К былому, за шестнадцать лет,
Когда старик изрек обет:
«Родится если сын — духам
Его в служение отдам».
Клубами ширился туман,
Куда вступил тогда шаман.
И к рубежу приник миров,
Где трещина — бездонный ров,
Где духи — стражи, — дарышал, —
Как кость белы, тверды как сталь, —
Несокрушимою рукой.
Содержат души за рекой.
Там нгектар сонный, мертвых дол,
Томил Оро в плену и гнел.
О, как вещественность сладка,
Как страшна призраков рука!
XXIII
Гость полюбил. И стал вникать,
Чем развивала сына мать,
Как незатейливый вопрос
В уме ребенка пышно рос.
Мать: «Скажи, какой на свете зверь
Без рук, без ног стучится в дверь?
Не знаешь? — Ветер то́, ӧдин
Самодержавный господин,
Он рыщет всюду. Но без ног
Ни троп не зная, ни дорог».
Оро: — Да, но отцовская стрела
Летит, не требуя крыла…
Ужель ее быстрее нет?
А знаешь, нцнц, верно свет
Быстрее ветров и стрелы
Вонзит конец своей иглы.
А Время? Ведь оно вперед
Разящих солнцестрел идет.
Но вот, быстрейший зверь опять:
Всех быстрых может перегнать
Мысль, безудержная, и вид
Того, что Время лишь сулит,
Покажет четче нам, ясней,
Чем видим в полдень ярких дней.
Бывает, словно дикий гусь,
Вперед я Времени помчусь
И мыслию живу в потом,
Как в ныне близком или в былом,
И даже будущего мгла
Ее сдержать бы не могла.
Искрит и плещет Мир в игре,
А я — как будто на горе
И с высоты холодной моr
Увидеть время поперек.
Умудрена годами мать:
Умела сына не прервать,
Своим молчанием остра.
Серела, доrорев до тла,
Полуостывшая зола.
Лишь стон тайги rудел вдали,
Да звезды ясные цвели.
XXIV
Он мыслил образом. Вставал,
Как лучезарный интеграл,
Всей вещи в целом яркий лик:
Одно мгновенье — и возник.
Звенит в груди призывный звук:
Натянут туго звонкий лук.
К полету просится, смела,
Пернатокрылая стрела,
Но путь воздушный ей закрыт.
Она заряжена, дрожит.
Вдруг сорвалась. Раздался гул,
И луч серебряный сверкнул,
К лазури брызнувший дугой.
Так образ набухал тугой,
Томил, ворочался и рос.
По коже пробегал мороз,
И мука мысли то в озноб,
То в жар бросала юный лоб.
Во глубине, во тьме пещер —
Бытья смесительный кратэр.
Вещественней самих вещей,
Точится Вечности ручей.
Но в подсознательной Ночи
Томятся чистые ключи, —
Непроницаемый шатер
Над ними плотный мрак простер,
Не допускает, чтоб родник
На свет сознания проник.
И вот, растет, растет напор.
Надтреснут свод — сияй простор!
И мысли вытекшей кристалл
Вдруг сформирован засверкал.
Клубами ладона повит,
В живом движеньи умный вид, —
Свет света, красота красот.
Не знает тленья, но живет.
И больше собственного Я
Волнует бытие бытья.
XXV
Он был охвачен жаром — знать.
Еще ребенку — не подстать
Круг детских песен и забав.
Он научился пылкий нрав
Таить под черствою корой.
Один, уrрюм, своим не свой,
Всходил он на лесной бугор,
Вперяя вглубь сверлящий взор.
Упорной думою пронзен,
Вскрыть мерзлоту пытался он.
Какие силы вознесли
Те булrоняхи, rрудь земли?
Не ледяной ли холм сокрыт
В бугре из мха, ином на вид?
И расчищал олений мох.
Но, хрупкий, быстро изнемог
И выбился из детских сил…
Хрустальный купол проступил,
— Заголубевший небосвод.
Но небеса — не тот же ль лед?
Быть может, искры пузырьков
Замкнуты в ледяной покров?
Пустоты в бирюзовой мгле?
Изъяны в горнем хрустале?
Оро дробить старался свод.
Удар кайла другой зовет.
Вдруг треск внезапный. Оглушен,
Отброшен, перепуган он.
Бугор растрескался, и бьет
Из недр источник чистых вод.
И ниспадая застывал
Слоями наледный кристалл.
Заветной встречи мирный час!
Ликуя луч последний гас,
И лепестки даурских роз
На снег синеющий нанес.
Пернатым облаком паря,
Зарделась ранняя заря,
И сизым сегментом легла
Земная тень — в пространствах мгла.
За ней смарагдный горизонт
Ночь многоокую ведет.
Взволнован, потрясен, влюблен,
Оро в ту ночь не вспомнил сон.
XXVI
Так сблизились: Аджаристан,
Полузатухнувший вулкан,
И с огнедвижною мечтой
Эвенков край над мерзлотой.
Оро в томящуюся грудь
Свободу мысли мог вдохнутъ,
А в гостя хмурого проник
Прохлады девственный родник.
Оро ходил за гостем вслед,
Ждал упоительных бесед,
Ему на разсмотренье нес
Он за вопросом вновь вопрос,
В надежде твердой, что вперед
Вожатай верный поведет.
В уме влюбленном яркий свет
Сиял навстречу, как привет,
И долrий, углубленный rул
Ответ полученный тянул.
Любовь, привычка и расчет
Оро все далее влечет.
Надеждою разгорячен
Он тщится изменить закон
Орбиты жизненной — идти
По своевольному пути.
Мечтает тайно: может быть,
С Сандро удастся жизнь прожить
И прочно, крепче кровных уз,
Спаяет мыслию союз.
Сам от себя с своей мечтой
Сперва закутывался тьмой,
Упорной тайной окружил
Надежд заветных жгучий пыл
И не давал себе отчет,
К чему желание влечет.
Стремленьем властным ослеплен,
Оро rлушил разлуки стон.
Любил свой дом. Отец и мать…
Он жизнь без них не моr понять.
Страшила мысль покинуть их.
Но замысел, — мерцавший шлих, —
Путь в мерзлоте себе прорвал,
И вот, расплавленный металл
Струей слепящею потек —
Времен река, событий рок.
Но в слове находил предел
И под корою цепенел.
XXVII
И так тянулось. День за днем.
Оро молчал, палим огнем.
Но близился разлуки срок.
Таиться долее не мог
Орон и в сбивчивых словах
Отцу поведал о мечтах.
Старик:«Ужели мрачный уруса́
Тебе дороже, чем краса
Пустынных гор, rлухой тайги,
Где человеческой ноги
Следа не встретишь? Ах, Оро,
Ты рвешься: взяться за перо,
Забыть смолистый наш костер,
Отдать безропотно простор, —
Чтоб схоронить навек в стенах
Души иссохшей жалкий прах,
Что все с урусом потерять —
Народ и дедов, даже мать.
Поберегись, мой сын, обой!
Смотри, ты борешься с Судьбой.
Она ж не терпит, коль идем
Мы к цели собственным путем.
Она желанье утолит, —
Однако странен будет вид
Вотще осуществленных нужд,
И. замысл жаркий станет чужд.
Все должное само собой
Придет, когда в неравный бой
Вступать не будешь. Но не снестъ
Судеб властолюбивых месть
За вызов, ежели мечты
Покорно не отрекся ты.
Судьба свой кубок поднесет,
Но горький, горький вкусишь мед:
Она согласьем отомстит,
Подлив язвительных обид.
Вручит она напрасный дар,
Когда ты сердцем дряхл и стар,
Когда о просьбе позабыл
И отступил в покорный тыл.
Она припомнит всякий вздох.
Воздаст тебе, что тайно мог
Желать в безмолвии ночном,
Когда хотел оставить дом,
Когда не чувствовал, что сир,
Когда в атаку шел на мир.
Поберегись, мой сын, обой!
Не спорь с ревнивою Судьбой».
Оро в молчании поник:
Слова нейдут, и нем язык.
XXVIII
Текут минуты. Нет, века.
Порыв уносит старика
Сказать Оро, друзьям, родне,
Всей обезлюдевшей стране.
«Могучий край, пустынный край,
Свои сокровища скрывай
От алчных западных волков,
От хищных касс и сундуков.
Златые россыпи таи
Под ржавым мусором хвои,
В молчаньи тихом берегись
Двуногих и лукавых лис.
Своим безмолвьем мерно стой.
Огонь, огонь — под мерзлотой!
Но вспыхнут недра древних гор,
Лишь осквернит их жадный взор.
Обуглится лесная сень,
Лишится пастбища олень.
Обрыщет льстивая лиса
На юг склоненные леса.
На достояние толпы
Пойдут заветные тропы.
Распуган, зверь лесной сбежит
Туда, где гнейсы да гранит.
И на бездетсrво обречен,
Исчезнет древний орочон.
Подземных кладов, мирный край,
Врагам тиши не открывай…»
Тут входит гость. Не слышал он
Вещаний сих, но сам смущен.
Он ищет слов — издалека
Повесть атаку старика.
XXIX
Странник: «Я отдохнул. Пора мне в путь.
Но пред уходом помянуть
Твоих старинных предков ряд
Дозволишь ли? Куда стремят
Усилья родотворных сил?» —
Будь я тобой — себя б спросил.
Отвечу сам. Твой древний род —
К единой цели путь ведет.
Жизнь рода, смысл, порыв и честь —
В великой цели — чтоб процвесть.
Оро, твой сын, он — тот цветок.
Благоуханен им, Восток
Самосознанья светлый луч
Получит, мыслию могуч…
Оро ты пустишь, может быть,