Поблек Царьград перед стволом;
Здесь лиственниц склоненных ряд
Затмил торжественный Царьград.
Не купол то Софии, нет,
Но, облаченный в снег и свет,
Парит сияющий Фавор
Над цепью Тукурингрских гор.
V
Шел путник ношей утомлен,
Давно забыл еду и сон,
Висели лоскуты одежд,
И не смыкал в блужданьях вежд,
Лишь отыскать ночлег у скал,
В нем голос внутренний кричал.
Кругом не слышно ни души,
Вдруг треск и залп. На залп спешит
И видит: пьяный лес, бугор.
На нем, раскрыв широко взор,
Мальчонок. Как олень стоит.
Он черноглаз и длинноног
На бронзовом лице — восторг.
Расселся купол. Бьет фонтан.
Восторгом хладным обуян,
Застыл, молитвенно вперив
Пытливые глаза в разлив:
Бугор растрескался и бьет
Из недр фонтан прозрачных вод.
Струя текла, журчал ручей
Под сетью иглистых лучей,
И, ниспадая, застывал
Слоями наледный кристалл.
Странник: «Ты, мальчик, смертный, иль тайги
Хранитель-дух, но помоги»,
Мальчик: — «У нас ты можешь ночевать,
Дадут поесть отец и мать».
Странник: — «А как тебя зовут?»
Мальчик: — Олень,
Орон я слышу каждый день
И сам почти что позабыл,
Как называли Михаил.
Скажи мне, путник, кто же ты.
Странник: «Искатель».
Мальчик: — Зо…?
Странник: «Нет, мерзлоты».
Ответом странным восхищен
Взирает юный орочон.
С бугра скользнул, скорей бегом
Спешит взволнован в отчий дом.
Так мчал бы дикий багдака[3],
Познав нежданно седока.
Мальчик: «К тебе бегом, отец, ами,
Привел я странника, прими…
Недаром гость уж недалек
Гласил упавший уголек.
И знаешь, гость наш — не простой:
Он ищет… занят мерзлотой.
Не нужно золото ему
Сбирать в дорожную суму.
Он, верно, знает все. Про Мышь
Расскажет нам. Скорей поди ж
И встреть его. А ты поесть
Дай, айя ноно,[4]
Вот он здесь.
Звенит и трескается лед.
Шаги послышались… Идет».
VI
Лишь в быстрый темп той речи вник
Со шкуры поднятый старик.
Ремнём затянуты унты.
Спешит до близкой темноты
Навстречу гостю, сердцем рад,
Что заблистал у сына взгляд.
Старик: «Куда ты, странник, держишь путь?
Зайди в юртан мой отдохнуть».
Странник: — Устал, измучен, одинок,
Иду по льдам, мой путь далек.
Старик: «Привет тебе. Пусть уруса
Заменит голые леса.
Живи у нас, пока цветы
Не изукрасят мерзлоты».
Странник: — Ах, слишком жребий мой суров.
Прошу, лишь на ночь дай мне кров.
Сказал, но духом стал уныл.
Старик смолчал и вход открыл.
VII
«На древнем темени живет
Древнейший Азии народ»,
Подумал гость. «Увижу я,
Цельна ли древняя семья».
Вошел. Себя перекрестил:[5]
Князь горних воинств Михаил
В доспехах, с пламенным мечом
Стерег от бедствий мирный дом.
Старик: «Почтил недаром бачу[6] ты:
Знать, помнишь, кто от темноты
Нас защищает. Светлый дух
В беде не бросит верных слуг.
Он крилы мощные простер,
Как народился сын. С тех пор
Висит в юртане образок,
Храня младенца от урок[7],
Чтоб дух болезни, бутилэ,
Дом обегал в полночной мгле.
Привет тебе. Свои дары
Воздаст Господь наш Далары —
Хозяин неба». И жена
Скромна, тиха, оживлена
Приходом гостя, просит сесть.
Приемлет, как благую весть,
Он приглашение. Пошел,
Умылся. Видит — полный стол.
Олений ок'рок, дёвухи,
Порезан в крупные куски.
Жирно кабанее плечо.
Сушеной рыбы, элгочо,
Переплетаются ремни.
Но хлеба мало, лишь одни
Лепешки hёлькёнё лежат
Стопой, невзрачною на взгляд.
Обед закончен. Вьется пар, —
Хозяйка сыплет ягод в вар
И в чашке глиняной простой
Черничный подала настой.
Пурпурно-красный терпкий сок…
Он мысли грустные увлек
К стране родной. Он их унес
К имеретинских соку лоз.
И в грезы странник углублен
Почти забыл, где ныне он.
Сидели молча. Лишь в пиал
Старик черники подливал.
Вдруг неожиданный вопрос:
Прервал теченье милых грез.
VIII
Старик: «Быть может, хочешь ты лежать?»
Странник: — Чтоб ни сестра, ни брат, ни зять
Не знали где я. Чтоб жена
Забыла, роком сражена
Об имени моем, о мне
Не вспоминала б и во сне,
Чтоб все надежды отцвели,
Я испарился бы с земли,
Как здешний снег, что намела
Нежданно майская метла.
О да, хотел бы я лежать,
Откуда не вернуться вспять.
Старик: «Я вижу, странник, ты скорбишь.
Вдохни полнее нашу тишь,
И боль замрет у нас на льдах
И пред людьми забудешь страх».
Странник: — «Ну что ж, ничуть не утаю
Я боль душевную свою,
Озлоблен, мрачен, грустен, дик.
Да, люди чужды мне, старик.
Не говори мне: „Каждый — брат“.
Не зная низости охват,
В тайге ты бродишь весь свой век.
Волк — человеку человек,
Иль злее. Уссурийский тигр
Не мучит жертву ради игр,
А человека — не нужда,
Не голод, — зависть иль вражда
Стезей предательства, измен
Толкает к страсти злобной в плен.
Он в душу ближнему иприт
Налить хотел бы, — и горит
От злобы сердце. Другу дал
Приязни знак ты, свой кинжал.
Но в час афелия[8] забыт
Долг благодарности и стыд.
Увидишь ты друзей без маск.
Тобой подаренный дамаск,
Поверь, насколько было сил,
Твой друг в твою же грудь вонзил,
Хотя доверчивый твой сон
Хранить клялся надежно он».
IX
Старик: «С тобою спорить не готов.
Не знаю ваших городов,
Ни ваших нравов и страстей.
Останься с нами. Мы гостей
Не видим вовсе. Небом дан
Пришлец из дальних, чуждых стран.
Смотри, как милый сын наш рад,
Как у него блистает взгляд!
Один у нас хомолчеган.[9]
Когда-то возвестил шаман:
„Познает тайны мерзлоты“.
Так, может быть, расскажешь ты
Ему про солнце, дождь и ветр,
Про вечный лед подземных недр.
Как грома светлая стрела
Разила ствол, а не сожгла.
Быть может, даже объяснишь,
Живет ли под землею Мышь,
Чей рог огромен и пробьет
На реках самый мощный лед,
Бугры вздымает головой,
Как древней носится молвой».
Х
Странник: — Смотреть ли мне чужой уют[10]
………………………………………………
Старик: «Твои слова рождают гнев.
Сей страсти гибельный напев
Тому назад пять-шесть веков
Полузабыт у эвенков.
Так лучше: миром дышит грудь.
И ты здесь мог бы отдохнуть».
Странник: — Увы, старик, мой путь далек —
Пустынен и велик Восток…
Но расскажи, ужель в веках
Не ведом вам ни гнев, ни страх.
Старик: «Нет, прежде в нас дышал порыв,
Мы устремлялись, все забыв,
Волною гневной из русла
Страсть мутная тогда несла.
Но ныне миром поросло
Тревоги мерное русло.
В преданьях ни один тайон,
Наш предок дальний, опьянен
Задором бранным, гневен, яр,
Набегов разжигал пожар.
Наездник, рьян, нетерпелив,
Топтал колосья зрелых нив.
Бежали, плача и дрожа,
Трудолюбивые манджа.[11]
Стоня, все таяло кругом.
Был славен и богат наш дом.
Китаю страшен был. Но свой
Пыл усмирил он боевой,
Забившись в рваные чумы.[12]
Потомки тех тайонов — мы.
Молниеносный тот удар
Теперь ослаб. Угас пожар,
Пылавший некогда в сердцах.
Соседи позабыли страх.
Под пеплом тлеет древний пыл,
Кристаллом льдяным гнев застыл.
Умчалась мутная волна,
Минули славы времена.
Наш промороченный народ
Веками в косности живет.
Но мерзлоты обманчив вид:
Она могущество таит
В заветных недрах; узел пут
Те силы тайные сорвут.
Так чает сердце, пилла — вот.
Пока же — в косности народ».
XI
Странник: — И наш, скажу тебе я род
Давно зигзагом вниз идет.
Отец отца был польский граф.
Восстал в защиту панских прав,
Но, силой русской побежден,
Был сломлен, был окован он
С друзьями-панами. Приказ
Готов — о ссылке на Кавказ.
К изгнанью был приговорен
С ним также сын Виссарион,
Кавказа чужд красотам дед
Прожил в изгнаньи мало лет.
И, ностальгией заболев,
Окончил дни Друдзовский Лев.
А сын его Виссарион,