Игры Гета против исполнителей
«Вчера Авл Пизон Александр был помещён в Эсквилинскую больницу с диагнозом „отравление“. Несмотря на это, Бенит заявил, что будет присутствовать на играх в Колизее. Да здравствует ВОЖДЬ!»
I
Фортуна решила за императора его судьбу. Постум даже не злился на неё: глупо злиться, ибо перед Фортуной и боги бессильны.
Фортуна. Или все же Элий решил? Постум не знал, какой ответ ему больше нравится. Ему хотелось думать, что отец на его стороне. Любому сыну хочется думать, что родители на его стороне. Не всем так везёт. Постум перевернул ворох страниц «Акты диурны». Да, Александру не повезло. Вестник лжёт неуклюже – последнему бродяге в Риме известно, что Бенитов сынок перебрал дозу наркоты. «Мечта» – вот настоящий бич римской молодёжи.
Скрипнула дверь. Кто-то вошёл в таблин. Август никого не хотел видеть. Но Крот протянул императору записку. Постум прочёл. Несколько секунд сидел не двигаясь, глядя в одну точку. Очень хотелось посетителя выгнать. Но Постум преодолел этот первый порыв и велел пригласить в таблин подателя записки. Ни разу не видев её прежде, он представлял её злобной маленькой тварью. А вошла высокая стройная девушка в коротенькой тунике из тончайшей серебряной ткани – в этом году были в моде подобные наряды, каждая весна что-нибудь преподносит Риму в области моды. То Лютеция порадует, то Лондиний, то Антиохия отличится. Впрочем, и Рим блистает, но все реже и реже – не любит Бенит демонстраций моды. А эта красотка будто с подиума – длинноногая, тоненькая. Чёрные волосы струятся по плечам. Темно-карие глаза насмешливо и дерзко смотрят на императора. А черты лица… Если бы он был скульптором, то попросил бы её позировать для… Венеры? Минервы? Нет, ни та, ни другая. Но – богиня. Прозерпина? Да, да, наверное – Прозерпина.
Она заговорила. Тон был дерзкий, будто разговаривала она с ровней-ровесником, а не с императором. Она намекала. Но намёк её был слишком уж прозрачным. У неё есть письмо Постума, которое может его погубить. Письмо, адресованное Норме Галликан. Видимо, Бениту будет интересно узнать, кому отправляет деньги император. «Интересно», – согласился Постум. Отрицать что-либо было глупо. Гостья хочет получить за письмо миллион. Оказывается – примитивный шантаж. Но в какой великолепной упаковке!
Август пробовал спорить – не о сумме: из миллиона она бы не уступила и асса. Всего лишь о технике передачи денег. Он хотел получить оригинал письма. Она обещала. Но он знал – обманет. Ведь очень скоро ей понадобится ещё миллион. И ещё. Проще всего приказать Кроту прикончить эту тварь прямо здесь, в таблине. Тело вывезет и бросит на помойке – не будет же гвардия досматривать императорскую «трирему», а Гепом и Крот найдут потом её сообщников.
Но лучше использовать её иначе.
Постум сделал вид, что решение ему даётся с трудом, и согласился. Красавица улыбнулась, скрепляя улыбкой их договор, как печатью. Завтра она встретится с человеком Постума и передаст тому похищенное письмо. Взамен получит обещанный миллион.
Разумеется, она оставит себе копию. И через месяц явится вновь. Но месяц – это длинный срок. Особенно для приговорённого к смерти. Особенно для императора, желающего вернуть власть.
Когда-то Элий сказал ему: все решай сам. И он решал много лет подряд. Но теперь ведь есть у кого спросить. Можно спросить у отца, как быть. Но Постум знал, что не спросит. Он все уже решил.
Он начал игру.
II
Ночь Элий провёл как в бреду. Расхаживал по комнате и разговаривал с сыном. Убеждал. Приводил доводы. Ложился и не мог заснуть. Вновь вскакивал. Хлоя принесла ему таблеток. Он выпил, но не успокоился.
Прожитая жизнь казалась чудовищно непоправимой, все свершённое – мелким и ненужным. Как долго он считал, что главное – это остановить Триона и не дать тому создать новую бомбу. Главное – исправить ошибки. Что если он все сделал не так? А теперь исправлять поздно, слишком поздно. Книга напечатана и поступила в книжные лавки. Ни строчки не переделать. А все получилось не так, как хотел автор. Но как надо – по-прежнему неизвестно. Когда начинаешь писать книгу, кажется, что замыслил шедевр. Так и жизнь начиная, уверен, что будет она прекрасной, исключительной и, главное, такой, о какой ты мечтал. Но с каждой страницей, с каждым прожитым днём убеждаешься, что идёшь куда-то не туда. От первоначального замысла не осталось и следа. Вместо главной все больше отвлекают боковые линии и какие-то второстепенные, неизвестно откуда взявшиеся герои. Торопишься, исправляешь, и получается ещё хуже. Является приятель, чтобы взять почитать недописанное. Глядь – и лучшая сцена перекочевала в его библион. Он уже в шикарном доме, в новенькой «триреме» катит по Риму, а ты обживаешь чердак под раскалённой июльскими лучами крышей. Кажется, ты взялся за стило вчера, а времени потрачено уйма. И написано вроде бы много. И неплохо. Клянусь всеми девятью Музами, очень даже неплохо. Но работу над книгой придётся отложить, потому что она не интересует издателя, он заваливает тебя нудной и неинтересной подёнщиной, а книга пылится, стареет, теряет страницы и слова, и ты забываешь самые лучшие, ненаписанные сцены. Вечером, когда солнце скатывается за Яникул, ты вспоминаешь о книге и вытаскиваешь пожелтевшую рукопись, берёшь стило. Но не можешь писать – день, занятый мелочами, отнял все силы без остатка. Наспех, чтобы оправдаться перед самим собой, добавляешь пару строк и прячешь рукопись в обтрёпанный футляр. И вдруг звонок – громкий, требовательный в предутренний час, не сулящий ничего хорошего. И редактор раздражённым и злым голосом требует обещанную много лет назад рукопись к себе на стол. Сейчас! Немедленно! Ты торопливо дописываешь несколько фраз, имитируя заранее замысленный финал. Надеваешь чистую тунику. Достаёшь тогу. Останавливаешься перед зеркалом и видишь, что виски твои поседели. Морщины изрезали лицо, и дёргается левое веко. А чистая тога посерела от долгого лежания в шкафу. Ты выбегаешь из дома, ты несёшься. Ты все-таки дождался. Твой час! Но дорога выводит тебя куда-то не туда. Вместо массивного здания издательства со статуей бога Мома у входа ты видишь берег Тибра, зеленую непрозрачную воду и старика в чёрной от времени деревянной ладье. Старик теребит тощую белую бороду и манит тебя костлявым пальцем. И только сейчас ты соображаешь, что перед тобой не Тибр, а Стикс, и этот старикашка в ладье – Харон. Ты беспомощно оглядываешься, ищешь, кому бы передать рукопись. Но никого рядом нет. А налетевший откуда-то ветер рвёт листы из рук и бросает в мутную воду. И они исчезают. Не тонут, а именно исчезают, растворяются. И стопка листов становится все тоньше, тоньше…
Стоп! Метафора сделалась слишком длинной. И главное, не знаешь, как продолжить. Да, несколько листков ещё осталось в руках. И ты ещё на этом берегу.
Элий забылся только перед рассветом. Спал весь день. Вечером, хмельной от долгого дневного сна, он поднялся. Как раз к обеду – времени осталось только на то, чтобы принять ванну и побриться. И тут же явилась Хлоя с сообщением, что его ждут в триклинии.
Постум возлежал за столом в венке из чёрных роз. Место Элия было рядом с Хлоей.
– Как ты себя чувствуешь, Философ? – спросил Постум. – Жара нет?
– Благодарю, Август, хорошо.
– Я рад. Потому что собираюсь отправиться на прогулку и взять тебя с собой.
– Опять будешь буянить? – Элий постарался говорить весело, а не упрекать. Да и мог ли он в чем-то упрекать императора? Вряд ли. Все недостатки Постума – ошибки Элия. Чтобы это понять, не надо приводить доказательств.
– Увидишь, – многозначительно пообещал юный правитель Рима.
III
Император со свитой отправился в Карины. Город был какой-то насторожённый, не спал, а таился. А что если спуститься к Тибру и посмотреть, нет ли там перевозчика? Элий несколько секунд не прогонял эту мысль, позволяя душе пропитаться томительным страхом нелепой фантазии. Постум отвлёк его. Но лёгкий холодок внутри остался.
Старинные виллы сенаторов выглядели заброшенными. Большинство из тех, кто ныне заседает в курии, здесь в последние годы не живут. В моду вошла крикливая роскошь, скромное достоинство двадцатилетней давности ныне не в чести. Виллы слишком малы, неудобны, а перестраивать запрещено Коллегией по охране памятников. Ютиться же в старых полутёмных домишках у властителей мира нет охоты. Так что в доме обычно живёт кто-то из небогатых родственников или сторож. Как в вилле Элия.
Император открыл дверь собственным ключом.
Дом выглядел удручающе: мебель прикрыта чехлами, фрески облупились. С трудом можно угадать, что на них изображено. Здесь сражение, а там великолепный сад. В триклинии из мебели остались только голые ложа. Зато можно разобрать на стене нацарапанную давным-давно надпись: «Брат Гай любит брата Тиберия»…
Тишина тягучая, как паутина. Серая пыль на стёклах казалась таким же достоянием дома, как и картины, – стирать её было кощунством.
Постум распахнул дверь в перистиль и остановился. Весь маленький сад, где не осталось деревьев, был заставлен скульптурами. Две или три были изуродованы – лица и руки отбиты, у других пострадали только носы. У одной из бронзовых скульптур исчезли серебряные глаза, у другой на месте сердца зияло рваное отверстие. Но многие не пострадали. Все это были статуи Элия, прежде стоявшие на улицах Рима и других городов в бытность Элия Цезарем. После прихода к власти Бенита статуи исчезли.
– Это я собрал их здесь, – сказал Постум.
– И долго мы будем делать вид, что не узнаем друг друга? – спросил Элий.
– Можно всю жизнь этим заниматься.
Да, они наконец свиделись. Сколько лет Постум ждал этой минуты! Порой ему казалось, что от ожидания сердце его разорвётся. И вот минута настала. И он… что же сделал он? Постарался всеми силами этот миг отодвинуть. Будто минута – и не минута вовсе, а книга, которую он долго искал и не находил, а тут она нечаянно упала с полки. А он, вместо того чтобы спешно открыть её и начать читать, глотая страницу за страницей, положил книгу на стол. Подходил, открывал, рассматривал картинки. Но не желал прочесть ни строки. Боялся, что в книге окажется совсем не то, что он ожидал.
– Носы и руки у этих статуй я отбил, – сказал Постум вызывающе.
Философ сжал его руку.
Пальцы у него были крепкие, будто стальные. Что делает его таким сильным? Воля? Дух? Или изнурительные физические тренировки?
– Ты меня ненавидишь, – выдохнул Философ.
Ну вот, игра закончилась. Книга сама ухватила его за руку. Прочесть или в ярости бросить на пол? Но зачем? Зачем откладывать? Из-за примитивного страха? Да, да, Постум боится. Боится – и не может сам себе признаться в этом.
– Тебя это удивляет? – голос императора звучал вызывающе.
– Не знаю. Не могу представить, каково тебе было здесь одному.
– Да, одному, – у Постума задрожали губы. Как некстати. Он-то думал, что сможет говорить по-прежнему насмешливо и зло. А он едва не плачет, как мальчишка. – Ты столько раз обещал прийти… Ты обещал! – Он почувствовал, что глаза нестерпимо жжёт. О боги, этого ещё не хватало! Он отвернулся, пытаясь придать лицу суровое выражение, но ничего не выходило, кроме плаксивой гримасы, что складывалась сама собою.
– Я хотел поехать с тобой, – прошептал Философ. – Но я не мог. Тебя увезли в Рим. А я не должен был нарушить клятву.
– А теперь двадцать лет минуло, и ты явился. Неужели абсурдная клятва важнее моей жизни! – закричал Постум, весь дрожа. – Я так надеялся, что ты примчишься за мной в Рим. Не сразу. Через месяц. Через год. Ждал каждый день. Надеялся. Но ты не явился. Ты просто струсил и бросил меня.
– Прости. Я все думаю и думаю, что мог для тебя сделать. Наверное, гораздо больше, чем сделал. Наверное… Если бы ты знал, как мне хотелось тогда поехать с тобой! Я не спал трое суток. Не мог. Купил билет. И не сел на поезд. Чуть с ума не сошёл. Но будто невидимая рука удерживала меня и не пускала.
Постум вдруг расхохотался:
– А ведь тогда вместо тебя со мной отправился в Рим один хромой бродяга, которого я выдавал за тебя. Устроил маленький спектакль, чтобы позлить Бенита и заставить нервничать его подручных. Как ты думаешь, что сталось с актёром?
– Убили.
– Нет. Это старомодно. – Постум сделал эффектную паузу. – Все проще и обыденнее. Его заставили шпионить за мной. А я ему верил сначала. А потом, когда узнал, долго плакал. Будто это ты предал меня вновь. А потом понял, что спорить с тобой не буду. Ты всегда окажешься прав – что бы ты ни решил, ты прав. Во всем. Ты правильно сделал, что не поехал со мной. Но… Но это не значит, что я могу тебя простить.
– Неважно, простишь ты меня или нет, – согласился Элий. – Только не будь мерзавцем, каким надеялся сделать тебя Бенит.
– А ты мечтал, что я останусь благородным, смелым, честным? Под бдительным оком Бенита превращусь в твоё улучшенное подобие?
Трудно стать человеком, который хорош —
Безупречен, как квадрат,
И рукою, и ногою, и мыслью…
– процитировал император Симонида. – Но я не хочу быть квадратом, вот в чем загвоздка.
– Я надеюсь, что…
– Да, да, – перебил Постум, – что я притворяюсь подлецом, играю роль. Но знаешь, что самое трудное? Нет? Так знай: играя подлеца, непременно ям становишься. Вот и я стал. Видишь, как я издеваюсь над тобой?
На губах Постума замерла наклеенная неестественная улыбка. Элий не отвечал.
– Ладно, хватит, – сказал Постум совершенно другим голосом, и усмешка сбежала с его губ. – Я просто изображаю, что злюсь на тебя. Я злился когда-то давно. Когда ты не поехал за мной. А потом перестал. Злость кончилась. Пытался тебя ненавидеть – и не мог. Не знаю, почему. – Он запнулся. Что-то хотел сказать, но не сказал. – Знаю: ты приехал спасать Рим – не меня. А меня лишь заодно. Но и за это я тебе благодарен.
– Ты не прав. Когда-то я, быть может, так и думал. Но не теперь. Когда-то я хотел спасти Нисибис. И не спас. Погубил почти триста человек вместе с собой. Но пятерым сохранил жизнь. – Что-то мелькнуло в глазах Постума. Какая-то тень. Элий вспомнил, что Август все знает про плен. Элий замолчал.
Постум тоже молчал. То ли слов не было, то ли он позволял отцу быть откровенным, насколько тот хочет.
– Да, пятерых… – повторил Элий. – И как ты узнал об этом?
– Старикашка Крул постарался. Рассказал. Лично. Я чуть с ума не сошёл. Видел бы ты его мерзкую рожу. Мерзко так, мерзко… – Постум затряс головой. – И главное, переврал все. – Ноздри его носа раздувались от гнева. – Я носился по Палатину и орал так, будто мне оторвали яйца. А потом Гет сказал: «Глупец! Правду можно рассказать так, что она станет ложью. Найди свидетелей. Найди преторианцев, что были с Цезарем в плену». И я их нашёл. Я узнал о клятве. Узнал, что ты дал слово. За их жизни дал слово… Подожди! – Постум предостерегающе вытянул вперёд руки. – Подожди. Дай договорить. Сначала я обиделся, взъярился. Ты для них вынес такое, а для меня какую-то клятву не посмел нарушить. А потом понял две вещи… Подожди! Иначе собьюсь и скажу не то. Я понял две вещи, – он запнулся, подбирая слова. – Понял две вещи, – повторил. – Первое… Я должен быть таким, как ты. Вернее, сильнее тебя. И ты веришь в меня, веришь, что я пересилю Бенита, как ты пересилил Малека. Да, ты веришь в меня, и я не должен тебя подвести. И второе: если мне будет грозить серьёзная опасность, ты придёшь и спасёшь меня от Бенита. Когда будет самый край, когда уже крылья Фаната будут шлёпать меня по спине, вот тогда ты и придёшь. Ты не позволишь мне пропасть. То есть я могу быть уверен в тебе. Бенит и Крул – это что-то вроде экзамена в лицее. А настоящий бой – это потом. И когда я увидел тебя, то понял, что этот край рядом. Смерть рядом.
– Постум…
– Да, ты прав, – вновь перебил его император. – Я слишком вжился в роль. Ты понял это и пришёл.
Вместо ответа Элий обнял его. Постум сердито тряхнул головой и рассмеялся, пытаясь скрыть растерянность. Он примитивно боялся. Столько лет сколачивал для себя броню, а тут вдруг почувствовал себя таким беззащитным. Что-то внутри противилось. Что-то настаивало – не смей. Ты станешь другим. Это опасно. Смертельно опасно. Он задушил свою мысль, и сам стиснул отца в объятиях.
Элий всегда представлял сына другим. Не внешне – ибо внешность как раз была без изъяна. А вот внутренне он был совершенно не таким, каким хотел видеть его Элий. Что-то в Постуме было чуждым, неприемлемым, отвратительным. И это сбивало Элия с толку – будто он подносил бокал к губам, делал глоток – и в знаменитом фалерне ощущался уксус. Рабское вино смешалось с благородным напитком. В теле Постума срослись две души, к бесстрашному духу Элия присоединились частицы Бенита и Гэла. А как же иначе? Бенит воспитал императора, Гэл играл при Постуме роль гения, эти двое оттиснули свою печать на юной душе. Можно ли с этим смириться? Вопрос был скорее риторический.
– Я ждал тебя. Знал, что ты придёшь, как только минет двадцать лет. А Бенит не ждёт.
– Почему? Он не умеет считать?
– Нет, я внушил ему мысль, что двадцать лет надо отсчитывать от времени произнесения клятвы. Но я-то знал, что ты сказал – «двадцать лет я не должен видеть Рим». А ты покинул Вечный город до моего рождения. Значит, должен вернуться до моего двадцатилетия. Бенит ожидает тебя через год. Но доносчики, несомненно, сообщат о твоём возвращении раньше. Возможно, уже сообщили. И все же немного времени у нас есть. Надеюсь.
Постум незаметно сделал признание. Он подготавливал почву для возвращения Элия. Он принял условия договора. Несмотря на бешеный протест, он подчинился решению отца. Иначе римлянин и не мог поступить. Большинству достаточно, что их жестокость освящена законом и традицией, но Элия все эти годы мучил вопрос: имел ли он право так распорядиться судьбой сына? Даже если закон и древняя традиция ему это право давали.
– Послушай, тебе передали золотое яблоко? – вспомнил вдруг Элий. – Золотое яблоко с надписью «Достойнейшему».
– Это я – «Достойнейший»? – с усмешкой спросил Постум. – Да, такое яблоко было. Помню. Я играл им иногда в детстве. Но потом потерял. А где – не знаю. Гет долго его искал и все повторял, что ты наверняка прикончишь его, если вернёшься в Рим.
Потерял. Что же получается? Яблоко – просто кусок золота? А Элий придавал ему такое значение. Ведь это дар богов, знак особой милости. Или само по себе оно ничего не значит?
Или он, мысля по-человечьи, так и не понял божественной тайны?
IV
Маргарита всегда стеснялась своей сентиментальности. Пыталась бороться, пыталась воспитывать в себе здравый смысл – не получалось. Душу не переделаешь – душа стремилась к сладкому сиропу чувствительного вымысла. Любимой книжкой Маргариты был библион Фабии «Ицилий и Вергиния». Книжку эту она зачитала до дыр буквально. Напрасно Роксана подсмеивалась порой над приёмной дочкой – Марго лишь кусала губы от обиды, прятала под подушкой любимый библион и вновь тайком перечитывала. Особенно она любила те страницы, когда после первой неудачной попытки Аппия Клавдия захватить Вергинию… Ицилий с друзьями провожает девушку домой. Рим – ещё маленький городок, домики из дерева и туфа. Все окрылены надеждой. Раз сегодня децемвир Клавдий отступил, то завтра, когда в Рим вернётся отец девушки, известный своею храбростью центурион Вергиний, все решится счастливо. Ведь не станет подлый Аппиев свидетель лгать, бессовестно глядя в глаза отцу, что Вергиния вовсе не его дочь, а украдена у рабыни и теперь должна быть возвращена в рабское своё состояние, в вонючую постель Клавдия. Марго знала эти страницы наизусть. Закроет глаза… и не читает… как будто видит… Это она, а не Вергиния, идёт с форума со своей нянькой, а следом Ицилий с друзьями – охраняют её.
« – Видели, как Аппий позеленел? – смеясь вспоминал Ицилий, – когда его ликтор пытался пробиться сквозь толпу, но у него отняли фаски и переломали!
Фаски с топором отнял сам Ицилий. Аиктор замахнулся, чтобы его ударить. Но Ицилий отбил удар левой рукой, а правой вырвал фаски с топором. Топор выбросил на землю, а фаски изломал. Ликтор, разинув рот, смотрел на подобную дерзость.
– Ты – частный человек, Аппий, или ты забыл об этом?! – кричал Ицилий, ломая прутья. – Слезай живо с курульного кресла, ты не имеешь права на нем сидеть!
Отнимая топор, Ицилий поранил руку, и теперь рана кровоточила. Он откинул тогу с плеча, но не для того чтобы хвастать раной, а чтобы не марать ткань – тогу он надел новую, ни разу не стиранную. И то сказать: ранами ему хвастать ни к чему: у него их немало, не в драках полученных, а в походах, недаром центурион Вергиний выбрал Ицилия в мужья дочери, недаром Ицилия избирали народным трибуном до того, как децемвиры присвоили себе власть.
– Не бойся, – шепчет Ицилий. – Завтра утром приедет твой отец. Я уже послал своего брата к нему. Гром вмиг домчит. Грома ни один скакун не опередит, поверь. Вместе мы Аппия одолеем.
Он идёт уже рядом с Вергинией, и нянька не препятствует. Вергиния не отвечает. Она верит, что Аппий не посмеет. Ицилий будто ненароком касается её плеча. Девушку окатывает жаркая волна от мимолётного этого касания.
– А если… – шепчет она. – Если вдруг…
– Нет! – Ицилий гневно сжимает кулаки. – Аппий тебя не получит. Ты – моя.
– Зайди в атрий, – просит Вергиния, – Прижгу тебе рану, а то кровь до сих пор сочится. Не бойся, я умею. Я отцу раны прижигала.
Да он не боится – чего бояться. Надежда над ними так и хлопочет – машет крылами, как огромная бабочка, обдаёт то жаром, то холодом.
А пока в очаге раскаляется нож, пока нянька бегает на кухню за губкой и горячей водой, да на кухне мешкает, делится со старой служанкой новостями, и обе они ахают, причитают и гневно грозят мозолистыми кулаками наглецу-децемвиру, девушка вдруг падает перед женихом на колени, хватает его руку и подносит к губам. В следующую секунду она уже вскакивает – вдруг увидит кто.
Но пока она склонялась, И лилий успел коснуться губами её волос ».
Марго вздохнула… Это были любимые её страницы. А потом… Назавтра, не сумев сладить с Аппием Клавдием, отец Вергиний схватит в мясной лавке нож и вонзит в сердце дочери. Читая эти строки, Марго непременно рыдала так, что слезы капали на бумагу. Много-много раз читала и всякий раз плакала. Когда отец держит убитую на руках и прижимает к себе, и баюкает, как ребёнка, и повторяет: «Прости меня, девочка!»
А Клавдий, не ожидавший такого, вскакивает со своего курульного кресла. Лицо у децемвира белое до синевы, губы трясутся, он хочет дать приказ ликторам, но губы лишь беззвучно шевелятся. А Ицилий рвётся к нему и кричит:
– Пусть посвятят тебя подземным богам!
Бедная Вергиния. Её хотели объявить рабыней и отдать на потеху мерзавцу. Бедная Вергиния… бедная… бедная Маргарита. Говорят, в Альбионе сняли новый фильм «Вергиния». Только в Риме его не покажут ни за что. Потому что отца Вергиний играет Марк Габиний, знаменитый актёр и давний личный враг Бенита, женатый к тому же теперь на сестре Элия. Маргарита отдала бы полжизни, чтобы этот фильм увидеть.
Какая же она все-таки глупая и наивная. Она в плену у нового Аппия Клавдия, и у неё нет любимого Ицилия, чтобы он её спас. И отец ей не поможет. Ради неё никто не будет свергать тиранов. Она – не Вергиния. Она – несчастная дурочка, на которую всем плевать. И что же ей делать?
«Надо бежать», – решила Маргарита.
Она на цыпочках вышла из своей комнатушки и попыталась переступить через огромное тело Гета. Змей тут же поднял голову. Девушка замерла.
– Куда это ты направилась? – спросил Гет.
Гений облизнулся. Язык у него был длинный и розовый, шириной в человеческую ладонь. Как у собаки. С небольшой раздвоинкой на конце.
– Я… ну… мне бы в бани… не мылась с тех пор, как попала сюда, – она брезгливо понюхала собственную тунику.
– Искупаться – хорошая мысль, – оживился Гет, голова его поднялась ещё выше. – Однако зачем при этом красться на цыпочках?! Думаешь, змеи глухи и я не услышу твоих шагов?
Разумеется, она именно так и думала.
– Просто не хотела тебя будить.
– Какая тактичность, – насмешливо воскликнул Гет, – по отношению к тюремщику.
– Мне нельзя искупаться?! – Маргарита попыталась изобразить возмущение.
– Можешь. Но я лично отведу тебя в бани.
Пленнице пришлось подчиниться. В кладовой они взяли простыни, полотенца и чистую тунику. Самым сложным было миновать преторианца, что дежурил в коридоре. Гету незачем было прятаться: о его существовании знали во дворце все. А вот Маргарите не стоило попадаться на глаза гвардейцу. Поэтому Гет нагло распахнул дверь, принялся ползать из одного конца коридора в другой. Гвардеец скосил глаза на императорского любимца и нахмурился. Впрочем, такое было не внове: Гет частенько устраивал во дворце такие «разминки». Во время пятого или шестого проползания он обвился хвостом вокруг ног преторианца, дёрнул, свалил и поволок парня за собой. Пока гвардеец, поминая Орка, выпутывался из змеиных колец, пока поднимался, Маргарита успела проскользнуть по коридору и юркнуть в нужную дверь.
Бани в императорском дворце хороши: краны из серебра, а мозаики, изображающие летние пейзажи Кампании, совершенны. Маргарита с разбегу прыгнула в бассейн с тёплой водой. Гет свернулся на полу и внимательно наблюдал за девушкой, будто у неё был шанс удрать из этого бассейна.
Маргарита обожала плавать. У неё в доме была только маленькая ванна. А в бассейне перистиля не искупаешься – там воды по колено. Так, для красоты. Да и длиной он четыре фута. А тут было где развернуться. Одно слово – дворец! Да, плавать здесь хорошо. Но жить здесь Маргарита не хотела бы. Жить здесь… Почему она подумала о жизни во дворце? Представила себя на мгновение на месте Хлои или Туллиолы. Неужели завидует? Нет, нет, ни капельки. Они угождают Постуму. А он – мерзавец. И все же…
Гет неожиданно нырнул в воду, скользнул по дну, обвил девушку плотными кольцами и поднялся из воды. Маргарита завизжала от ужаса. Вмиг Гет разжал кольца, и девушка плюхнулась в воду.
– Что ты делаешь? – возмутилась Маргарита.
– Играю, – отвечал тот и одним броском выбрался из бассейна, затопив мозаичный пол выплеснувшейся из бассейна волной.
– Ты мог меня задушить!
– Мне показалось, что ты чем-то расстроена. Вот и решил тебя немного развеселить.
– Чем-то расстроена! – передразнила она. – Меня держат в плену – а он говорит: «расстроена». Да я в ярости!
– А я думал, что мы подружились, – вздохнул Гет.
Девушка тоже выбралась из воды.
– Конечно, Гет, ты замечательный. И мы друзья. Но все-таки мне здесь плохо. Понимаешь?
– Понимаю, – согласился змей. – Я сам здесь вроде как в плену. Практически не могу выходить из дворца. Так что мы друзья по несчастью. После купания неплохо перекусить, ты не находишь? Тем более что ты зачем-то отказалась от обеда и спряталась в своей комнате. Жаль, что на кухне ничего не осталось – ни пирожков, ни фруктов. – Гет облизнулся. – Ни кусочка. Даже для Ларов.
– Жаль, – вздохнула Маргарита. Ибо почувствовала голод коршуна.
– Но в таблине у императора есть электрический кофейник и там всегда можно найти печенье. Потому что Постум встаёт рано и пьёт кофе с печеньем или бисквитами.
Ключей от таблина у Гета не было. Но своим универсальным хвостом он мог открыть любую дверь – недаром он гений. Несколько заученных манипуляций – и дверь распахнулась. Маргарита невольно почувствовала робость, ибо вход сюда был разрешён самым доверенным людям. Таблин самого императора! Она обошла комнату. Стены, украшенные орнаментом, на фресках – виды Рима. На северной стене – форум, на южной – Колизей и бой гладиаторов.
Таблин украшала статуя Бенита. Бенит был изображён юным красавцем – точь-в-точь так ваяли когда-то императора Клавдия. В руке мраморный Бенит держал бронзовую крылатую Викторию. Больше никаких скульптур в таблине не было.
– Кофейник вон там, – сказал Гет и указал на одну из ниш, закрытую пурпурной занавесью.
– А что здесь? – спросила Маргарита и отдёрнула занавеску в соседней нише.
Там был мраморный бюст молодого человека с тонким, немного кривым носом и начёсанными на лоб волосами. Маргарита с любопытством рассматривала бюст. Ей даже почудилось, что мраморный портрет похож на самого императора.
– Закрой занавеску, – посоветовал Гет, тем временем опползая таблин. Неожиданно он рванулся под стол, засунул универсальный хвост под дубовую столешницу, поискал там что-то и с восторженным урчанием извлёк на свет крошечного чёрного жучка.
– Привет, – хихикнул Гет и ударом хвоста раздавил жучка так, что от него осталась лишь белая лужица да осколки чёрного панциря.
– Что это? – брезгливо сморщилась Маргарита.
– Жук. Идеальное средство для подслушивания. К слову – тоже бывший гений. Как и я.
– Ты раздавил гения! – возмутилась Маргарита.
– А что ещё делать с гениями, которые избрали для себя такую ипостась?
Гет закончил обследование таблина и сообщил:
– Больше жуков нет. Можно говорить. Этот мраморный бюст – портрет Элия. А теперь свари, пожалуйста, кофе.
– Элий! Так вот он каков! – Маргарита вновь оборотилась к нише. – Надо его сфотографировать и развесить портреты по Риму.
– Зачем? – подивился её фантазии Гет. Если бы у него были плечи, он бы пожал плечами. Но плеч у змея не было. Только хвост. И поэтому он сделал удивлённый жест хвостом.
– Чтобы римляне вспомнили о нем.
– Они не поймут, что это портрет Элия. Решат – неудачное изображение императора. Кстати, на одном из перекрёстков стоит статуя бывшего Цезаря. И почти все принимают её за изображение императора. Не удосужатся посмотреть на бронзовую табличку с датой – ей уже двадцать лет.
Маргарита вздохнула. Ещё один неудачный план. Почему-то все её планы неудачные. Это потому что она глупа. Она знает, что глупа. Правда, в школе она училась хорошо. И по математике были высокие оценки. Но математика ничего не меняет. Все равно она – идиотка. Эх, если бы знать, как действовать правильно.
– Правильно – заняться кофейником! – прервал её сетования Гет. И, не дождавшись кофе, принялся поглощать бисквиты.
– Послушай, не так быстро! – возмутилась девушка. – Постум заметит, что кто-то сожрал его печенье, и нам влетит.
– А мне все равно влетит. Думаешь, Постум не узнает, что я позволил тебе выйти из комнаты? Не заметит вымытые волосы? Или чистую тунику? Так что пожрём вволю. Отвечать все равно придётся за все сразу.
– Глядя на тебя, можно подумать, что это ты сегодня отказался от обеда, а не я, – съехидничала Маргарита.
– Я всегда хочу есть, – признался Гет. – В любое время дня и ночи. Хорошо, что обжорство не считается в Риме пороком. А то бы я был самым порочным существом Империи.
– Ты что, был когда-то гением Сибариса?
– Нет, всего лишь Тибура. Но и там люди любили поесть. И всегда оставляли мне что-нибудь на закуску.
Маргарита налила дымящийся кофе в изящные фарфоровые чашки. Гет ухватил чашку хвостом и поднёс к губам. Но перед тем как пить, долго втягивал ноздрями аромат, наслаждаясь. Да уж, точно сибарит.
– Жить не могу без кофе, – признался гений. – Если не выпью пару чашек утром, просплю целый день. Надо смерить давление. Наверняка опять пониженное.
Маргарита уселась за стол императора, гордо расправила плечи, откинулась в кресле. Ах, если бы она была на месте Постума! Что бы она сделала? Маргарита торжествующе усмехнулась. Тут гадать нечего: первым делом надо отправить в отставку Бенита. А потом велеть преторианской гвардии арестовать всех исполнителей. Ведь так просто! Почему Август этого не сделает?! Да, почему? А что если взять и написать послание Постуму? Норма Галликан пишет послания. Чем она, Маргарита, хуже? Да, да, она напишет императору и изложит правильный план действий. И если Постум не подлец – а Гет постоянно намекает на это, то он обязан последовать плану Маргариты.
Она схватила лист бумаги. Но стила на столешнице не нашлось. Маргарита дёрнула ящик, но и в ящике не было ничего подходящего для письма. Там вообще лежала одна-единственная папка. Маргарита вытащила её и раскрыла.
«Список лиц, подлежащих аресту до майских Календ…»
О боги! Это же проскрипционный список!
Маргарита принялась просматривать первый лист. И остановилась на десятой строчке.
«Кассий Лентул и Роксана…» – она глазам своим не верила.
– Это ж мои родители! Что ж такое? Их собираются арестовать? За что?! – Опомнившись, она вскочила. – Я должна их предупредить.
Она рванулась к двери, но Гет оказался проворней и загородил ей дорогу. При этом чашку с кофе он продолжал держать хвостом, и даже ни капли не пролил.
– Тебе запрещено выходить из дворца, – напомнил змей.
– Я должна предупредить их! – закричала Маргарита и топнула ногой. – Их арестуют. Их будут пытать!
– Невозможно.
Маргарита упала перед змеем на колени:
– Гет, миленький, умоляю, выпусти меня! Хочешь, я тебя поцелую? – И не дожидаясь согласия гения, она обхватила огромную голову змея и поцеловала выпуклость на его морде, которую можно было назвать щекой. – Обещаю, что вернусь. Только предупрежу их, и сразу назад. Я никуда не денусь. Август ничего не узнает. Гет, миленький, ты же хороший! Умоляю. Отпусти меня на полчасика. Только на полчасика и… Ведь они ни в чем не виноваты. Они хорошие честные люди. Они даже против Бенита ничего не замышляют. Всего лишь не участвуют в его мерзостях. Но и это уже стало преступлением. Это всегда преступление для диктаторов – неучастие. Гет, пойми, они погибнут!
Змей колебался. Она видела ясно – он готов уступить.
– Марго, детка. Я ведь бывший гений и к тому же в образе змея. Меня тут же прикончат, если увидят на улице. Я почти никогда не покидаю Палатин и не могу тебя сопровождать. Как же ты одна…
– Да и не надо! Я только доеду на таксомоторе до дома, предупрежу их и – назад.
– Ты не успеешь за полчаса.
– Ну час. Только обниму их, скажу – бегите, и назад. Гет, умница, ты же все понимаешь! Сейчас совсем не поздно ещё. И народу много на улицах.
– А если с тобой что-нибудь случится? – осторожничал Гет.
– Да ничего со мной не случится. Я мигом. Ну?!
И Гет сдался.
– Вот что, сделаем так: волосы у тебя и так коротко острижены. Надень-ка мужскую тунику, брюки, сандалии Августа, мужской плащ. Сойдёшь за мальчишку-подростка. Из дворца я тебя выведу. Но только дай слово, что вернёшься. Иначе старого Гета превратят в пульпу.
– Гет, клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим, что я через час буду во дворце.
Тогда Гет отворил дверь в соседнюю комнату. Это была спальня императора. Маргарита вошла. Золотая статуя Фортуны стояла возле ложа. Маргарита замерла. Будто она проникла в святая святых императора и узнала самую важную его тайну.
А Гет тем временем рылся в шкафу и кидал на постель одежду Постума. Марго стала переодеваться. И тут мелькнула шальная мысль. А что если оставить тунику на постели Постума? Бросить небрежно и… Что он подумает? Нет, Гет утащит с собой. Ну тогда… Она засунула тунику под подушку. Прощай, Фортуна! Может, ты и мне подаришь кусочек счастья?!
И лишь когда вышла из спальни, Маргарита сообразила, что из замысла с туникой ничего не выйдет: одёжка эта из гардероба Туллиолы или Хло. Постум не поймёт, кто побывал у него в спальне.
V
Император и Философ уже подходили к воротам Палатина, когда Меченый выскочил им навстречу. То есть не Меченый, конечно, а Квинт, старый, преданный друг Элия.
– Они исчезли! – почти выкрикнул он.
– Кто исчез?
Квинт покосился на преторианцев, несущих караул, и шепнул:
– Маргарита и Гет. Я не сразу заметил. А потом меня как под ребра толкнуло: загляни в карцер. Смотрю, старого змея нет. И в карцере никого. Весь дворец обегал – никто их не видел. То есть Гета видели два часа назад в термах, а потом он как будто в Тартар провалился.
– Не в Тартар, а в вентиляцию, – поправил его Август.
– Да, но девчонка не могла залезть в вентиляцию вместе с ним.
– Кто их знает? Может, уединились и предались Венериным удовольствиям.
– Он же змей! – нахмурился Элий.
– Гет – гений. А женщины от гениев без ума.
Постум прошёл к себе в таблин и сразу же заметил папку на столе. Перелистнул страницы. Лицо его перекосилось.
– Скорее! Крот, заводи «трирему»! – заорал он и, когда Крот кинулся вон из таблина, прошептал: – Кто их просил? Два идиота… – И побежал вслед за телохранителем.
VI
Исполнители напрасно перерыли дом сверху донизу – Кассий Лентул и Роксана исчезли, добыча ускользнула. В ярости исполнители принялись крушить все подряд. Били зеркала и фарфор, ломали мебель. Веселье было в самом разгаре, когда в атрий вошёл мальчишка в тёмном плаще.
– Мама! – выкрикнул мальчишка и замолчал, увидев, как человек, одетый в чёрное, топчет кальцеями осколки любимой вазы Роксаны. – Ах! – только и выдохнул он и метнулся назад, к двери. Но второй исполнитель заступил ему дорогу.
Мальчишка попятился, оглядываясь по сторонам и лихорадочно отыскивая, чем бы оборониться. На глаза попалась отломанная ножка стула, и паренёк ухватил её двумя руками.
– Не подходи! – закричал срывающимся голосом.
– Да это ж девчонка Кассия! – догадался исполнитель. – А я-то думал, что за пацан к нам пожаловал!
– Где мой отец? – спросила Маргарита дрожащим голосом.
– Хотим спросить тебя о том же! – отвечал исполнитель, надвигаясь.
Маргарита ударила. Исполнитель легко увернулся и заехал ей кулаком в лицо. Девушка растянулась на полу. Охнула. Превозмогая боль, попыталась подняться. Исполнитель ударил её ногой в бок.
– Лежать, сука! Ты узнаешь, как писать пасквили на исполнителей!
Он вновь замахнулся. Маргарита попыталась отползти в сторону и тут же скорчилась от невыносимой боли в боку. Она закричала – не от боли, от ужаса, ожидая удара.
– А! А! А! – выкрикнула троекратно и следом униженно: – Не надо…
– Что – не надо? – ухмыльнулся исполнитель. – А?
Она вновь закричала. И тут огромный змей взвился в воздух и кольцами обернулся вокруг исполнителя, прижимая могучие руки к телу. Тот захрипел, дёрнулся, но не мог даже пошевелить рукой – разжать кольца Гета никому не под силу. Маргарита смотрела на Гета и не могла двинуться с места.
Огромная голова змея повернулась к ней. Жёлтые горящие глаза уставились на девушку.
– Беги! – выдохнул змей.
Маргарита не шевелилась. Раскрыла рот, будто вновь собиралась закричать. Но не закричала.
– Беги!
Держась за стену, девушка поднялась. Тут же боль в боку заставила её согнуться.
– Вон отсюда! – прошипел змей.
Она шагнула к выходу, споткнулась, упала. Поднялась. Обернулась.
Второй исполнитель кинулся на помощь первому. Взмах кинжала – и лезвие по самую рукоять погрузилось в огромное тело змея. С громким треском лопнула змеиная кожа. Брызнула кровь. Странная кровь – алая и вроде как будто с белыми переливами. Но Гет, казалось, и не почувствовал удара.
– Беги! – вновь прошипел он и взмахом хвоста припечатал второго исполнителя к полу. Новый удар – и ещё один громила отлетает к стене.
– Гет, миленький!
– Вон!
Она не помнила, как выскочила в дверь. Слезы душили её. Держась за бок, согнувшись, она побежала по улице.
– Помогите, помогите! – выкрикивала она. – Сюда!
Вновь упала. Ухватилась за колонну соседнего вестибула, поднялась. Жёлтые фонари тлели в ночном небе. Окна горели. Так много горящих окон. Сотни, тысячи окон. И никого вокруг – чёрный мир, холодные огни.
– Кто-нибудь… кто-нибудь… – шептала она.
Маргарита не знала, кого звать на помощь – жителей бесполезно, вигилов – тоже. Но ведь кого-то надо звать! И она звала.
– Кто-нибудь! – Она прошла ещё несколько шагов.
И тут из-за поворота вылетела открытая «трирема». В свете уличного фонаря сверкнул пурпур.
– Постум! – закричала она. Как она обрадовалась ему – будто родному!
Авто взвизгнуло тормозами и остановилось подле. Император выпрыгнул на мостовую. Следом – Квинт и Философ. Гепом тоже хотел выпрыгнуть, но потом передумал и остался сидеть рядом с Кротом.
– Что с тобой! Тебя ранили? Что? – спрашивал Постум и тормошил её.
Он провёл ладонями по её плечам, по лицу, почувствовал кровь на лице.
– Ничего, ничего, все нормально. – Она боялась, что её стошнит, и с трудом подавила спазм. – Там… Гет… в моем доме… они убьют его. Скорее!
Он все понял.
– Философ! – крикнул. – Постереги свою любимицу.
Постум и Квинт запрыгнули обратно, и пурпурная «трирема» рванулась дальше.
– Ты ранена? – Элий точно так же, как Постум, провёл ладонями по её плечам и голове. Схожесть жеста поразила Маргариту.
– Ерунда. – Она вся дрожала. Но ужас прошёл. Ужас, который заставлял её истошно орать минуту назад, растаял. Стало стыдно. – Губу разбили. Да ещё бок болит. Но уже легче. Исполнитель меня ударил. А потом на помощь явился Гет. Я выскочила из дома. А он… Он остался…
Философ погладил её по голове:
– Зачем ты убежала? Ведь я сказал: на Палатине ты в безопасности.
– Философ, миленький, я нашла у Постума папку. Случайно. И там список. И в списке – мой отец и моя мать. И написано – арестовать до майских Календ. Представляешь? Если их арестуют, то я уж не увижу их до Греческих календ[20]. Я хотела их предупредить. Я не виновата. Мне очень плохо. Я, наверное, умру… сейчас. – Ей в самом деле хотелось умереть. Сейчас она вдохнёт и не выдохнет. И все, смерть. Потому что если с Гетом что-то случится – как она переживёт. Август ей такого не простит. И она сама себе – тоже.
– Потерпи чуть-чуть. Далеко до твоего дома?
– Не знаю, шагов сто. – Она решила пока не умирать.
– Дойдёшь?
– Дойду, конечно. – Было уже не так уж и больно. Она даже чуточку притворялась. Чтобы её жалели. И для себя. Чтобы была надежда, что она может умереть. Глупо… да. Надежда умереть. Но у Маргариты все мысли глупые.
Элий взял её за руку. Сто шагов. Оказывается, сто шагов – это очень много. Ей казалось, что они никогда не дойдут до открытой «триремы» Августа, что стояла у вестибула её дома. Наконец дошли. В доме слышался грохот. Философ до боли сжал ей руку, будто хотел сломать запястье. Почувствовав боль, она и очнулась от своих дурацких мыслей.
Дверь в дом распахнулась. На пороге показалась странная фигура. Какая-то огромная, бесформенная. Передвигаясь с трудом, она направилась к машине. Наконец свет фонаря упал на идущего. И тогда Элий понял, что это Постум. Постум, несущий на руках Гета. Маргарита хотела кинуться к ним, но Элий крепко держал её за руку. Квинт топал сзади, поддерживая хвост змея. В огромном теле гения зияли две раны. Кровь – алая с платиной – лилась струёй на мостовую, будто где-то внутри гения открылся маленький краник. Постум залез на переднее сиденье, бережно придерживая Гета. Хвост змея перевесился через спинку сиденья. Квинт сел сзади, и гениальный хвост лёг ему на колени. Крот, вырвавшись следом из дома, вскочил на место водителя. Квинт и Гепом запрыгнули уже на ходу.
– В «Эсквилинку»! Мчи! – приказал Постум.
Машина рванулась.
– Обвяжи его чем-нибудь! – Элию почудились в голосе Постума слезы.
Элий стащил с себя верхнюю тунику, обмотал тело змея. И ткань, и ладони тут же сделались мокрыми от крови.
– Нужен жгут, – сказал он. На своём веку он повидал много ран. Раны Гета выглядели ужасно. Гепом протянул свою тунику. Кое-как они перевязали вторую рану. Стараясь унять кровь, Элий зажимал рану ещё и руками.
– Зачем эта дура убежала! – в ярости выкрикнул Постум. – Куда тебя понесло? – обернулся он к Маргарите.
Девушка невольно сжалась.
– Она не виновата… – прохрипел Гет. – Я… не устерёг…
– Молчи! – заорал император.
– Она в самом деле не виновата, – подтвердил Элий. – Нашла папку с именами своих родителей и с резолюцией: «арестовать». И хотела их предупредить. Любой на её месте поступил бы так же.
– Кто пустил её ко мне в таблин?!
– Я… – выдохнул Гет.
– Эта папка украдена из Бенитова стола. Я предупредил всех, кто был в списке. А твоих родителей – лично! Они уехали! Надеюсь, они уже в Альбионе!
– Но она же этого не знала! – напомнил Элий.
– А как я ей мог это сказать?! Она ж дурёха. Она бы первая меня и подставила под удар.
– Просто сказать, и все. Почему ты ей не доверяешь?
– А может, она шпионка и подослана Бенитом? Если бы я всем доверял, то давно бы был трупом. Ты хоть думаешь иногда, Марго, прежде чем что-то сделать? Что ты молчишь, а?
«Хорошо бы умереть, – вновь подумала Маргарита. – Тогда бы Постум меня пожалел. Сейчас, прямо в машине, потерять сознание. Говорят, Диоген задержал дыхание и умер…»
Ей невыносимо захотелось, чтобы Постум её пожалел. Она попыталась задержать дыхание и… Ничего не вышло. Губы сами собой открылись, и она судорожно вдохнула.
– Что с ней? Исполнители оттрахали?
Какой злой у него голос. Или не злой? Или он только пытается быть злым?
– Один из исполнителей ударил её в бок.
– Только и всего? Она же живучая, как кошка. Такие не погибают.
Да, шансов у Маргариты на жалость не было: сейчас Гет был куда достойнее жалости, чем она.
Потому что Гет умирал. Он и сам понимал это.
– Я думал… бессмертие – это долго… а все кончилось… в один миг… – пробормотал змей. – Я был неважным воспитателем… Август… Но старался. Я даже открыл тебе пару гениальных тайн. Гении для того и созданы, чтобы сообщать людям подслушанные у богов тайны. Что будут делать люди, когда все гении вымрут? Кто откроет им тайны этого мира? Прости, мой мальчик… у меня не было пальцев, чтобы погладить тебя по голове. Поэтому все, что я мог сделать, это треснуть тебя хвостом пониже спины. А сейчас и этого не могу… хвост не слушается.
– Гет… – Постум одной рукой поддерживал голову змея, а другой зажимал себе рот, чтобы не разрыдаться.
– А вот это глупо. Все-таки мы неплохо провели кое-кого… А? Только чуть-чуть перемудрили. Но, к сожалению, гении не могут отличить предателей от друзей. В этом мы схожи с людьми. Я ещё должен покаяться перед тобой. Рассказать об одном обмане. На самом деле я соврал, что убил Крула. Он сам окочурился – подавился ветчиной и окочурился. Такие подлецы почему-то всегда умирают сами. Просто боги никому не хотят уступить удовольствия с ними поквитаться.
Гет помолчал немного. Собирался с силами. Подивился, как мало сил осталось в его огромном теле.
– У меня одна просьба к тебе… мой мальчик… когда я умру, сделай из моей платины себе амулет… и тогда я буду рядом с тобою. Всегда. Буду твоим гением… я прежде ревновал к Гэлу. Потому как Гэл – проходимец. А я… идеалист, несмотря на всю свою толщину. Старый идеалист, Постум, ведь ты это знал! Я только притворялся киником. Поверь, мой мальчик, с высоты прожитых лет могу сказать точно: киником быть просто. А идеалистом – трудно. То есть глупым идеалистом ещё проще, чем киником, а вот умным идеалистом – куда как тяжело. Знаешь, я начал диктовать Хлое свои философские заметки. Я их озаглавил «Заметки гения». Написал семь страниц. Эх, если бы я меньше времени пропадал на кухне, то успел бы надиктовать куда больше. Но ведь я думал, что спешить некуда. А оказалось – времени-то уже и нет.
Глаза Гета вновь затянуло плёнкой. Он ещё дышал. Его огромное тело ещё пыталось бороться со смертью.
Ещё целую минуту он здесь… ещё минуту… и ещё… Такие минуты Элию всегда представлялись бесполезным состязанием жизни и смерти. В этих минутах весь парадокс жизни. Как в погоне Ахиллеса за черепахой. Черепаха – жизнь. Ахиллес – смерть. Жизни только кажется, что Ахиллес не может её догнать. Она ползёт и ползёт, уверяя себя, что Ахиллес никогда её не настигнет. Потому что она выбирает точкой отсчёта себя. А это неверно, неверно, неверно. Шаг – и Ахиллес догнал черепаху. Хрясть – и раздавил мощной пятой.
VII
Пурпурная «трирема» затормозила возле приёмного отделения Эсквилинской больницы. Медики уже спешили к ним.
– Это мой личный гений! – заорал Постум, выскакивая из машины. – Если спасёте, я подарю миллион.
– Миллион? – простонал Гет, пытаясь приподнять плоскую голову. – За что?..
Императора узнали. Уже все, кто был свободен, суетились возле его «триремы». Гета уложили на носилки и повезли. Освещённые голубоватым светом двери приёмного отделения казались вратами в Аид.
Постум побежал за носилками Гета. Медики его отстранили. Стеклянные двери захлопнулись. Элий приковылял следом и остановился рядом с сыном. Пурпурная туника императора была покрыта пятнами платины и крови. Впрочем, кровь на пурпуре почти не заметна – просто ткань сделалась чуть темнее. А следы платины образовали причудливый узор. Будто кто-то час за часом вышивал белой сверкающей нитью тунику императора. Почудился Элию в этом узоре какой-то совершенно невозможный пейзаж – горы на горизонте, пропасти, облака, и растения, которых-то и в природе нет, свивают ветви друг с другом. Чем-то напоминает наряд триумфатора. Элий всмотрелся, и иллюзия пропала. Но тут же вдруг возникла в платиновом оттиске усмехающаяся фантастическая харя, похожая на морду самого Гета. Элий посмотрел на свои ладони. Они тоже были все в крови и в платине, как и его нижняя туника. И ему досталась частица этого кровавого триумфа.
Их провели внутрь – не в операционную, конечно, а в небольшой атрий рядом.
Постум расхаживал взад и вперёд, изредка бросая взгляды на Маргариту, что свернулась калачиком в углу на ложе. Та всякий раз ёжилась под взглядом императора. Кто-то из медиков дал ей пакет со льдом, но все равно скула распухла, и глаз заплыл от удара исполнителя.
Стеклянные двери распахнулись, и вышел медик. На его зеленой тунике – кровь и сверкающая платина. Следом к ним вышла медичка, принесла чистые туники и полотенца.
– Пройдите в бани и смойте с себя кровь, – попросила она.
– Я должен узнать, что с Гетом, – запротестовал Постум.
– Операция будет длиться долго. Вы успеете.
VIII
Бани были устроены по всем правилам. Кальдарий и при нем лаконик. Парильня затянута густым паром так, что выложенные из кусочков смальты пальмовые листья на голубом фоне едва проглядывали на потолке. Посетителям казалось, что они сидят у горячего источника, и клубы пара застилают настоящее синее небо, и зеленые метёлки пальм колышутся. Постум посмотрел на изуродованное тело отца и внутренне содрогнулся.
– Страшно? – спросил Элий. – На самом деле не так уж и страшно. Не все отметины я получил сразу. Набирал потихоньку, как нумизмат свою коллекцию. Жизнь долгая, поразительно долгая. Но при этом коротка, как миг. Так что цени время, мой мальчик. Живи, как советовали древние: как будто каждый день последний.
– Я именно так и живу, – отвечал Постум. – Только так. Всю жизнь, сколько себя помню. И без условного наклонения.
– Прости, выразился неудачно.
– Нет, как раз удачно! И не будем об этом спорить.
Постум вновь посмотрел на свои ладони. Ему казалось, они до сих пор в крови. А ведь он долго мыл их под краном. И хлопья розовой пены пузырились у его ног. Аллегория власти. Все руки в крови, кровавая пена у ног. Если бы правитель въяве мог увидеть пролитую им кровь. И что? Что бы он сделал? Отказался от власти? Нет, конечно. Ведь не откажется же от неё Постум. Элий отказался. А он, Постум, – нет. Но что-то пролитая кровь должна менять. И неважно – чья это кровь, гения или человека.
Странно, когда Элий рядом, мысли Постума текут иначе. В одиночестве он бы подумал о чем-то другом. Ему вдруг показалось, что мысли о крови и власти внушил ему именно отец.
– Скоро будет война. Это ты знаешь? – Элий кивнул. – Ты будешь воевать?
– Я все время воюю.
– Доклады «Целия» сообщают, что монголы вот-вот двинутся на Готское царство. Поэтому Бенит отказывается заключить союз с Готией. Он отдаёт её монголам. А может быть, и нет. Может быть, он пошлёт пару легионов. Но я не знаю, что лучше, что хуже.
– У Готии союз с Киевом, – напомнил Философ.
– Значит, Киеву не повезло. Книва знает о предстоящей войне. Но это не имеет значения. Потому что он ничего не может сделать. Он так же беспомощен, как я.
– Ты не беспомощен.
– Да, многие ожидают, что я начну действовать и оправдаю их надежды. А я не действую. И поэтому меня ненавидят. Но на самом деле я ничего не могу. А ты что-то можешь сделать, Философ?
– Я всегда пытался сделать больше, чем мог.
– Советуешь мне поступать так же?
– Трудно тебе советовать. Ты умнее меня.
– У нас с тобой разный ум. Вероятно… Я смотрю на жизнь трезвым взглядом, в отличие от тебя и Нормы Галликан. Ты умный человек, отец. Скажи, на кого в Риме я могу опереться? Кто поддержит меня в моем выступлении против Бенита? Сенат? Он продажен и труслив – кроме нескольких человек, все усердно лижут анус Бениту. Я оберегаю этих нескольких, как могу, ежеминутно рискуя выдать себя. Но десять человек среди шестисот – это слишком мало. Есть ещё интеллектуалы: актёры вроде Марка Габиния или писатели вроде Кумия – но их слава в прошлом, и они почти что бессильны. К тому же опальные интеллектуалы рассеяны по островам или подались в Лондиний и Северную Пальмиру. Я отсылаю им деньги – те, что якобы проигрываю по ночам в алеаториуме у этого слепца, который на самом деле вовсе не слеп. Но это мелочь. Что мне делать? Как нанести удар по колоссу, которого Рим сам и создал? Как сокрушить Бенита?
Элий ожидал этого разговора. Быть может, он рисовался ему совсем в другой обстановке. Где-нибудь в тиши таблина, заваленного книгами, а не в больнице, в термах.
– Тебе нужны две вещи, Постум. Заслужить любовь столицы и любовь легионов. Когда ты вырвешь власть из рук Бенита, Рим должен поддержать тебя. И легионы тоже. У них Бенит и его люди не должны найти поддержки.
– Прекрасный план! – засмеялся Постум. – Без изъяна. Весь вопрос в том, как его осуществить.
– Он не так сложен, как кажется на первый взгляд. Ты должен показать людям, что любишь их… нет, не так – ты должен их любить. Вот в чем дело. Ценить их жизнь и их победы. Они почему-то сразу чувствуют, когда их любят, а когда играют в любовь.
– Значит, Бенит их тоже любит?
– Возможно. – Элий помолчал. – Я никогда не думал об этом…
– Я не знаю, как это сделать, – признался Постум.
– Здесь ничем не могу помочь. Я и сам никогда не пользовался любовью людей военных. В том смысле, что они никогда не признавали во мне вожака. Но в Нисибисе они готовы были умереть за меня.
– Ты расскажешь мне про Нисибис?
Элий покачал головой:
– Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. И тут вряд ли помогут чужие рассказы. А вот про столицу я кое-что тебе могу рассказать. Ты должен унизить Бенита. Унизить так, чтобы римляне сочли себя униженными, подчиняясь этому ничтожеству. А потом ты их возвеличишь – вместе с собою.
Постум на мгновение задумался:
– А ты не так наивен, как я думал.
Пора было уже выходить из лаконика, окунуться в прохладной воде и…
Постум медлил. Что если в атрии их уже ждёт медик, чтобы сказать: «Гет умер»? Как он будет с этим жить? Как?..
Элий первый покинул парилку. Волей-неволей Постуму пришлось последовать за ним.
IX
– У тебя есть несколько минут, Август, – сообщил медик. – Мы сделали все, что могли.
Постум судорожно вздохнул и шагнул в стеклянные двери. Ему казалось, что он входит в ледяные воды Стикса. Медики посторонились, открывая проход к кровати. Огромная голова Гета на фоне зеленой простыни казалось почти человеческой. Жёлтые глаза уже затянуло плёнкой. Постум встал на колени рядом с ложем и обнял змея. Один глаз Гета открылся.
– Меня тошнит, – простонал Гет. – И мне нельзя будет есть четыре дня. Кошмар. Я же похудею…
Постум не сразу сообразил, что Гет говорит о жизни. Так что ж, значит – не умрёт? Август поглядел на стоящего рядом медика, и тот едва приметно кивнул и улыбнулся.
– Конечно, похудеешь! – Постум смеялся, а из глаз его текли слезы. – Ничего страшного. Тунику ты не носишь, новое платье шить не придётся.
Все вокруг тоже стали смеяться. Кто громко, кто тихонько – в кулак.
– Когда я могу перевезти его на Палатин? – спросил император, поднимаясь.
– Завтра к вечеру, не раньше, – отвечал медик. – Он, разумеется, змей-гений и очень живуч. Но все же…
– Значит, завтра. Я без него не могу долго обходиться.
Крот и Гепом остались охранять своего приятеля, а Постум с отцом должен был вернуться на Палатин. Уже садясь в машину, вспомнили о Маргарите. Где же она? Кинулись искать. Девушка спала в малом атрии, свернувшись клубочком на диване. Её не стали будить. Квинт на руках перенёс её в машину. Постум уже почти не злился на неё.