3 Люди нового времени, начиная с эпохи Возрождения, все более и более заражались Системоверием, подменою чувства реальности отвлеченными формулами, которые уже не несут функции быть символами реальности, а становятся сами суррогатом реальности. Так человечество погружалось в иллюзионизм, в утрату связи с миром и в пустоту, а отсюда и необходимое следствие — скука, уныние, разъедающий скепсис, отсутствие здравого смысла. Схема, как схема, сама по себе, не контролируемая живым восприятием мира, не подлежит и серьезной проверке: всякая схема может быть хороша — в смысле удачно сама в себе построена. Но мировоззрение — не шахматная игра, не построение схем впустую, без опоры в опыте и без целеустремленности к жизни. Как бы ни была она сама в себе остроумно построена, без этого основания и без этой цели она лишена ценности. Вот почему я считаю совершенно необходимым в молодом возрасте накоплять конкретное мировосприятие и лишь в более зрелом оформлять его. Конечно, мне хотелось бы помочь Мику углубиться в то, что он видит своими глазами, но это — не главное, надеюсь, что выберется и сам в свое время. Крепко целую тебя, моя дорогая. Очень сейчас неуютно — дует ветер, свистит, воет, по комнате проносятся холодные порывы4. Тем крепче вспоминаю вас.
1. Цитата из «Вступления» к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник»: «И не пуская тьму ночную// На золотые небеса,// Одна заря сменить другую// Спешит, дав ночи полчаса».
2. Отец Павел вспоминает приезд жены с младшими детьми в Сковородино летом 1934 года (см. примеч. к письму от 2 июля 1934 г., с.67).
3. Неточная цитата из В. Г. Ваккенродера: «Aberglaube ist besser, als Systemglaube» — «Суеверие все лучше Системоверия» (Ваккенродер В. Г. Об искусстве и художниках. М., 1914, с.65).
4. Вот что пишет примерно в это же время Литвинов (1936.X.22): «…Погода у нас, было, тоже испортилась — тоже, потому что я слушаю по трансляции сводки о погоде. Вчера ночью мне пришлось итти в Кремль и из Кремля. Холод ный ветер, глубокая грязь на дороге, слепые лужи и прибой моря. Очень жутко и неуютно. На море моргает маяк на Песьей Луде. А сегодня погода опять наладилась. Легкий мороз, воздух такой прозрачный, что острова в 35 километрах от нас кажутся такими же близкими, как пароходы на Волге с откоса. Закат ярко пунцовый, а море интенсивно синего цвета, как эмаль на фарфоровой чашке. Все это настолько ярко, что скорее страшно, чем прекрасно. Завтра выходной день, и если не будет осложнений, то пойду поискать клюкву. Недели две тому назад я первый раз в жизни видел растущую в природном виде клюкву на моховом болоте. Сначала я подумал, что это какая-то незнакомая, может быть, ядовитая ягода, а потом оказалось, что это самая обыкновенная клюква. Я уже писал тебе о непортящемся вареньи из рябины, которое не успело испортится. Сегодня вечером я думаю сварить вторую порцию. Что-то нужно изобретать для утешения. Пока что занимался вентиляцией. У нас здание очень странное. Левое крыло очень старинное. Низ 16-го столетия. Это громадная комната с каменным столбом посередине. На него опираются своды. На этом этаже построен второй, уже в 18-ом столетии, напоминающий постройки монастыря в Печорах. Правое крыло построено уже в лагерные времена из кирпича, но поразительно паршиво и по стилю и по небрежности постройки. О нем разговора не будет. А в потолке старинной сводчатой палаты, в одной из высших точек, было отверстие. Жили мы тут и работали целый год, но никому в голову не приходило поинтересоваться этой дырой. Время от времени я на нее поглядывал. Наконец вчера я решительно посмотрел на нее, велел приставить лестницу, и, взяв в руки палку, каменщик полез к этому отверстию, чтобы определить его глубину. Палка ушла до конца, не достигнув дна. Взяли газовую трубу, и она тоже ушла целиком. Наконец, нашли шест около шести метров, который уткнулся во что-то. Это был пол чердака. Канал прошел через стену второго этажа, а раньше там, видимо, была теперь снятая вытяжная труба. Я ее восстановил, и дело пошло. Воздух стал совершенно другой. Раньше там был всегда пар и нехороший запах. А теперь стало отлично. Кроме этого удалось найти еще одно облегчение. В выпарном котле вытяжка действовала наоборот, т. е. вместо уборки пара набирала холодный воздух и с паром выбрасывала его в завод. При помощи трех старых мешков тягу удалось повернуть. Теперь в цеху воздух прозрачен, как в апреле. Зато конец октября снаружи дает себя очень чувствовать. Ветер холодный и резкий. Пришлось заклеить окна и начать понемножку пускать пар в отопление и проверить главные пути пара в наши радиаторы. В результате в комнате стало совсем тепло, но в других помещениях нет настоящего тепла. Этим делом займусь после выходного…»
10–11 декабря 1936 г., быв. Кожевенный завод
1936.XII. 10–11. Соловки. № 83. Дорогая Аннуля, 8-го дек<абря> получил твое от 20–23 ноября, № 32, а также письма Васи, Наташи и Кирилла. Сегодня, 10го, я ездил на одну из командировок, в Ю-В части о<стро>ва1, и вернувшись, пользуюсь завтрашним выходным днем, чтобы написать вам. Сперва расскажу о поездке. Экипаж у нас был необычайный: санная платформа, на которой в ширину свободно сидели 3 человека и могли бы взять четвертого, а в длину раза в 11/2 больше. Платформа — на прицепе к трактору фордзон. Из-под трактора несутся клубы черно-желтого дыма, временами под трактором вспыхивает пламя, раздается выстрел и разносится копоть. Снег только что нападал, тонкой пеленой, так что на валунах (здесь безчисленных), в колеях песчаных дорог и на корнях получаются сильные толчки. Скорость порядочная, несмотря на препятствия. Едем лесной дорогой, местами берегом моря. Приходится быть бдительным и наклоняться, чтобы не задела ветвь, выступающая на узкую дорогу. Платформа несется между стволами и, задевая дерево средней величины (вроде елей в нашем саду), опрокидывает и ломает его. Светлое время теперь коротко: это либо восход, либо закат. Но зато краски неба и облаков совсем необыкновенны. Небо было изумрудное, облака серо-сизые, розово-фиолетовые, индиговые — все в благородно-сдержанной гамме, без крикливости и яркости, но чистое по тону. Вместе с бурым белесозеленоватым, а временами почти черно-индиговым, морем, бурыми валами водорослей, снежной пеленой и апельсиновым солнцем, мечущим снопы лучей, словно пылающим длинными выбрасывающимися пламенами, и свирепым нордом на берегу, холодным, едва не опрокидывающим, все слагалось в картину прекрасную и безотрадную. Словно человечества и уюта еще нет или уже нет. К тому же, мыс, на котором расположена командировка, вдающийся ледниковой грядой в море, каменистый в высших точках (40 м) и болотистый в низинах, почти безлесен — виднеются лишь кривые, корявые, с сильно наклоненными или даже горизонтальными стволами березы Кузьмичева да торчащие из снежного покрова веточки вороники (чернухи, Empetrum nigrum L.). Сбиваемый ветром с ног, я набрал из выбросов различных водорослей в холщовую сумку, с которой не расстаюсь во время экскурсий, прозяб и пошел к водорослево-сжигательной печи.
Часовня в Старой Сосновке, где располагалась командировка по сбору водорослей.
Рисунок з/к Евневича А. А. 1934 г
Это огромная печь, вроде плиты, на которую накладываются груды сырых, слегка подвядших водорослей. Здесь нижние слои сгорают и озоляются, а верхние за это время успевают подсохнуть за счет теплоты горения нижних и тепла печи. Печь заключена в легкую постройку, типа барачного. От водорослей идут клубы белого дыма и пара, распространяя сильный, но не противный и не едкий, запах, очень своеобразный, вроде смеси запаха горящей калоши, подгоревшей яичницы и сдобных куличей. Печь раскалена, к ней близко, когда дверца открыта, не подойдешь. Подсушил перчатки, порасспросил рабочих о пережоге и вообще о работе и наблюдал пламя. Странное явление: в то время как от дров, сосновых, пламя обычное, золотисто-желтое и золотисто-оранжевое, жар дает пламя явственно зеленое, красивого золотисто-зеленого цвета, хорошо сочетающегося с оранжевым самого жара. Сперва я подумал было, что этот цвет обусловлен золою водорослей, но меня убедили, что зола в жар не попадает и что такой же цвет пламени получается от жара в бараке, где водорослей вовсе нет. Подобный цвет мог бы быть вызван присутствием Cu, B, Tl, Ba, но заподозрить сколько-ниб<удь> значительн<ое> содержание этих элементов в дровах нет оснований. Остается предположение, что их содержит местная глина, из которой выделывается кирпич для пода печи; если так, то содержание элемента, дающего пламени зеленую окраску, должно быть значительно, поскольку подвергался накалу в течение многих месяцев, если ни несколько лет, непрерывно, а выделяться обсуждаемые пары могли лишь из поверхностных слоев кирпича. К сожалению, без спектроскопа решать вопрос, с каким именно элементом имеем мы здесь дело, очень затруднительно. — Отвечаю теперь на твои вопросы и мысли. Ты пишешь: «Как странно и пожалуй тяжело смотреть, как наши чувства переживаются другими, а самой быть в стороне». Мысль правильная, если говорить о «других». Но для высшего человеческого сознания «других», т. е. кого-то, стоящего вне меня, мне противостоящего, просто нет, ибо Я расширяется на все бытие и находит себя же во всяком. Это — для высшего сознания. А для нашего, среднего, дети — не «другие», а то же Я. В этом смысле не понимаю тебя. Разве Васюшка не часть нас самих, не продолжение и не расширение нас? Говорю не о том, что должно любить, а о том, что просто есть. Детей, если бы и хотел, не могу воспринимать извне. Вот почему, когда говорят «много ли детей?», или «сколько детей?», я не знаю, что ответить: ведь много и сколько относится к однородному, к единицам, стоящим вне друг друга и вне того, кто считает. А своих детей я воспринимаю настолько изнутри, каждого как качественно отличного от другого, что не могу считать и не могу сказать, много ли их или мало. Сколько и много возникает там, где единицы заменимы (в этом их однородность). А каждый из детей незаменим и единствен, и потому их не много и не мало, им нет счету. — Спрашиваешь об аппарате, фотографическом. Конечно, все лишнее продай, к чему копить вещи, не связанные с какими-либо особыми воспоминаниями и неупотребляемые. Думаю, м