<ины> Жковлевны>1, благодарил за нее и остался очень доволен изяществом и четкостью ее изложения, не идущими в ущерб глубине мысли, даже наводящими на углубленное рассмотрение вопросов графики. Надо вам всем усвоить эту книжку, т. е. не просто прочесть, а изучить с карандашом в руке. Рад успехам М<арии> В<ладимировны> и ее детей, но скажи ей, напрасно она жалеет, что не посвятила себя всецело живописи: теперь плакала бы, как в свое время плакала Н<ина> Жковлевна> от обратного, жалея о неимении детей кроме Адриана, хотя Адриан во всех отношениях образцов и не оставляет желать лучшего2. Мирового М<ария> В<ладимировна> не создала бы, а написала бы несколько десятков картин, допускаю, что очень недурных, и упоминалась бы в каком-нибудь справочнике, в 2 строках. Неужели из-за этого стоит терять личную жизнь? Что же до творчества в собств<енном> смысле слова, то оно же ей никогда не было заказано и вырвалось бы, если бы было (в собств<енном> смысле слова!), несмотря ни на какие препятствия. Ведь это большая разница — способности и творчество. Способности у многих, творчество у единиц на десятки миллионов, да и то не всегда такие единицы появляются. Если у М<арии> В<ладимировны> есть Никита и Ваня3, то это для художества совершенно достаточно и можно отойти в сторону спокойно, остальное — от самолюбия. О разных знакомых, когда ты пишешь, я вспоминаю, сам же ничего не помню: это и ослабление памяти и реакция защитная организма, — чтобы не подавать лишнего повода к грусти. Что касается до ваших писем, то они — единственное, чем я живу здесь, и чем больше их, тем лучше. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля. Кланяюсь М<арии> В<ениаминовне> и бываю рад узнать, что она заходила к вам. Ее метеорный характер приходится принимать как факт, т. е. брать каждое ее появление само по себе и не делать никаких расчетов и выводов на будущее. Еще раз целую.
Павлик на руках у Тики, рядом: Ваня и Маша Фаворские.
Загорск. Фотография М. П. Фаворского, 1936 г.
1. Нина Яковлевна Симонович-Ефимова (1877–1948), — близкий друг семьи Флоренских, художник-график, автор книги «Записки петрушечника» (М., 1925), предисловие к которой было написано о. Павлом (опубликовано в издании 1966 г.), автор портретов П. А. Флоренского.
2. Речь идет о сыне Н. Я. Симонович-Ефимовой — Адриане.
3. Сыновья В.И. и М. В. Фаворских.
21–22 апреля 1936 г., быв. Кожевенный завод
[1936.IV.21–22. № 58]. Дорогая Наташа, получил Ваше письмо от 13.IV.1936. Радуюсь маленькому и хочу Вам сказать, что не стоит Вам печалиться о временном прекращении занятий: они придут своим чередом, да и не они — самое важное в жизни. Но конечно следует довести начатое до конца. Ввиду Вашего интереса к вышивкам, присылаю в письме образец шитья,1 как будто бывшего когда-то недурным; — попался мне случайно в тряпках для обтирания химической посуды. Об именах я писал, Анне Михайловне, но, очевидно, письмо не дошло. Если это только пока, то подождем, а если совсем, то напишу снова. Против своего имени не возражаю, а характеристику его найдете у меня в рукописи, подробную. Есть такая же у моего тезки, П<авла> Жковлевича>2. Вообще, почитайте мои «Имена»3. Что же до женских, то кроме написанного в письме и в «Именах», об Елизавете скажу, что несмотря на общую доброкачественность его, оно трудно по судьбе — как-то нескладно и потому неуютно. Елена — не плохо, но лучше Марии все равно не найти, а почему же не дать лучшее, что можно, если только нет каких-либо особых мотивов против. Снимок лучше всего сделать не в фотографическом ателье (там они всегда выходят плохо), а дома, и домашняя фотография, даже при плохой технике, всегда передает человека лучше, чем сделанная в чуждой обстановке, чужими руками и с искусственными ухищрениями. Как-то мне потребовался фотоснимок. Один знакомый повел меня к одному из лучших московских фотографов, и тот, по знакомству (а согласно здешней терминологии «по блату»), особенно постарался. Получилось изображение, от которого я, по прошествии лет 12-ти, до сих пор краснею, а ночью, проснувшись и вспомнив его, чувствую приступ тошноты. Вполне понятно, что наряду с музыкой Вас интересует шитье. Ведь узор есть отвлеченная формула каких-то мировых процессов, либо внешних, либо внутренних, а точнее сказать: внешних, поскольку они прошли чрез внутреннее освоение, внутренних, поскольку они выразились в каком-то последовательном ряде движений: — эмоциональное движение, жест, рисунок, запечатление рисунка шитьем и т. д. Музыка — та же мировая формула, но запечатленная иным способом (да и не совсем иным, ибо нотная запись сама есть орнамент и, помимо своего звукового содержания, имеет значимость и зрительную), так что шитье — это музыка и музыка — шитье. Скажете, что шитье не всегда таково. Нет, оно всегда таково, но оно бывает натуралистично, или формалистично, или некомпозиционно, или плохо выполнено. Конечно, но ведь все эти пороки могут быть и у музыки. Поэтому будем равняться по высшим проявлениям. В частности, было бы любопытно дать стилистическое сопоставление шитьевого орнамента и музыки по эпохам и векам. Я уверен, что обнаружится параллелизм. — Всего хорошего Вам и малышу, о котором я все время думаю.
1. В конверт была вложена вышивка-ришелье на лоскутке белой льняной ткани. О рукоделии, ручном труде о. Павел Флоренский пишет в «Воспоминаниях»: «В произведении руки человеческой, каково бы оно ни было, в самом грубом, всегда есть таинственное мерцание жизни, как непосредственно чувствуется это мерцание в какой-нибудь раковине, камне, обточенном морскими волнами, в слоистости агата или сердолика, в тончайших сплетениях жилок листа. Машинная же вещь не мерцает, а блестит, лоснится мертво и нагло. Ясно помню, хотя и не всегда умел отчетливо сказать, но непосредственно, почти физиологически, — как состояние своего тела, — ощущал я с полною живостью качественную разницу ручного и машинного» («Детям моим», с. 60). Интерес П. А. Флоренского к художественному шитью продолжал традиции рода Сапаровых — в семье хранились ковры кавказской работы и редкие ткани, образцы золотошвейного шитья. Работа в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры обогатила его представления о древнерусском и византийском шитье. Изучением орнамента занималась и его двоюродная сестра — Тамара Аркадьевна Арманд. В ее книге «Орнаментация ткани» (М.-Л.: Academia, 1981) приведены интересные стилистические сопоставления орнаментов разных стран и эпох, но вне соприкосновения с музыкальным искусством.
2. Павлинов Павел Яковлевич (1881–1966) — художник, друг и коллега о. Павла Флоренского по ВХУТЕМАСу. Иллюстрировал его работу «„Диэлектрики“ и их техническое применение» (М., 1924).
3. Имеется в виду книга «Имена»; впервые полностью: Флоренский Павел, свящ. Имена. М., 1993. Труд о. Павла «Имена» содержит как исследование природы и смысла имени вообще, так и развернутые характеристики ряда имен.
24 мая 1936 г., быв. Кожевенный завод
Дорогая Наташа, письмо Ваше я получил, благодарю за сообщения о Васе, которые дали мне знать то, о чем другие не пишут, вероятно потому что сами не знают. Как мне хотелось бы помочь всем вам, но увы помощь невозможна. Я не знаю, когда ожидается маленький; полагаю, что скоро. Однако, напишите точнее. Полагается просить об осторожности с собою в ожидании маленького. Однако припоминаю, как далекий как бы родственник, старик 80 лет, Пекок, Готлиб Федорович, прислал мне письмо, когда Анна ждала Васюшку и убеждал остерегаться пожара и бешеных собак. Опасаюсь, не вышли бы мои просьбы и советы в таком же роде, и потому молчу. Для Вас эти события — давно прошедшее, праистория, для меня же — вчерашний день, и все бывшее тогда помнится с такою яркостью, как будто буквально было вчера. Даже больше, вчерашний день забывается, и мне трудно вспомнить, что я делал или говорил вчера, а тогдашнее живо в малейших подробностях. Васю, только что родившегося, представляю как будто он сейчас предо мною в пеленках и тюфячке. Впрочем эти пеленки и тюфячок Вы тоже можете представить, т. к. наверное Анна передала их Вам для нового маленького. Будьте здоровы и бодры, жду известий, кланяюсь Вашим родителям и всему семейству.
24–25 июня 1936 г., быв. Кожевенный завод
1936.VI.24–25. Соловки. Дорогой Васюшка, от мамочки получил известие о рождении маленького1. Надеюсь, что здоровье Наташи неплохо, однако хотел бы узнать об этом точно. Мне хотелось бы также, чтобы маленький прожил хотя бы лето дома, т. е. в Посаде, тем более, что там хороший воздух и ближе к природе. К сожалению, я не знаю, что есть у меня и потому не могу ничего подарить ему. Но ты сам выбери, что найдешь подходящим и подари от меня. Тебе же надо воспользоваться летним солнцем и хорошенько отдохнуть к зиме, а также предаться размышлениям, чтобы накопление знаний и опыта не было загромождением и обременением памяти, а действительно обогащало общее миропонимание. О судьбе твоих работ я так и не знаю. Главное, мне представляется необходимым фиксировать их, чтобы не были нагромождением, которое легко выветривается, забывается и не оставляет прочных следов. Старайся по возможности подводить итоги составлением таблиц, схем, диаграмм, — это не только фиксирует, но и придает материалу легко обозреваемый вид, необходимый для сопоставлений и выводов. Кроме того подобная координация материалов и данных служит хорошим пособием для преподавания, даже если схемами и прочим не пользоваться как непосредственно показываемым пособием, — т. к. мысль и изложение приобретают достаточную четкость. У нас в стране и раньше и теперь мало кто умел излагать четко, а этому между тем учиться особенно важно. Сейчас, например, читаю «Пегматиты» Ферсмана2 и нахожу, что изложен материал на редкость тяжеловесно, неоформленно и неусвояемо: типично-немецкое изложение, с которым надо всячески бороться. Вернадский, несмотря на свои французские симпатии, тоже излагает свой драгоценный материал совсем не так, как следовало бы и как изложил бы его любой француз, даже на много голов ниже Вернадского. Должно быть живое чувство архитектоники произведения и его ритмики, а для этого нужна внутренняя ясность мысли. Среди различных работ я занимаюсь, правда очень медленно продвигаясь вперед, проблемою морфометрии. Наметил один путь, кажется он должен дать хорошие результаты, но для него необходима большая предварительная проработка ряда математических вопросов. К этой проработке я подбираюсь, пока же вывожу ряд формул. К сожалению, намеченный мною путь аналитически сложен и представляет математические трудности, в возможности преодоления которых при наличии весьма скудных, почти детских пособий и отсутствии других, хотя бы скудных, я далеко не уверен. Однако, выводимые мною формулы вероятно будут полезны и сами по себе, если бы и не удалось использовать их по прямому назначению. — В «Полном собрании сочинений» И. Ф. Рылеева (Academia, 1904, стр. 297, № 88)