— Что происходит?
Я выключила компьютер, пока мать не заметила, что я смотрела историю ее интернет-посещений.
— Вы с отцом хотите завести ребенка?
— Я... ну...
Мать села в кресло в углу комнаты. На нем были свалены книги и бумаги, но она даже не заметила и не почувствовала под собой большую черную папку «Лайла Пауэр».
— Мы с отцом собирались сказать тебе позже, — оправдывалась она.
Мне показалось, я услышала щелчок. Значит, это действительно так! Они хотят завести общего ребенка, желанного, совсем не такого, как я.
— Ты ищешь суррогатную мать.
У меня кружилась голова, меня подташнивало. Я вспомнила первый абзац, вычеркнутый мной из «Больших девочек». В нем Элли делала тест на беременность. «Одна полоска, одна полоска, одна полоска, — заклинала я. — Одна полоска — и я спасена; две полоски — и моя жизнь кончена».
Вот она, правда — на экране. Что бы мать ни говорила, сколько бы ни называла меня своей радостью, она никогда меня не хотела. А теперь у нее появится новый ребенок, желанный, от любимого мужчины.
— Мы еще ничего не решили, — добавила она.
Но я знала, что это вранье. Еще одна ложь из вороха лжи. «Твой дедушка никогда не пытался тебя увидеть. Разумеется, я тебя хотела, Джой».
Я встала из-за стола. Мать несчастно смотрела на меня и моргала. Она завила и накрасила ресницы только на одном глазу и напоминала окосевшего енота.
— Я не обязана здесь жить, — небрежно бросила я, словно только что сообразила.
Мать потрясенно уставилась на меня.
— Что?
— Я могу переехать к отцу. К Брюсу, моему настоящему отцу.
Мать широко распахнула глаза, опустила голову и судорожно сцепила руки на коленях. Я ужасно хотела взять свои слова обратно, но было поздно.
— Он много раз уверял, что я могу жить у него сколько захочу. Пойду в ту же школу, что Макс и Лео. Пожалуй, позвоню ему прямо сейчас.
Мама криво улыбнулась.
— Не будешь скучать по арахисовому маслу?
Я холодно взглянула на нее. Она вздохнула.
— Джой, я бы очень хотела остаться и все тебе объяснить. О сайте, о своем отце. Но я не могу пропустить этот ужин. Он очень важен. Мне нужно...
— Хорошо. Иди, — перебила я.
Мать вскочила с кресла. С ее волос еще капала вода. Мир расплылся перед моими глазами. Это неправильно. Она должна была воскликнуть: «Нет, ни в коем случае!» или «Я тебе не позволю», «Не смей выходить на улицу», «Мы твои родители» и «Твой дом — здесь». Может, даже заплакать, потянуться ко мне, тормошить меня, допытываться, в чем дело, пока я не отвечу.
Но мать просто отжала волосы и потерла пальцем под накрашенным глазом.
— Мне... Мне пора, — заявила она и почти в ужасе посмотрела на часы над лестницей. Ее губы дрожали. — Еда в холодильнике. Пряная стручковая фасоль, как ты любишь. Обещаю, мы с отцом вернемся в десять, максимум — в половине одиннадцатого. Тогда и пообщаемся. Я все объясню.
Мать бросила еще один отчаянный взгляд и рванула наверх, перепрыгивая через ступеньку и крутя бедрами под махровой тканью.
Мне все казалось, она вернется и еще раз извинится, расскажет о ребенке, если есть что рассказывать. Вместо этого через двадцать минут она спустилась по лестнице в кружевной белой юбке и розовой кофте. Я смотрела, как она поправляет помаду в зеркале и берет сумочку.
— Мы с отцом вернемся, тогда и пообщаемся, — несчастным тоном повторила мать.
Затем она наклонилась, взяла ключи и выскочила за дверь. Я в жизни не была так ошарашена. Мать всего дважды оставляла меня одну дома. Перед уходом она устраивала форменный допрос. «Мобильник у тебя? Батарейки слухового аппарата заряжены? Есть хочешь? А пить? Домашнее задание сделала?» Я подошла к окну. Разумеется, мать обернется. Но она и не подумала. Она быстро прошла по подъездной дорожке, повернула за угол и растворилась.
Я стояла в пустом кабинете, в пустом доме и слышала лишь стук собственного сердца. Я развернулась и взбежала по лестнице. На последний день рождения бабушка Одри подарила мне набор багажа: розовый чемодан на молнии и небольшой кейс для косметики. Я разложила чемодан на кровати и побросала в него вещи: джинсы, нижнее белье, свой экземпляр «Больших девочек», фотографию с Тамсин в «Сезам-плейс» (мне тогда исполнилось шесть лет), все средства для выпрямления волос, утюжок и зубную щетку. Я задыхалась, закрывая чемодан. Разумеется, Брюс не брал трубку. Записки я не оставила. «Бум, бум, бум», — загромыхал чемодан по лестнице. «Плевать, плевать, плевать», — произносила я с каждым шагом.
29
Я прошагала все тридцать два квартала от нашего дома до больницы Филадельфийского университета. Так неслась, что почти не разбирала дороги, так страдала, что не заметила, как мозоль на правой пятке лопнула и начала кровоточить. Я села на служебный лифт вместо обычного и поднялась в кабинет в компании трупа. Я приехала за Питером. Мы собирались составить список вопросов для суррогатных матерей и сходить в ресторан.
— Вы по срочному медицинскому вопросу? — поинтересовалась юная прелестница за стойкой, когда я, хромая, с туфлями в руках появилась в отделе профилактики избыточного веса и нарушений питания. Тревога на ее лице означала, что я ужасно выгляжу. Можно даже не смотреться в зеркало.
— Нет. — Я закрутила волосы в импровизированный узел. — Ничего срочного. У меня встреча с доктором Крушелевански.
Она с сомнением заглянула в расписание на столе.
— Доктор немного задерживается.
Ясно. Поняла.
— Ничего, подожду, — ответила я. — Передайте, что пришла Кэнни.
Я попросила пластырь, заклеила ранку и опустилась на новое больничное кресло. Без ручек, для удобства очень крупных пациентов. Хоть какой-то прогресс. На столе лежал потрепанный номер «Лэдиз хоум джорнал» годичной давности. Я пару раз обмахнулась журналом и стала читать рецепты пирожных в виде пасхальных яиц.
Женщина, растекшаяся в кресле напротив, нахмурилась.
— Вы к доктору Крушелевански?
Я кивнула.
— Он опаздывает, — сообщила женщина.
— У него много дел, — отозвалась я.
Женщина вытянула перед собой ноги и покрутила лодыжками.
— Да, конечно. Не волнуйтесь, я уже закончила. Жду, когда меня заберет дочь. К другому врачу я бы ни за что не пошла. Доктор Крушелевански спас мне жизнь.
— Неужели?
Кресло без ручек — шаг в правильном направлении. Но дурацкий плакат с надписью «Отдохните от еды... хотя бы день!» висел на месте. Я помнила его с тех пор, как много лет назад сама пришла за лекарством для снижения веса. На выцветшем плакате тощая модель порхала по цветущему лугу и выглядела безнадежно старомодной в своем трико и гетрах. Сколько раз я внушала Питеру, что этот плакат не годится для толстушек! Даже если они похудеют, то ни за что не напялят трико. И уж точно не станут бегать, разве только спасаясь от погони.
— Именно так, — подтвердила женщина.
Она поставила правую ногу и подняла левую.
— Мне хирургически уменьшили желудок, — она понизила голос. — В Мексике. У нас страховка не покрывала. Мол, я недостаточно толстая. Недостаточно толстая, — повторила она, уныло глядя на свой живот. — Представляете? Я сказала: «Дайте мне месяц и пару ящиков пончиков с кремом, а потом поговорим».
Я поддакнула и достала телефон. Пропущенных звонков не было. Где сейчас Джой? На Тридцатой улице? В поезде до Нью-Джерси? Стучит в дверь Брюса и Эмили?
— Так что мне наложили бандажное кольцо в Пуэрто-Вальярта. Я села в самолет и вернулась домой. Все шло хорошо. Лодыжки немного распухли, но я решила, что это нормально...
Я кивнула. Судя по СРЗ-маячку, Джой сидит в гостиной, возможно, именно там, где я ее оставила. Или по телефону изливает душу Брюсу, умоляет спасти от матери-чудовища и познакомить с любящим дедом, которого от нее преступно скрывали всю жизнь. Я зажмурилась. Нельзя плакать. Мне хотелось вскочить с кресла, сбежать по лестнице и вернуться домой. Нельзя. Надо как можно скорее ехать в ресторан, чтобы не обидеть гостью. Может, купить кварту лимонного льда в «Ритас»? Джой его обожает. В любом случае, я отведу ее в гостиную и все спокойно объясню. О суррогатной матери, о возможном ребенке, о том, спала ли я с парнями в старшей школе и колледже, об Элли, о себе и о своем отце. Да, я была глупой, неуверенной в себе и несчастной. К тому же более толстой, чем обычные матери. Да, моя сестра лечилась от алкоголизма, а мать порочно развлекалась в джакузи. Да, мой отец попросил у меня шестизначную сумму в долг, а биологический отец Джой бросил нас и сбежал в Амстердам. Но мы выжили. Мы все преодолели. Разве это ничего не значит?
— ...я проснулась в ужасных мучениях. «Позвони в девять-один-один!» — велела я мужу. Бедняга побелел как полотно. Он всегда был против операции. Убеждал, что надо просто меньше есть и заниматься спортом. Ха! Будто это помогло бы. В общем, он набрал Службу спасения, приехала «скорая», и не успела я оглянуться...
Я кивала и вздыхала в нужных местах, пока женщина излагала историю заражения крови, отмирания тканей и спасительной хирургической операции, проведенной моим мужем.
— Так что дело пошло на лад, — закончила она. — Медленно и постепенно, конечно. Но бандажированные пациенты ходят в те же группы поддержки, что и шунтированные. Судя по всему, шунтирование эффективней. Так что я подумываю о повторной операции.
Питер выглянул из кабинета.
— Миссис Леффертс? Почему вы до сих пор здесь?
Счастливо прооперированная миссис Леффертс ответила, что ждет машину. Питер кивнул и улыбнулся мне.
— Все готово?
— Да, — ответила я, вставая с кресла.
Миссис Леффертс перевела взгляд с Питера на меня.
— Вы знакомы?
— В некотором роде, — отозвалась я.
— Мы женаты. — Питер строго на меня посмотрел.
Миссис Леффертс оглядела меня сверху донизу.
— Везет же некоторым.
Она взяла свою сумочку и помахала дочери в окно.
Через пять минут мы с Питером спускались в лифте без трупов, и я сообщила последние новости о Джой.