Со мной на Станции пожить:
В живой работе, лучше школ,
Свое признанье б он нашел…
И недоволен сам собой,
Проигранным считает бой.
Седою головой поник,
Ответных ищет слов старик.
Вот, поднялася голова,
И мерно потекли слова.
ХХХ
Старик: «Старинный водится завет:
Гость да не слышит слова нет.
Но помрачило б навсегда
Мне душу горестное да.
Ведь больше жизни хочешь взять,
Сандро, наш гость. Подумай, мать
И я, старик… К чему нам жить,
Когда любви сотлеет нить?
У нас одно лишь солнце. Ты ль
Затмишь его, развеяв пыль,
И серой, мертвой пеленой
В постели погребешь больной?
Вам сына своего вруча
Чем буду сам я? — heruпча[16], —
Засохшим деревом. Смотри,
Сосна стоит там, но внутри
В щепу разбита, и кора
Винтом ободрана. Сера
Полуистлевшая хвоя.
Так знай: таким же буду я,
Когда покинет нас Оро.
Замерзнет птица, коль перо
На ней ощиплешь. Так отец
Без сына хладный ждет конец.
Как море дорог милый сын
Тебе твой собственный. Один
Ты разве знаешь, что любовь
Нам греет сердце, движет кровь?
И вот последний мой ответ:
От сердца сам скажи ты НЕТ».
XXXI
Странник: «Увы, знакомый крик души
Звучит и здесь, в лесной глуши.
Но как ни грустно, как ни жаль,
А праведна твоя печаль.
Величъе в будущем — оно
Нам не заменит, что дано
Сейчас, теперь, на каждый день.
Лишь только призрачная тень
Растет и тянется длинней
На грань закатных наших дней.
Росток, бутон, цветок и плод —
Все радостью своей живет,
Само прекрасно, тешит глаз:
Не жди ж, а радуйся сейчас.
Твой сын Оро пока — бутон.
Предутренний витает сон
Еще над юной головой —
Прожить минервиной совой.
Прозрачен этот сон. Так что ж,
Не нарушай, раз он хорош.
Ваш воздух рад был я вдохнуть.
Теперь пора, пора мне в путь.
Прощай, спасибо за приют.
И знай, содействие найдут
Ваш сын, отец его и мать,
Коль им придется помогать.
Прощай и сыном счастлив будь»,—
Пошел, не смея вспять взглянуть.
XXXII
Пришла весна — весны здесь нет.
Враз испарился тощий снег.
Суха, поблекла и мертва
По марям длинная трава.
Горюч, как порох, мох сухой.
И лесовал и сухостой.
Чаrды[17] и лиственниц стволы —
Огню добыча. Ток смолы
Вздымает пламень. Лесопал
От малой искры запылал.
Цветут огни в тайге, меж ям;
Несется смольный фимиам,
И облаком живым повит
Олъдой, Селип и Муртегит.
Коварный прометеев дар,
Ползет тигрицею пожар.
И над изсушенной травой
Крутится вихорь огневой.
Там огненная пелена
По скатам гор наведена,
Здесь в ночь густую и средь дня
Трепещет полог из огня.
Дымятся марь, кусты, луга,
Дымятся пни, дымит тайга.
Лесная запылала сень.
То рудозолотой олень
Вздымает пламени рога.
Из-под копыт несется зга.
И зарева со всех сторон
Румянят дымный небосклон.
Стоит здесь мгла и дым густой.
И запах гари. Полосой
Огня хребты обведены
Во дни той огненной весны.
Пылают жгучие цветы
Золотоносной мерзлоты,
И медно-красный солнцещит
Над дымной бездною висит.
XXXIII
Оро безмолвно тосковал.
Худел и сох. Бродил у скал.
Его звенящий голос стих.
В местах унылых и пустых
В мысль беспредметную Орон
Уединялся погружен:
Воспламенился в нем опять
Огонь подземной страсти знать.
И жаром хищным и немым
Был мальчик яростно палим.
Всходил на кручи, с высоты
Вперяясь в мертвые хребты,
Где бродит снежный лишь баран
Вдоль неоттаявших полян,
Куда лишь эхо издали
Раскаты гулкие несли.
Чуждо житейской суеты,
Там для. себя и Я — лишь Ты.
Наш бсзпристрастный Судия,
Себя само рассудит Я.
Подъяло безпощадный меч,
Чтобы разить, рубить и сечь.
Сорвав завесы, мrлу, обман, —
Психолоrический туман.
Безропотно на грозный суд
Прельщенья мутные придут,
И острунится шелуха
Самозабвенного греха.
Безсильны, жалостно малы
Здесь порицанья и хвалы,
И с паутиной пыль легла
На серо-ветхие дела,
И льда хрустального чистей
Здесь волны мутные страстей.
XXXIV
За четом — нечет, снова чет;
За скорбью — радость: все течет.
И за пылающим огнем
Цветистого июня ждем.
Пришел комарник — нганмак’та,
И пробудилась мерзлота.
Ложбины, южный скат долин
Чуть зелены листом первин.
Вот, опушенный анемон
Сквозь осыпь выбился на склон —
Сереет хмурая сирень,
Как жидкая затменья тень.
А вслед, торжествен, величав
И зеленеть еще не став,
Покров священный протянул
Пурпурно-розовый баrул.
И почки клейкие струят
Его камфарный аромат.
Отцвел багул. Холодный морг
Родит взамен другой восторг.
Земли промерзлой всходит весть
Лучами крупных алых звезд:
Краса и пища здешних стран,
Расцвел пылающий саран[18]
И теплой кровью окропил
Поляны, луг и серый ил.
Оро в молчании страдал.
Саран его ли кровью ал?
Куда исчез румянец щек?
Отец глядел — сам изнемоr.
Печальной думой не шутя,
Повез родимое дитя.
XXXV
«Приехали!» — несется весть.
Их обступили, просят слезть.
Ведут гурьбой. На сваях дом,
В земле термометры кругом.
Не бейся, сердце! Близок тот,
Свиданья с кем Орона ждет.
Как пулеметом из бойниц
Толпу обводит чуждых лиц.
Оро: «А rде ж Друдзовский?» — Все молчат,
Смущенно потупляя взгляд
Оро: «Друдзовский звал…» —
Голос из толпы: — Он поручил
Тебя пристроить, Михаил.
Живи на Станции, учись…
Взирать с вершин на грустный низ.
Оро: «Но где же сам он, где мой друг?»
Волненье вскрыв лишь хрустом рук.
Голос из толпы: — Внезапно вызван. Час был лих.
Как слышно, нет его в живых.
Старик: Старик-отец: «Так что ж тогда?
Ты здесь останешься ли?»
Оро: — Да.
Сандро заветов не забыл,
Хочу работать, он где жил.
Старик: «А мне здесь слишком тяжело».
Вскочил оленю на седло —
В тайге родной развеять гнет.
За ним другой олень бредет.
Прощанья длить печальный час
К чему, раз свет уже погас.
XXXVI
Идет навстречу, сам бурчит
В ботинках желтых одессит.
«Зачем же, ну, чтоб да, так нет?
Всегда паршивый здесь обед.
Я одолжил ему пятьсот —
Верну чрез месяц или год,
Безделушка. Но не беда —
И не вернуть. Так нет, чтоб да».
Как эльф порхает меж воров,
Кудрявый Коленька Быков:
Дощечек ищет с давних пор.
Чтоб укрепить на них мотор.
В лазури ль места не нашел
Кирилл, что прямо в комсомол
Спустился. Все ж огромный взор
Глядит на неприбранный двор,
Печалью тайною томим.
Так многокрылый серафим
Лежит, падением разбит.
Но песнь небесная звучит.
В лабораториях развлечь
Оро стараются, но речь
Едва доходит. Он дрожит.
Напрасно тщится юный rид
Вскрыть смысл таблиц, кривых и карт.
Скользнул — и мимо тусклый взгляд.
И лишь одна из-под стекла
Вниманье странно привлекла.
Там лист, червями источен,
Увидел грустный орочон,
Нечто воздушное, легки
Те кружева…
В ответ он вздрогнул, почему
Ему неясно самому.
Он отвернулся. Наугад
Уперся в стол тревожный взгляд.
Оро: «Скажи, прошу, что за червяк
Чернеет здесь, среди бумаг?»
Гид: «Червь этот мерзлоту грызет
И скажет, как построен лед.
Предупрежу тебя, серо
Познание червей, Оро»,
Так из лесов Олень попал
В тройной Лежандров интеграл.
Поэма писалась в течение всей ссылки, была начата на Дальнем Востоке и значительно переработана в период Соловецкой ссылки, таким образом, годы ее создания — 1933–1937. Но в основе сюжета — впечатления и события периода пребывания на Дальнем Востоке, когда о. Павел начал исследования мерзлоты, познакомился с этим краем, с населяющим его народом орочонов, историей которого заинтересовался, изучал его язык и начал составлять орочонскую азбуку — в поэме появляются некоторые орочонские слова, с попыткой передать их звучание. На примере орочонского народа Флоренский поднимает целый пласт волновавших его тогда вопросов — закономерности бытия народа, отдельного рода и личности в их взаимосвязи, на фоне природной жизни, а вечная мерзлота становится символом противоречивых, таинственных, но прекрасных законов жизни и природы, и истории, и человеческой личности. Посвящена поэма младшему сыну Михаилу — Мику.