просто потеряла время. Ты знаешь, что я сидела рядом с потрясающе талантливой и умной актрисой? Лучше бы я проболтала все это время с ней. Да, так было бы намного лучше. А вместо этого я сказала ей не больше трех слов и потратила все время на идиотские игры с тобой!
— Да, отлично, извини, что зря потратил твое время, — он надулся и вернулся обратно на вечеринку.
Когда мы вместе поехали в отель в Нижнем Ист-Сайде, где остановились почти все гости, то все-таки решили пропустить в баре по стаканчику.
— У меня из окна потрясающий вид, — сказала я ему, пьяно развалившемуся на барной стойке. — На Бруклинский мост. Хочешь взглянуть?
— Ладно, — сказал он.
Мы поднялись в комнату, и он уставился в огромные окна на мерцающий город. Я же, пока он отвернулся, стащила с себя платье и улеглась на кровать в одном белье.
— О Боже, — сказал он, обернувшись. Затем подошел к кровати и положил руки мне на бедра.
— Я тут буду всю ночь, — сказала я, притягивая его к себе за галстук, как убогая соблазнительница из рекламы диетической колы. Мы поцеловались.
— Я не могу, не могу, — промычал он через пару секунд, отталкивая меня и поднимаясь на ноги. — Прости.
Он вышел из комнаты. Я поняла, что хочу кое-что сказать ему, и встала в дверях в одном белье, глядя, как он вызывает лифт в коридоре.
— Ты об этом пожалеешь, — наконец сказала я и драматично хлопнула дверью, как персонаж «Династии».