5 Но не будем заглядывать в будущее, никому неведомое. Пусть маленький растет, окруженный любовью и лаской, пусть питается культурно и живет, не зная заботы. Наше дело взять заботы и тревоги на себя. А кроме всего, ведь жизненная задача — не в том, чтобы прожить без тревог, а в том, чтобы прожить достойно и не быть пустым местом и балластом своей страны.
А. И. Флоренский с детьми Ольгой и Александром.
Фотография. 1891 г.
Если попадаешь в бурный период исторической жизни своей страны и даже всего мира, если решаются мировые задачи, это конечно трудно, требует усилий и страданий, но тут-то и нужно показать себя человеком и проявить свое достоинство. Что же, были мирные и спокойные периоды. Но разве большинство использовало эти годы спокойствия? Конечно, нет, занимались картами, интригами, пустословием, делали очень мало достойного внимания. Были ли удовлетворены? Нет, томились от скуки, куда-то рвались, даже кончали самовольно счеты с жизнью. Оглядываясь назад и просматривая свою жизнь (а в моем возрасте это особенно надлежит делать), я не вижу, в чем по существу я должен был бы изменить свою жизнь, если бы пришлось начинать ее снова и в прежних условиях. Конечно, я знаю за собою много отдельных ошибок, промахов, увлечений — но они не отклоняли меня в сторону от основного направления, и за него я не упрекаю себя. Я мог бы дать гораздо больше, чем дал, мои силы и по сей день не исчерпаны, но человечество и общество не таковы, чтобы сумело взять от меня самое ценное. Я родился не вовремя, и если говорить о вине, то в этом моя вина. М.б. через лет 150 мои возможности и могли бы быть лучше использованы. Но, учитывая историческую среду своей жизни, я не чувствую угрызений совести за свою жизнь в основном. Скорее наоборот. Раскаиваюсь (хотя это раскаяние не доходит до глубины), что относясь к долгу страстно, я недостаточно расходовался на себя, — под «на себя» разумею вас, в которых ощущаю часть самого себя, — не умел радовать и веселить вас, не дал детям всего того, что хотелось бы дать им. — О Тике. Я уверен, что ее малые успехи происходят вовсе не от недостатка способностей, а от растерянности, неуверенности в себе и застенчивости, а также от недостаточного развития внешнего. Надо ее ободрять, помогать ей, так чтобы она стала на ноги уверенно, разговаривать с нею, читать ей и заставлять читать — пусть читает, что ей нравится, хотя бы и не первого сорта — лишь бы привыкла к чтению. Надо разрыхлить ее знания, а для этого заставлять комбинировать их в различных и дальних сопоставлениях, ну хотя бы путем фантазии. Пусть, например, рассказывает воображаемое путешествие, решает казусы из разных областей. О Мике. Он переживает переходный возраст, который всегда дается нелегко, а при нервности и одаренности особенно трудно. Нисколько не сомневаюсь, что Мик будет тебя радовать, что он выровняется. Пока же надо, не распуская его и относясь с твердостью, просто ждать, ждать терпеливо и с надеждой. Он стремится из дому, т. к. ищет впечатлений. Постарайтесь дать ему таковые, пусть Вася и Кира приучают его разбираться в коллекциях, делать кое-какие наблюдения и опыты, записывать, чертить, собирать материал по вопросу, который его более или менее занимает, например по фотографии. Это и пригодится ему в будущем, и введет в русло в настоящем. Старайся завести в доме привычку (хотя бы отдельными фразами) к иностранному языку, только так можно освоить язык. Пусть это будут, наконец, отдельные слова, пусть не совсем правильно: надо разбить внутреннее сопротивление и одомашнить язык, который воспринимается не как нечто применяемое, а лишь как школьный предмет. В этом — вся беда. Пусть же он будет в употреблении, хотя бы и неумелом. — Птичку попроси подкрасить для маленького Никиту6, для этого ему надо не более четверти часа и можно сделать на месте. — О тебе. Я писал вовсе не о кухонно-квартирной твоей нужности (тоже важной, впрочем), а о твоей необходимости для детей, как источнике тепла, любви, как о связи их между собою. Они же все тебя очень и очень любят, но по обычаю людскому относятся небрежно, потому что это уже есть у них. Откуда приезжает Ел<ена> Вл<адимировна>?7 На Наташу напрасно досадуешь, было бы плохо, если бы она отбросила все, что получила от матери, какова бы та ни была (я ее не знаю и не представляю себе). Но пусть Наташа видит лучшее, тогда усвоит. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля и еще раз целую.
1. Новый год отмечали и на Соловках. Вот как это описывает Ю. И. Чирков («А было все так…». М., Политиздат, 1991, с.133–134): «Новый, 1937 год мы встретили еще в библиотеке, а накануне состоялся прекрасный новогодний концерт — последний в истории соловецкого театра. Все исполнители, предугадывая это, играли так, как перед смертью, отдавая все свои силы и вдохновение залу. Как пел Привалов, как исполнял Брамса и Рахманинова (2-й концерт) Выгодский! Все были растроганы, очарованы. (Кстати, Рахманинов, как белоэмигрант, был запрещен для исполнения, и его подали как Чайковского). Какие миниатюры новогоднего содержания разыгрывали комики-эстрадники и артисты оперетты! Конферансье Андреев смешил публику до слез, в том числе и руководство лагеря, восседавшее в „правительственной“ ложе. Экспромты Андреева были весьма смелыми и острыми. Например, он передал разговор двух чаек, соловецкой, прилетевшей на зиму на юг Европы и французской. Соловецкая чайка так хвалила Соловки, что французская захотела туда полететь весной. Соловчанке стало жалко француженку: „Ах! Ты болезная, да ты иностранка, тебе же пе ша пришьют (подозрение в шпионаже) и нас подведешь под монастырь (под монастырем расстреливали), не придется полетать над монастырем. Да и кого смотреть — монахов нет — Монахов есть“. Француженка огорчилась и прощебетала: „Ну ваши Соловки к монаху“.Начальство тут не смеялось. На другой день Андреев получил трое суток ШИЗО.
Второго января пришел начальник колонны и объявил о переезде всех жителей библиотеки в колонну. Мне опять досталась 11-я камера во второй колонне, где кишело 80 человек».
2. О хозяйственных делах и увлеченности водорослями Флоренского пишет Р. Н. Литвинов 1937.I.9: «…Нужно сказать, что по существу тут кормят достаточно, а готовка пищи и глубокий интерес к этому процессу вызваны, должно быть, просто желанием создания чего-то личного, создания своего хозяйства, чего-то вроде очага. Мне-то лично лень заниматься этими делами, а главное я очень не люблю мыть посуду, да и времени вообще не хватает. Но, быть может, я уговорюсь на это дело. Приятель мой, с которым мы ведем вместе элементы хозяйства, т. е. получаем вместе хлеб, ходим вместе обедать и у которого я съедаю мясные кушанья (о. Павел, действительно, не ел мяса. — Ред.), а взамен отдаю ему винегрет, давно уже уговаривает меня перейти на самоготовку. Но я опасаюсь, так как он человек рассеянный, и, когда начнет, например, сушить себе хлеб на ржаные сухари, очень им любимые, обязательно их сожгет. Он увлекается ботаникой водорослей. Смотрит в микроскоп, иногда показывает мне. Красиво, но не интересно. Как-то не тянет меня к ботанике».
3. Ризоиды — нитевидные образования у водорослей, выполняющие функции корня.
4. Так о. Павел называет внука Павла.
5. В своих воспоминаниях о. Павел много пишет об отце, о том, что из семейной жизни он хотел создать рай: «Я сказал слово „рай“, ибо так именно понимаю своего отца — на чистом поле семейной жизни возрастить рай, которому не была бы страшна ни внешняя непогода, ни холод и грязь общественных отношений, ни, кажется, сама смерть… Все тяготы жизни отец нес на себе, но вносить их в семью не хотел; и, не выдержав тяготы одинокого несения труда, и горя, и неприятностей жизни, ради того, чтобы семья была избавлена от них, он надломился и, когда увидел неосуществленность своей жизни, потерял равновесие и телесное, и духовное… семья была его идолом, его богом, а он — ее жрецом и жертвою» («Детям моим», с.25). Причины этой неосуществленности о. Павел видел в том, что «…их (родителей. — Ред.) мировоззрение, бывшее попыткою семьею преодолеть нигилизм, их окружавший в дни их юности, само таило в себе „яды нигилизма“» (с. 26), поскольку семья строилась именно «на чистом поле», без связей с прошлым, с предками, с верой. Восстановление этой связи будет уже сознательным делом жизни о. Павла.
6. Фаворский Н. В.
7. Дервиз Е. В.
У входа в театр СЛОН.
Фотография. 1920 гг.
4 декабря 1937 г., быв. Кожевенный завод
XII.4. Дорогой Мик, хорошо, что в Загорске построен дом пионера и притом нарядно и занимательно украшенный. Но грустно, что развелись автомобили, грузовики и прочие источники порчи воздуха и тишины. На моих глазах, с 1904 г., когда я впервые попал на место нашей жизни, тихий, с чудными окрестностями Посад постепенно перерождается в шумный Московский пригород Загорск1, и все милое, ради чего я держался Посада, уходит в воспоминания. Уже нет ни прежних лесов, ни прежних грибов.
Читальня библиотеки СЛОН.
Кадр из фильма «Соловки» из фондов СГИАПМЗ 1928 г.
Ни прежних озер (кажется), ни прежней непуганой птицы и белок, ни прежнего изобилия рыбы. Особенно резко пошло это изменение с 1914 года, когда в Посаде расположились войска, переглушили рыбу, распугали птицу. Человек — враг самому себе, и где он появляется, там начинает портить условия своего собственного существования: мусорить, грязнить, истреблять. Но к сожалению, так было испокон веков и нужна очень высокая степень культурности, чтобы задерживать эту вредностность человеческой деятельности. Посмотри, у нас: никто не хочет закрывать за собою дверь, хотя самому же будет холодно. Никто не хочет подумать, что истребляя (без нужды!) цветы, деревья, птиц — он сам же лишится всех этих красот. Никто не заботится о чистоте — бросает всюду бумажки, жестянки, стекло, тряпки — а потом самому тошно смотреть. Такое же отношение и к обществен<ному