— Хочешь знать, видела ли я что-либо важное?
— А ты видела?
— Не уверена.
Эдна Фаберграсс пригубила напиток. Подумала. Затем решилась.
— Хорошо, я скажу тебе, что я видела: ничего. Впервые за всю мою долгую жизнь — ни-че-го. Разноцветные огни, пятна тьмы, всплески золотого света. Как если бы…
Она пощелкала тонкими белоснежными пальцами, подбирая нужные слова.
— Как если бы тебе показали краски, которыми еще только будет написана картина, замысел коей не вполне созрел? — предположила Моубрай Яростная.
— О! — звонко рассмеялась хозяйка замка Снов. — Да ты настоящий поэт, дорогая.
— Настоящие поэты — провидцы, — не поддержала ее шутливого тона Моубрай.
— Что ж, ты права. Тебе удалось правильно передать мои ощущения, — серьезно ответила Эдна. — Позволь узнать, это наитие или у тебя есть какие-то новые сведения?
— Смотря что считать новыми сведениями, — пожала плечами Яростная.
— Как там наш правнук? — внезапно спросила герцогиня. Спросила тихо и чуть ли не жалобно, чему, разумеется, не поверили бы те, кто знал могущественную демоницу, чар которой побаивался даже Князь Тьмы.
— Сложный вопрос, дорогая. — Легкая усмешка приподняла уголки безупречно вылепленного рта. — По-разному. Волнуется, переживает за своих подданных и Кассарию, мучается сомнениями, готовится к войне.
— Он постиг знания предков?
— Вряд ли.
— Он укротил свое могущество?
— Весьма своеобразно. Оно полностью покорно ему, но не служит.
— Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты всегда и всех понимала, Эдна.
— И тогда становится ясным, отчего я не вижу даже ближайшего будущего. Его просто нет.
— Такое бывало когда-то?
— Если верить Книгам Каваны. Но кто их читал? Для кого их пустые страницы вспыхнули рунами, прорицающими наиболее вероятное будущее? Да нет — кто просто их видел в последний раз?
— Думаю, наш с тобой правнук, — негромко сказала Яростная.
Эдна Фаберграсс запрокинула голову, распахнула огромную пасть, полную сверкающих ядовитых зубов, в которую в считаные мгновения растянулся ее маленький хорошенький ротик, и вылила в нее кувшин огненного зелья.
— Полагаешь, у него есть Книга Каваны? Это не очередная выдумка Князя Тьмы?
— Так мне показалось, но уточнять я не стала.
— Безумие, — прошептала герцогиня.
— Это еще не все. Скажи, когда ты жила в Кассарии, тебе не попадалась на глаза старая картина — темная растрескавшаяся доска, лица почти не видно, одни только глаза, — покрытая письменами?
— «Когда Спящий проснется»?
— Да, да, она.
— Конечно, попадалась, как ты можешь догадаться по моему ответу. Ты же знаешь — это прижизненный портрет прародителя кассарийских некромантов, одного из варваров Гахагунов.
— А на каком языке написан стих?
— Ты тоже обратила внимание на эти руны?
— На них сложно не обратить внимания. Просто я не хотела искать разгадку здесь, внизу, чтобы…
— Чтобы не привлекать внимания Князя к Кассарии?
Моубрай изогнула тонкую бровь:
— А разве ты поступила иначе, великая Эдна?
Герцогиня Фаберграсс искренне рассмеялась:
— Не гневайся на меня, Яростная. Да, я поступила так же, как и ты. Я тоже любила своего мужа.
Тут она замолкла на миг, будто пробуя слово «любила» на вкус. Видимо, вкус его ей не понравился, и она поправила себя:
— Я тоже люблю своего безумного супруга-кассарийца.
— Да и потом, разве нас интересовало, откуда они явились? — призналась Моубрай. — Я искренне полагала, что Барбелла слабее и беззащитнее меня. Просто это уже не было важно. Не так ли?
— Так, — склонила великолепную голову Фаберграсс.
— Варвары, спустившиеся с белых вершин Гилленхорма, — это звучало так забавно и поэтично, что я даже не подумала, а что они там делали, на этих белоснежных вершинах.
Эдна Фаберграсс фыркнула. Никто в Преисподней не стал бы интересоваться происхождением смертных, пусть даже таких талантливых и могущественных, как кассарийские некроманты. Преисподнюю влекла Кассария, не менее, но и не более того.
— Я только потом, после… после того, как Барбелла покинул меня навсегда, стала думать, вспоминать… — Моубрай сделала паузу. Демоны не плачут, им неведомы людские слабости, но что-то все же мешало ей спокойно говорить. — Я не делала это намеренно, просто приходили на ум всякие мелочи. Не то чтобы я хотела этого… скорее, напротив…
— Я понимаю, — сухим голосом, шелестящим, как песок, гонимый ветром в жаркой бангасойской пустыне, прошептала повелительница Снов, — не объясняй, Яростная, я все понимаю. Ты и желала бы забыть, но память подсовывает тебе сладкие воспоминания. Каждый уголок того места, где ты была счастлива, каждую деталь, каждый миг каждого короткого дня той, стремительно промелькнувшей жизни.
И Эдна Фаберграсс внезапно взвыла. От этого истошного крика на земле, несомненно, начался бы ураган. Листва облетела бы с деревьев, птицы сорвались бы с мест и взмыли в потемневшее внезапно небо, а люди ужаснулись. Но Преисподняя и не такое видела. Недра земли привыкли надежно защищать Ниакрох от горя, гнева, ярости и отчаяния могущественных демонов. Багровое небо только содрогнулось на миг, и тут же все стихло.
— Прости, — сказала демонесса, устало закрывая алые глаза. — Я все никак не могу привыкнуть к тому, что испытываю боль.
— Нам больно, — согласилась Яростная, — но и сладко.
— Продолжай.
— И вот однажды в памяти моей всплыла эта растрескавшаяся, почерневшая от времени картина, на которой не было видно лица и по которой бежали такие же темные, неразборчивые, выцветшие письмена.
Когда Спящий проснется,
Как сонный ребенок,
Оглянется вокруг и удивится,
Весь мир затаит дыхание.
Свет и Тьма подберутся к нему
С обеих сторон,
Лягут рядом, как верные псы,
Виляя хвостами и преданно глядя в глаза.
Когда Спящий проснется,
Две дороги устремятся к нему
С двух сторон горизонта —
Оттуда, где солнце рождается,
И оттуда, где оно умирает,
А он окажется на распутье.
Когда Спящий проснется,
Ему придется выбирать
Между славой и смертью,
Между любовью и ненавистью,
Между Светом и Тьмой,
Между собою и всеми.
Когда Спящий проснется,
Постарайся оказаться подальше,
Дитя мое.
Герцогиня говорила протяжно, нараспев, будто прорицала, хотя маркиза Сартейн знала, что это не так.
— Откуда ты знаешь? — севшим голосом спросила Яростная.
— Вахан как-то прочитал мне это стихотворение. И сказал…
— А Барбелла мне ничего не сказал, — выдохнула Моубрай, даже не дослушав подругу.
— Но ты спрашивала его?
— Нет.
— А я спросила. Мне всегда казалось, что я падала в бездну, когда стояла у этой картины.
— Он объяснил тебе значение текста?
Эдна со странным выражением взглянула на подругу.
— Нет. Он только прочитал сии строки, дабы удовлетворить мой интерес, и тут же взял с меня клятву никогда не пытаться постичь их суть и смысл. Забыть.
— Но ты не смогла?
— Не дать клятву — нет, не смогла. Нарушить ее — тоже нет. Не смогла. И никогда бы не посмела. Но и забыть — тоже не смогла.
Моубрай присвистнула, и рогатая тварь снова возникла в зале, нагруженная напитками.
— Забавно, — произнесла Яростная, утолив терзающую ее жажду огня. — Забавно. Я всегда полагала, что речь идет о Тотисе, сотворившем мир и заснувшем до Судного дня.
— Ты веришь в Тотиса? — рассмеялась герцогиня.
Моубрай едва заметно смутилась, пожала плечами.
— Нет, но я чересчур часто слышала о нем не только от людей, но и от прочих смертных. А это заразно. Я даже стала говорить что-то вроде «Клянусь Тотисом» или «Тотис меня забери», отчего однажды вышел конфуз во время приема у Князя.
— Я тоже толковала этот текст как древнее варварское песнопение либо молитву Тотису, — призналась демонесса. — Вернее, не совсем так: я вообще не задумывалась о нем более и никак не толковала его. До недавнего времени. До тех пор пока один старый замшелый дух, очнувшийся от многовекового сна, чтобы встретить рассвет черного солнца и рассыпаться в прах, не поведал мне свою самую страшную тайну, свой вечный ужас — о Великом Лорде Караффа.
— Поведал или напомнил?
Крылья на спине маркизы Сартейн раскрылись, и отблески пламени заплясали на смертоносных стальных лезвиях. Она поняла, что пришла к Эдне Фаберграсс не зря: пришло время откровенности и — откровений.
Видимо, герцогиня Фаберграсс подумала о том же. Великая провидица не могла не понимать, что лишь исключительные обстоятельства способны помешать ей прозревать будущее и что пробил час великих событий и свершений. Она была уверена, что одна из главных ролей в этом грандиозном представлении отведена ее потомку — нелепому кассарийцу, боящемуся проливать кровь.
Обе демоницы никогда бы не восстали против своего владыки — Князя Тьмы и никогда бы не пошли против его воли. Но если воля его еще не объявлена во всеуслышание, если открытого противостояния нет и не случится, если судьба разыграет карту, которой до сих пор не бывало в колоде, почему бы им не рассмотреть ситуацию с обеих сторон?
В Аду предпочитали не вспоминать о могущественных Павших Лордах Караффа, причинивших немало хлопот молодому тогда еще повелителю Преисподней. Сведения о них хранились в подземных залах личной библиотеки Князя. Самые приближенные и доверенные, облеченные властью особы предпочитали не рисковать попусту — Лордов больше нет, и говорить о них не стоит.
Тем более что Ад кишит безвестными соглядатаями, мечтающими выбиться в вельможи. И вельможами, мечтающими расправиться с соперниками. И могущественными аристократами, метящими в Князья.
Но маркизе Сартейн Эдна Фаберграсс доверяла больше, чем остальным родичам, вместе взятым. Вероятно, это было глупо, и недальновидно, и неразумно. Но она слушалась не разума, а своего ледяного сердца, обожженного болью.