Старик робко соединил и развёл пальцы. Едва уловимые глазом сероватые полосы таяли в тени.
— Не отвечаю за тех, кто приходил к учёным, — сказал я. — Знаю лишь то, что знаю. А именно: вы затеяли весь этот разговор, подсознательно надеясь, что я возьмусь вывести у вас камень из правой почки. Так?
— Так... — Эдуард Сергеевич был совершенно сбит с толку.
— При условии, что вы никому здесь, даже вашей жене, ничего не скажете, по приезде в Москву я постараюсь избавить вас от камня. Договорились?
— Спасибо. Простите меня...
Уже давно краем глаза я заметил, что продавец кофе и кока-колы с неподдельным интересом наблюдает за нами. Подумал: «Еще не хватает, чтобы этот торгаш вмешался в дискуссию».
Но продавец многозначительно поднял указательный палец, давая понять, что и он кое-что понимает в людях и их поступках, крикнул:
— Шахер-махер?
...День оказался огромен, как жизнь.
После плавания по Нилу группа вернулась в отель и, забрав багаж, направилась автобусом в Луксор. Так назывались бывшие Фивы.
Через несколько часов пути мы пообедали в луксорском ресторане и тотчас выехали в город мёртвых, где была найдена гробница Тутанхамона.
Шоссе извивалось в бесплодных бурых скалах. Автобус то и дело гудел, обгоняя длинные кавалькады туристов, едущих на осликах. Вид японцев и немцев, увешанных фото- и киноаппаратурой, являл собой жалкое зрелище. Что-то нарочитое, противоестественное было в этой купленной за деньги попытке перенести себя в обстановку древности. Неуклюжая посадка, напряжённые, порой испуганные лица людей, погоняющих маленьких покорных животных, — все это отдавало фальшью, какой-то вопиющей бездуховностью.
Промелькнул невозмутимый толстяк в пробковом шлеме с трубкой в зубах. Несчастный ослик с трудом тащил его в гору.
Вместе со всеми я побывал у расселины в скалах, где Картер нашёл гробницу Рамзеса, спустился в подземную камеру. Там лежала мумия Тутанхамона с золотой маской на лице. Выше в горах скрывался вход в усыпальницу фараона Сети.
Мохаммед добросовестно низвергал на туристов нескончаемый поток дат, имён, фактов. Саша Петров снимал все вокруг.
Я почувствовал, что пресытился, устал от впечатлений, а тут ещё повезли осматривать древний храм Хад Шапсур.
— Не пойду, — сказал я Мохаммеду, когда автобус остановился на асфальтовой стоянке посреди пустыни. — Обожду вас здесь.
— Правильно, — шепнул Мохаммед. — Ничего интересного.
Стоянка и здесь была окружена лавочками сувениров. Продавцы, как коршуны, наблюдали за мной. Оставшись один, я не спеша переходил от лавочки к лавочке, рассматривал бесчисленные статуэтки, бусы, фаянсовых и каменных жуков-скарабеев. Боялся тратить деньги. Ведь ни туфель для жены, ни термоса пока не купил.
Один из продавцов, одетый в длинную белую галабею, вышел из лавочки, спросил, явно гордясь своим знанием иностранных слов:
— Американ? Инглиш? Дойч?
— Москва, — я ткнул себя пальцем в грудь. — Совет Унион.
— О! — Продавец замер и тут же завопил: — Горбачев! Перестройка!
Через минуту все продавцы покинули свои лавочки. Кто-то вынес табурет с соломенным сиденьем.
Я восседал на нём, окружённый расположившейся на асфальте в высшей степени дружелюбной компанией. Она жаждала хоть что-нибудь услышать о далёкой загадочной России. Но нас разделял языковой барьер. Положение было нелепым, обидным.
Продавец в белой галабее понял моё состояние, вскочил, потрепал по плечу, что-то крикнул по-арабски. Вскоре подбежал мальчик с зажжённым узорчатым кальяном, почтительно поднёс его длинный мундштук к моему рту.
Мысли о СПИДе, венерических болезнях панически мелькали в мозгу. Я отрицательно замахал руками, головой, показывая, что не курю. И увидел истинное огорчение в глазах окружавших людей.
«Господи, спаси меня! Будь что будет!» — Взял мундштук в рот, несколько раз затянулся.
Послышались одобрительные возгласы. После чего кальян пошёл по кругу.
Продавец что-то ещё приказал мальчику. Тот скрылся в лавке и принёс оттуда маленького фаянсового скарабея на длинном шнурке, надел мне на шею.
Нужно было хоть чем-то отдарить. Хоть чем-то. Я начал шарить по карманам, нашёл металлический рубль с изображением Гагарина, отдал.
— Гагарин! — радостно произнёс продавец, протягивая монету мальчику. — Гагарин!
Услышав щелчок фотокамеры, я оглянулся. Саша Петров, который опередил возвращавшуюся группу, снимал и снимал экзотический кадр.
— Фотографию в Москве хоть подарите? — спросил я, когда мы уже ехали в автобусе.
— Постараюсь, — неопределённо ответил Саша. — Кодаковская плёнка, для слайдов. Печатать с неё фотографии дорого.
Потом, в Москве, несколько раз звонил Саше, напоминал, но не получил ни одного фото.
Уже под вечер приехали к знаменитым колоссам Мемнона. Мохаммед напомнил всем, что эти колоссы когда-то издавали некие таинственные звуки. Как я ни прислушивался, ничего, кроме галдёжа туристов, не было слышно. Колоссы стояли среди развалин одинокие, полуразрушенные, нелепые. Над ними затеплились первые звезды. Что-то тёмное косо метнулось, пролетело, обдав ветерком висок.
Воспоминание о, может быть, самом необыкновенном случае в жизни как бы само собой стало разворачиваться передо мной в автобусе на обратном пути в Луксор.
...Тогда я гостил в Колхиде на раскопках у археологов. Близ этих раскопок стоял древний христианский храм. Запущенный. Без дверей, с проломленным куполом. Как-то на рассвете, когда все ещё спали, я подошёл к нему, ступил сквозь дверной проём в сумрак осквернённого святилища, навстречу испуганно метнулась летучая мышь. Точно так же обдало ветерком.
Пол храма был загажен человеческими испражнениями, мусором. Подошел к остаткам каменного алтаря, глядя вверх в прорезь оконца, откуда пробивался сноп солнечных лучей, помолился Богу.
Потом покинул храм, шёл по тропинке среди развалин. Что-то заставило обернуться.
Снизу, от каменного порога дверного проёма поднималось синее пламя с красными языками... За считанные секунды оно, как живой занавес, заслонило собой весь проем.
Это была реальность. От созерцания которой я остолбенел.
Вокруг не было видно ни души. Ни одного свидетеля. Лишь вдалеке мальчик гнал на выпас корову. Я крикнул, позвал, думая, что это он каким-то непостижимым образом успел развести в храме костёр.
Пока мальчик шёл навстречу, пока мы вместе бежали к храму, пламя исчезло. Ни пепла, ни золы, ни следов кострища я не нашёл. Мальчик с недоумением объяснил, что он только что проснулся, выгнал корову из сарая.
Вернувшись в Москву, я рассказал своему духовному отцу о необыкновенном случае, стал доказывать, что это была не галлюцинация. «Не суетитесь, — перебил священник. — В храме наверняка когда-то молились верующие, накопилась духовная энергия. Потом всё пришло в запустение. Кто знает, на сколько столетий. И вот теперь появились вы со своей молитвой, своей духовной энергией. Произошел контакт. Всё это вырвалось на наш физический, материальный план в виде пламени».
«Всё равно не понимаю. Честно говоря, меня охватил страх, я весь горел от корней волос до подошв. Это был ужас перед чудом, нечто нестерпимое для рассудка».
«Большего не могу вам объяснить, — ответил священник. — Да и то, что я сказал, — лишь предположение. Разве вы не знаете из Библии, что есть тайны, которые не вмещает ум человеческий? Смиритесь. И призадумайтесь о том, что удостоились видеть. Это, несомненно, знак, налагающий очень большую ответственность».
Я и предположить не мог, что смогу забыть о таком непостижимом случае и вспомню о нём лишь в Египте у колоссов Мемнона.
«Вот она, деталь этого путешествия, — думал я, глядя в окно на черноту египетской ночи. — К чему она?»
Фары автобуса высветили усталую кавалькаду туристов на ишаках, возвращавшихся в Луксор. Толстяк в пробковом шлеме с тупой невозмутимостью продолжал сосать свою трубку.
«Ну как его прошибить, этот мир мирового мещанства? — думал я. — Ведь именно на него, на средний уровень, ориентируются экономика, промышленность, торговля. Во всех странах. На всех материках. Литература, искусство — всё на потребу обывателям, людям, которые и не пытаются разгадать тайну жизни, не чувствуют себя её соучастниками. А значит, мертвы. Пока они мертвы, будут равнодушно опустошать недра, сводить леса, превращать реки и моря в отстойники нечистот. Как оживить этих ходячих мертвецов? Как спасти их для жизни?»
Я чувствовал, что решение этого вопроса существует. Казалось, какая-то тонкая плёнка отделяет, не даёт прорваться уже готовому, ослепительно простому ответу.
Поздно ночью в луксорском отеле «Санта Мария» лежал в постели, откинув голову на длинный валик, и последнее, о чём успел перед сном подумать, было: «Летучая мышь у колоссов Мемнона, напомнившая о грузинском храме, и толстяк в пробковом шлеме — иероглифы жизни, которые, кажется, прочитал...»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Со станции Холодная Речка до Сухуми я доехал на электричке. Шел пятый час вечера. От вокзала до Дома правительства Абхазской АССР, где помещалось Министерство лесного хозяйства, нужно было пройти половину города.
Много раз мне доводилось бывать здесь, и теперь, уверенно шагая по улицам со своей перекинутой через плечо сумкой, испытывал ощущение, будто вернулся в собственную юность.
Шестнадцатилетним школьником однажды, томимый жаждой путешествий, удрал из дому, добрался до Одессы. Оттуда, купив на последние рубли билет палубного пассажира, поплыл на пароходе «Победа» Черным морем в Сухуми. На палубе оказался в плотном окружении профессиональных нищих, которые перебирались на промысел в те же края.
Полуоборванные бродяги, они могли при случае и зарезать. С тех пор я хорошо запомнил, как победил страх, как прорвалось врождённое чувство жадного любопытства к людям, кем бы они ни были.
Предводителем нищих был старый еврей Соломон. «Хочешь, станцую тебе всю мою жизнь?» — спросил он, когда я простодушно рассказал о том, что в Сухуми на Почтамте меня должен ждать денежный перевод от родителей.