Анна. Face it!
Пауза.
Эва. Угу!
Маргарета(c удивлением). Угу?
Эва. Вот именно. (Пауза.) У меня больше язык не ворочается. Который теперь час?
Маргарета. Да, который час?
Хенрик. Уже... уже семь.
Маргарета. Семь? А здесь так темно. (Хенрику.) Зажги, пожалуй, лампу.
Хенрик. Мы здесь обычно не сидим.
Эва. Но сейчас ведь сидим.
Хенрик. Сидим.
Маргарета. Иногда так трудно растолковать людям, где проходит граница, что, так сказать, дело чисто семейное и во что можно вмешиваться. Я хочу сказать... бывают минуты, когда семья не желает, чтобы ей мешали посторонние, но эта Берит — она была лишена этого понимания.
Хенрик встает и пододвигает торшер ближе к дивану.
Эва. Хорошая лампа.
Маргарета. Сколько раз я, бывало, ей напоминаю, чтобы она закрывала дверь в свою комнату. А потом всегда встаю и закрываю сама.
Анна(одной рукой приподнимает волосы со лба, другой щупает лоб). Мне повезло, что я не попала в психушку — спасибо, нашелся человек, который не понимал, что не должен вмешиваться, когда ребенка подвергают психическим пыткам. Я уж подумала, не разыскать ли ее, чтобы поблагодарить, рассказать, что она для меня значила Но она и сама это знает. Знает.
Пауза.
Маргарета. Может, теперь, наконец, сменим тему?
Хенрик. Да... ведь эти разговоры ни к чему не ведут.
Эва. Верно.
Анна. Нет, они вскрывают правду.
Хенрик. Где находится ресторан, в котором ты работаешь?
Маргарета. Мы ведь не так часто видимся.
Хенрик. Действительно.
Анна. И слава Богу.
Маргарета. Надеюсь, у нее все в порядке.
Пауза.
Эва(Маргарете). Тебе идет эта стрижка.
Маргарета. Идет? Да, пожалуй, с ней я выгляжу немного моложе.
Эва. Не в этом дело, ты всегда будешь выглядеть моложе своих лет. Это зависит от строения лица, от овала. Если он красивый, то...
Маргарета. Ты права.
Эва. У тебя череп красивый.
Маргарета. Фу, что ты говоришь! Я ведь еще не умерла.
Эва. Да нет же, мама, ты прелесть. У тебя такое строение черепа, что ты никогда не будешь выглядеть ни усталой, ни старой.
Анна. Ворон каркал да и докаркался.
Хенрик. Это правда.
Маргарета. Брр!..
Эва. Ты все больше становишься похожей на Кэтрин Хепберн.
Маргарета. На Хепберн? Она ведь так умна, энергична, остроумна.
Анна. И глуха.
Маргарета. Я преклоняюсь перед ней. Вы вправду находите, что я на нее похожа?
Хенрик. Глупа? Нет, нет, она вовсе не глупа.
Анна. Скорее на Спенсера Треси.
Маргарета. В каждом из нас есть капелька тщеславия.
Эва. А вот папа начал толстеть, у него наметился животик.
Анна. Не каждому везет на биологическую мать, которая моложе своих дочерей.
Маргарета. Как не появиться животу, если ты целыми днями сидишь на стуле, заглядывая в чужие уши и горло.
Пауза.
Эва. Мама.
Маргарета. Да.
Анна поднимает из-под стола газету, начинает ее листать.
Эва. Эти стулья кое-где пообтерлись.
Маргарета. Знаю... Только не знаю, что с ними делать.
Эва. Сменить обивку.
Маргарета. Пожалуй, так и сделаю.
Эва. Когда-нибудь.
Анна(читает вслух). Клуб «Гейша»...
Маргарета(Хенрику). Спроси Анну, не хочет ли она еще немного портвейна.
Анна. Никому я не нужна... А не стоит это ни гроша.
Хенрик. Анна! Хочешь еще портвейна?
Анна. Почему бы нет?
Эва. А по-моему, портвейн гадость.
Анна. Вообще-то, мне надо похудеть, но все равно спасибо.
Маргарета. Похудеть?
Хенрик. По-твоему, тебе надо похудеть?
Анна. Да, у меня склонность к полноте. Все зависит от душевного состояния.
Маргарета. Но ведь... Ты всегда была такой худенькой.
Анна. У меня всегда была склонность к полноте.
Маргарета. У тебя такое же сложение, как у нас с Эвой.
Анна. Я всегда была эдаким бочонком.
Маргарета. Ничего подобного.
Хенрик. Вот, Анна, пожалуйста.
Анна. Я всегда была самым настоящим бочонком.
Маргарета. Ничего подобного.
Анна(с подчеркнутым дружелюбием). Я была жирной свиньей. В школе меня дразнили жиртрест.
Маргарета. Да ты же никогда ничего не ела. Как ты могла быть жирной? Хенрик!
Эва(вяло). Наталия... Александровна...
Хенрик. Да.
Анна. Дома не ела... Зато наедалась в гостях у сверстников. Жареной картошкой, рыбными палочками под майонезом — словом, всякой вредной дрянью.
Маргарета. Ты в эти годы страдала полным отсутствием аппетита.
Анна. И она мне нравилась... вся эта дрянь, garbage[22].
Маргарета. Если мне память не изменяет.
Хенрик. А я не помню.
Эва. Нет, это не она.
Хенрик. Не помню, так это было или не так.
Маргарета(Хенрику с неожиданной агрессивностью). Еще бы, откуда тебе помнить. Ты никогда не принимал участия в жизни семьи!
Эва. Это у меня не было аппетита. Правда, недолго.
Маргарета. Разве в кои-то веки в День всех Святых брал детей на воскресную прогулку в Юргорден.
Хенрик. Почему именно в День всех Святых?
Анна. «Когда мы, мертвые, пробуждаемся».
Маргарета. Да, нечасто это случалось!
Хенрик. Вот как!
Маргарета. Во всяком случае, это я водила Анну к электричке... к психоаналитичке, хотела я сказать.
Эва. Удивительно... Куда ни глянь, сплошной Фрейд.
Маргарета. Уж поверь мне.
Анна(забавляясь). Да, ты водила, но при этом отстраняла от себя все, что там выходило наружу. (Передразнивая.) Ах, какая очаровательная женщина, говорила она мне.
Маргарета. Так или иначе, я тебя к ней водила... Водила... Хотя не уверена, пошло ли это на пользу. Но ты сама меня об этом просила. Вот я и пошла. Могла бы получить за это хоть каплю благодарности.
Анна. Все равно, что там ни говори, а я была настоящий маленький бочонок. Погляди фотографии, которые на комоде.
Эва. На серванте.
Анна. Да, там, где у тебя детские фотографии.
Маргарета. Но дети всегда пухленькие, они и должны быть такими.
Анна. С тобой спорить — все равно что шизика убеждать. Ты ему слово — он тебе в ответ миллион.
Эва. Вот эта хорошенькая — это я.
Анна. Я и подростком была толстухой.
Эва. Посмотри на эту фотографию, видишь, я среди демонстрантов.
Хенрик. Когда это было?
Эва. Смешно теперь смотреть. Это — против Университетской реформы.
Анна. В белом костюме.
Эва. Это не костюм... А впрочем, может быть...
Маргарета. Скорее похоже на плащ.
Эва. От Курреж.
Анна. Какое все прилизанное, буржуазное. Дай-ка я погляжу. (Подходит и берет фотографии.)
Эва. Так или иначе, я участвовала в демонстрации.
Хенрик. Можно посмотреть?
Эва. Погляди на ту, что стоит сбоку.
Анна. Это, конечно, ты? Правые революционеры.
Хенрик. Можно посмотреть?
Эва. Мы были хорошо воспитаны.
Анна. Только не я. Я бунтовала против семьи. Первую революцию совершила я. Я дралась на улице.
Маргарета. С кем?
Анна(держит фотографию перед Маргаретой). Посмотри, увидишь.
Хенрик. Можно мне посмотреть?
Анна. Разве это не я? Толстая девчонка с прыщавой кожей.
Маргарета. Пухленькая, но это так мило. (О другой фотографии.) А вот эту, наверно, снимал папа... в один из тех редких случаев, когда он к нам наведывался.
Хенрик. Помолчать не можешь?
Маргарета. Извини.
Хенрик. Будь добра, дай мне фотографию!
Эва. Вот это да...
Хенрик(пытаясь замять разговор). Shut up[23], можно посмотреть?
Маргарета(будто не слыша). Ты грелась на солнышке на балконе. И отец тебя сфотографировал.
Эва(о собственной фотографии). Тогда у меня была короткая стрижка.
Маргарета. Ты улыбалась, потому что рядом сидела мама.
Анна. Как же.
Эва(собираясь подлить себе портвейна). Раньше это было настоящее Порто.
Анна. Какой же я жирный поросенок!
Хенрик. Тогда фотография была моим хобби.
Маргарета. Ничего подобного. Ты была таким сладким-сладким ребятеночком. (Делает вид, будто целует фотографию.) Милая, добрая, приветливая...
Эва. У меня в те годы, в переходном возрасте, никогда не было прыщей, никогда. Я вся была такая чистенькая. И кожа нежная-нежная, прямо как мрамор.
Хенрик. О себе все-таки так не говорят.
Эва. Почему, если это правда?
Хенрик. «И кожа нежная-нежная, прямо как мрамор». Разве можно так говорить о себе?
Эва. Впрочем, нет, прыщи были, вот здесь, на лбу. Конечно, можно. Раз это правда. (Показывает, отводя рукой волосы.) Здесь, на лбу, у меня была полоска сыпи, но только здесь, просто удивительно.
Хенрик. Все-таки странно это слышать.
Маргарета