Игры Рутилия против лемуров
«Скоро безобразия, творимые так называемыми патронами в Вечном городе, закончатся».
I
Обитатели столицы чувствовали себя ограбленными. У них украли победу! А римляне обожают побеждать. Они всегда в конце концов побеждают, даже если вначале терпят страшные поражения. А тут… Вечный город оказался вроде как неучастник в дальнем сражении в Гиперборее, как по старой привычке именовали земли на востоке жители Империи. Патроны, как могли, старались замолчать победу Постума. Но где там! Весть распространилась мгновенно. Все – от пятилетнего мальчишки до древней старухи – обсуждали битву на Жёлтых водах. О патронах вдруг стали слагать язвительные песенки, стены домов пестрели от эпиграмм.
«Постум победил!» – Люди выкрикивали эту фразу вместо приветствия.
Наиболее дерзкие собирались на улице Триумфаторов и орали «Постум победил!» под окнами дворца. Известие, что император идёт на Рим со своими легионами, пришло неожиданно. А казалось – должны были ожидать. Вмиг римские вестники, служащие патронам, нарекли Постума новым Суллой. Другое дело сам Город. Одни проклинали, другие ждали с надеждой. По ночам все слушали передачи станции «Либерта» из Лондиния – напрасно патроны пытались эти передачи глушить. Чёрный рынок процветал – с ним устали бороться. На тессеры почти ничего не выдавали, иногда можно было получить горсть заплесневелых сухарей – и то если повезёт. Патроны винили Второй Парфянский легион, блокировавший Рим. Народ бежал из столицы толпами. Город будто вымер.
Выяснилось, что и войск у патронов никаких нет, – ни одной когорты. Есть малолетки, собранные для грядущего воспитания. Но пятилетним малышам не дашь в руки винтовки. Добровольцы из беженцев и пролетариев, что шли на штурм дворца и курии, теперь куда-то подевались. На клич Гюна никто не явился. Из Остии исчезли почти все рыбацкие шхуны. Лишь три «пассажира» стояли у причала.
Гюн метался по разорённому Палатину, звонил в Лютецию, в Лондиний и орал:
– Мне нужны добровольцы! – Потом позвонил самому Бениту.
Наверное, Бенит ответил что-то язвительное, потому что Гюн в ярости швырнул трубку.
– Не надо было захватывать один Рим, – пробормотал Гюн и что-то чиркнул в своём блокнотике. – Одним кусочком управлять невозможно. Если бы мы получили целый мир, – вздохнул мечтательно. – И где Береника, я спрашиваю? Где Береника?
– Она тыкает иглой в пустые глазницы Гимпу, – с усмешкой сообщил Понтий.
Отрубленную голову Гимпа Береника держала у себя на столе и забавлялась, протыкая то щеку, то скулу, потому что языка и глаз у полуразложившейся головы не было.
Гимпа нашли несколько дней назад, ещё полуживого, в комнатёнке на Квиринале и вместе с ним – безумную поэтессу. Их выволокли на улицу, накинув верёвки на шеи, тащили по улицам Города под гиканье и насмешки, били, плевали, швыряли фекалиями и, наконец, на форуме приступили к расправе. Первым был черёд Гимпа. Каждый из исполнителей принял участие: один вырвал крылья носа, другой – уши. Отрубили пальцы, вырезали язык, и под конец Береника голыми руками вырвала глаза. Тело Гимпа ещё билось, и глаза ещё жили. Береника точно знала, как можно убить неуничтожимого гения Империи. Чтобы убить – его надо разъять на части. Береника показывала изуродованное тело ещё видящим глазам и смеялась. Смотри, Гимп, как позабавятся патроны твоей шлюхой!
Но Венериными утехами никто не пожелал заниматься. Жажда крови охватила толпу, исполнители взбесились. И первый, вместо того чтобы сорвать с Ариетты тунику, всадил ей под ребра меч. И тут же ударил второй, потом третий…
– Уйдём, – попросил Серторий. Его тошнило.
– Гений Империи умер, – сказала Береника улыбаясь. – А ты как будто не рад.
Да, он был не рад. Он вернулся в мир, чтобы написать вновь ту удивительную книгу, которая исчезла. А что вместо этого? Смерти, убийства, разграбление Рима. Разве этого он хотел?
– Разве этого я хотел? – повторил Серторий вслух. Его охватила такая тоска, будто он умирал, но никак не мог умереть. И пусть это умирание не причиняло физической боли, сердце его разрывалось.
– Философы – самые жестокие тираны, – отвечала Береника, с улыбкой разглядывая свои окровавленные руки. Она вся дрожала от возбуждения. – Эй, не куксись, Серторий! Выше нос! Ведь ты – философ! Вспомни времена Суллы, когда Митридат истреблял италиков по всему Востоку. Тогда многие философы приняли участие в резне. Диодор велел душить своих сограждан, а Метродора из Скепсиса за проявленное рвение прозвали «Мизором»[52]. Может, в прежней жизни ты был этим Мизором? Хочешь, я буду называть тебя Мизором?
– Нет, – простонал Серторий и пошёл не разбирая дороги. Он боялся, что упадёт. А если упадёт, его убьют. Но он не упал.
Вечером того же дня его видели на Фламиниевой дороге. Он шёл пешком, обряженный в лохмотья, опираясь на суковатую палку. Как он миновал заставы Второго Парфянского легиона – неизвестно. Он шёл всю ночь. И весь следующий день, пока не упал от изнеможения и не уснул. Во сне он видел себя сидящим на вилле друга своего аристократа много лет назад. Они вновь сочиняли книгу. Только в этот раз их было пятеро. Почётное консульское место занимал гений Империи. Он тоже предложил свою фразу для их книги, процитировав Лукана: «Дело победителей угодно богам… » И всем эта фраза понравилась. Особенно Беренике. Она смотрела на гения Империи влюблёнными глазами. Но Серторий не ревновал её. И Марк, совершенно здоровый и молодой, в образе не солдата, а юного сына Нормы Галликан, держа на руке пурпурную бабочку, добавил:
– «Человек создан… чтобы любить себе подобных и находить счастье в общении с ближним»[53].
– А сами мы ничего не допишем от себя?
– Я добавлю, – сказал Марк и подбросил бабочку в воздух. Все молча следили, как лепесток огня порхает среди яркой зелени.
А потом пошёл дождь и смыл пирующих сочинителей. А от виллы аристократа остались одни руины.
Серторий проснулся. Он весь промок. Дождь был сильный, крупные капли били больно, как градины. Но в разрыве тёмных набухших туч уже мелькала ясная синева.
«Аристократ… » – подумал Серторий.
Аристократа они так и не нашли.
Возможно, его душа не воплотилась вновь. Он не пришёл. Или все-таки пришёл? Но так сильно изменился, что ни Береника, ни Серторий его не узнали? Марк умер, аристократ изменил… Может быть, поэтому они и проиграли?
Серторий поднялся, закутался в мокрый плащ и побрёл дальше. Тут только он заметил, что все ещё сжимает в руке затрёпанный кодекс Платона.
II
Пак прятался в разграбленном доме префекта. Вино кончилось ещё вчера. Голова болела. Было тоскливо. И вдруг послышались шаги. Тяжкий звук подкованных солдатских калиг – такие шаги ни с какими другими не спутаешь. Они все ближе, ближе. Пак и Децим спрятались за опрокинутый стол. Ещё двое схоронились в шкафу. А уже рядом. Замерли. И даже свет померк. И тут раздался смешок. И сам Пак неожиданно затрясся от смеха.
– Выходи! – грянул зычный голос.
Пак медленно выполз из-за поваленного стола. Человек в пурпурной тунике стоял, упёршись руками в бока, спиной закрывая световой поток из окна. И потому в комнате стало темнее. У незнакомца было осунувшееся серое лицо сорокалетнего побитого жизнью человека и алые прыщи юнца на щеках.
– Остальные тоже, – приказал незнакомец.
Дружки Пака покорно выползли. Один – из-за стола. Двое – из шкафа.
– Жрать хотите? – спросил неизвестный.
– Хотим, – отвечали дружно хором. – Жрать всегда хочется, – поддакнул Пак. – Даже после обеда.
– Тогда поехали.
– Куда?
– Виллу Бенитову грабить. Там запасов на три года вперёд. Мне загрузить поможете. А сколько унесёте – все ваше.
– Так ты…
– Я – патрон. И зовут меня Понтий.
Наперебой, буквально кубарем кинулись они из префектуры. Только во дворе Пак обнаружил, что бос. Сандалии он где-то снял, но вот где – не помнил, хоть убей. Загрузились в авто благодетеля. Ехали, орали песни. Мимо проплывали виллы. Но все сожжённые и разграбленные. Чужого добра всегда не хватает на всех.
Наконец доехали до какой-то усадьбы. Огромные яблони столетнего сада нависали над древней постройкой. Вокруг – только что скошенное поле. Впереди чёрная траншея – будто огромным когтем прорытая в земле борозда. Авто остановилось у полуразрушенной каменной ограды. Из домика вышел заспанный человек в чёрной драной тунике. Зевая, оглядел вновь прибывших.
– Вчера продавщицы Траянова рынка рыли траншею. Я им запретил уходить, но они разбежались. Однако двух козочек я уговорил остаться. – Исполнитель вновь демонстративно зевнул.
– А я тебе пополнение доставил.
– Пополнение? – спросил исполнитель недоверчиво. – Где ты их только набрал, Понтий?
– А где вилла? – поинтересовался Пак.
Человек в чёрной тунике не ответил, сбросил ногой крышку с деревянного ящика. В ящике лежали винтовки.
– Каждый берет по винтовке, по сорок патронов, и в окопы. – Исполнитель вновь зевнул.
Пак заорал и кинулся бежать. Будто кто-то невидимый изо всей силы толкал его в спину. Как был бос, он мчался по стерне. Ему стреляли вслед, но не попали. Стерня впивалась в босые ступни сотнями, тысячами острых игл. А он бежал и бежал, не чувствуя боли, вообще ничего не чувствуя, кроме безумящего леденящего ужаса. Когда поле кончилось и он выскочил на пыльную дорогу, ноги его были по колено в крови. Дорога была совершенно пустынна. Пак упал в пыль и так лежал несколько минут. Потом снял с себя тунику, кое-как перевязал ноги и побрёл назад – в Город.
III
«Сапфо» вышла из порта Остии в десять утра. Больше кораблей не было. На пирсе беглецы ещё давились, ещё рвались к убранному трапу. Ещё орали вслед. Ещё протягивали руки к уплывающему теплоходу. А конница Второго Парфянского легиона уже захватила порт. В бинокль Береника видела, как всадники вертятся посреди толпы. Люди падали на колени. А кавалеристы размахивали голыми руками. Странно…
– А все так хорошо начиналось, – проговорила Береника с улыбкой.
– Куда же мы теперь? – спросил Гюн, кутаясь в плащ. Лицо его сделалось ещё безобразнее, рот так зарос диким мясом, что гений говорил с трудом.
– Есть одно местечко. Островок в море. Винланд вроде как под боком, и Новая Атлантида недалече. Правитель – идиот. Население – бездельники. Власть захватить будет пара пустяков.
– Что за остров? – тут же оживился Гюн. – Как называется?
– Неважно как. Мы назовём его «Островом свободы».
Трюмы «Сапфо» были набиты сокровищами Палатина.
Им уже удалось миновать Сардинию, когда из василькового моря поднялась серебристая громада корабля. Береника, стоявшая на палубе, смотрела в бинокль, как за кормой растёт буквально на глазах стальная туша линкора. Она кинулась на мостик.
– Скорее! – закричала капитану, будто он был её исполнителем. – Удирай!
– Удирать? – переспросил капитан. – Скажи-ка, домна, как мы можем это сделать? Мы можем выжать максимум четырнадцать узлов, а линкор делает двадцать пять.
Береника помчалась назад, на корму. Гюн никуда не бегал. Он стоял, держась за леерное ограждение. Линкор уже шёл параллельным курсом.
– По-моему, он наводит на нас орудия главного калибра, – Гюн посмотрел на Беренику с усмешкой. – Разве ты не велела радировать им, что у нас в трюмах коллекция знаменитых гемм и триумфальные одежды из храма Юпитера Капитолийского? Неужели не догадалась?
– Я ничего не забуду, – прошептала Береника, побледнев. – Когда я вернусь вновь на Землю, я ничего не забуду, клянусь.