– Чай со льдом и мятой – мой любимый, особенно летом, – говорит девушка и смотрит мимо меня, на растущие вдоль дорожки деревья. Листья в их кронах уже начинают желтеть, повсюду проявляются первые признаки подступающей осени. – Осталось всего несколько недель, а потом я уже не смогу им наслаждаться.
Удерживаю свою тарелку одной рукой, наблюдая, как Марли берет дополнительную картонную тарелочку для приправ. Она аккуратно распределяет по ней кетчуп, горчицу, майонез, положив между ними ломтики картошки фри, ее брови сосредоточенно нахмурены.
– Зачем ты их разделяешь? Думаешь, горчица и кетчуп не перемешаются? – спрашиваю я, когда мы усаживаемся на искрящуюся зеленую траву возле пруда.
– Мне нравится думать, что… каждый заслуживает собственное пространство, – говорит Марли, поджимая под себя одну ногу, и берет ломтик картошки.
Итак, будучи бесчувственным типом, я беру со своей тарелки ломтик картошки, макаю в кетчуп, а потом – в майонез. Марли морщится, глядя, как я забрасываю ломтик в рот.
– Ладно, ты хоть ощутил вкус картошки фри?
Я жую, хмурюсь и проглатываю. На языке вкус майонеза, но картошка не ощущается. Вообще-то, я даже не уверен, что съеденный мною кусок был сделан из картофеля.
Наблюдаю, как Марли осторожно обмакивает кончик ломтика в кетчуп и медленно откусывает кусочек.
– Иногда… лучше меньше, чем больше.
Пожимаю плечами, заставляю себя отвести взгляд и смотрю в сторону кладбища. Напоминаю себе, что всего лишь проявляю вежливость, делаю доброе дело. Всё равно больше я эту девушку не увижу.
Но с каждой секундой в душе всё сильнее вскипает чувство вины, с каждым новым куском еда становится всё безвкуснее.
Я здесь не за этим. Я пришел попрощаться с Ким, а не обучаться правильному употреблению соусов у случайной знакомой, которую повстречал в нескольких дюймах от могилы моей девушки.
Бывшей девушки, поправляю я себя уже в миллионный раз и сержусь на себя еще больше.
Что я творю?
Поспешно доедаю хот-дог, резко встаю и протягиваю Марли свою картошку фри.
– Э-э-э, можешь доесть, – говорю, не глядя ей в глаза, потому что знаю, что если встречусь с ней взглядом, то наверняка останусь. – Мне пора. Нужно помочь моей маме с…
– Может, еще увидимся, – говорит Марли, не давая мне возможности закончить свою ложь, которую я даже толком не придумал. Словно она видит меня насквозь, но ничуть не обижена. Она робко, застенчиво мне улыбается.
– Возможно, – отвечаю я, хотя уверен, что мы больше не увидимся.
Поворачиваюсь и хромаю по дорожке.
Когда спустя полчаса я захожу домой, то всё еще думаю о разделенных соусах, россыпи веснушек на носу Марли и зеленой траве у пруда. Едва за мной закрывается дверь, из кухни выглядывает мама и окидывает пристальным взглядом мои отутюженные рубашку и брюки.
– Ты наконец сходил на кладбище? – спрашивает она, взмахивая кулинарной лопаточкой. Меня так и подмывает заметить, что после нашей с Сэмом встречи я постоянно думал о том, чтобы сходить на кладбище, а мама каждый день спрашивала, когда же я туда пойду.
– Ага, – отрывисто отвечаю я, не вдаваясь в детали. Мой сегодняшний поход на кладбище никак нельзя назвать выдающимся успехом.
– А я как раз начала готовить ужин. Можем поговорить.
– Я уже поел.
Целенаправленно хромаю к своей комнате. Сейчас я готов повторно сломать себе бедро – только бы не говорить о том, как прошел мой день.
Скособочившись, спускаюсь по лестнице в подвал, возле шкафа останавливаюсь, чтобы убрать куртку. Открываю шкаф, и взгляд мой падает на коробку, задвинутую в дальний угол.
В эту коробку сложили вещи, которые удалось спасти из моей машины после аварии.
Достаю коробку из шкафа и выдвигаю на середину комнаты. Сажусь перед ней и замираю, кажется, на несколько часов, пытаясь набраться смелости и открыть коробку. Раз уж сегодня на кладбище я не смог нормально попрощаться с Ким, то могу попытаться сделать хотя бы это.
Таращусь на край грязной белой ткани, выглядывающий из коробки. Не знаю, что это, но прикоснуться к ткани и развернуть ее я боюсь. Мне страшно заглядывать внутрь. В конце концов я собираюсь с духом и открываю коробку. Медленно перебираю складки ткани и натыкаюсь на шарф. Потом нахожу сумочку. Одну-единственную туфлю.
Крошечные кусочки Ким, вещи, которые она уже никогда не будет носить. Никогда не повяжет на шее этот шарфик, небрежным жестом не повесит на плечо сумочку, никогда не сбросит эту туфлю, зайдя в мою комнату, чтобы остаться тут на ночь.
Закапываюсь всё глубже и достаю маленький диско-шар, совершенно неповрежденный.
Поднимаю его повыше, рассматриваю в свете лампы, стоящей на ночном столике, и по стенам комнаты бегут крошечные капельки света, отраженного от гладкой поверхности. Шрам пронизывает острая боль, я вижу, как диско-шар вспыхивает, озаренный светом фар стремительно приближающегося к нам грузовика, отчетливо вижу каждую веснушку на испуганном лице Кимберли. Сердце срывается в галоп, перед глазами всё расплывается.
Роняю безделушку и закрываю глаза; воспоминание меркнет, и боль постепенно отступает.
Когда я снова открываю глаза, мой взгляд натыкается на обтянутую бархатом коробочку, лежащую в самом низу. Осторожно, медленно достаю ее, открываю и вынимаю браслет с подвесками. Перебираю пальцами крошечные подвески, взвешиваю холодное металлическое украшение на ладони.
Кончик моего пальца скользит по подвескам, находит пустые звенья, специально оставленные для будущих воспоминаний. Воспоминаний, которые Кимберли создала бы одна, в Беркли.
Теперь мне придется создавать воспоминания самому, без нее.
Размышляю о словах Сэма, которые он произнес, навещая меня. О том, чего хотела бы Ким. О словах моей мамы: «Всегда вперед, ни в коем случае не оглядываться назад». О Марли, стоящей на берегу пруда. Нашего пруда.
Аккуратно убираю браслет обратно в коробочку и откладываю в сторону. Слишком скоро. Сегодня я пошел на кладбище лишь по одной причине: думал, что Кимберли хотела бы этого.
Так почему же я ежеминутно чувствую себя так, словно предаю память о ней?
Глава 10
Несколько дней спустя я снова стою на кладбище, перед могилой Ким и жду, что на меня нахлынет чувство единения с моей любимой. Не хочу видеть ее призрак – просто не знаю, как еще мне поступить.
Кладу букет свежих тюльпанов рядом с увядшими ирисами, но возле надгробия уже стоит другой букет, гораздо больше моего. Интересно, сколько букетов тюльпанов оставили здесь родители Ким, до того как я сподобился сюда прийти?
По крайней мере, на этот раз я принес правильные цветы.
Достаю из кармана шелковый шарф и перекидываю через надгробный камень, возвращая владелице.
– Вот, Ким, – говорю, отступая на шаг. – Как всегда, мне трудно понять, чего именно ты хочешь. Теперь я постоянно об этом думаю, но…
Умолкаю, отчасти надеясь, что Кимберли мне ответит, но слышу только шелест листьев в кронах деревьев у меня над головой.
Сажусь, прислоняюсь спиной к надгробию и жду, что на меня снизойдет озарение. Проходит пять минут, потом пятнадцать, но в моей душе ничего не происходит. В голове крутится один и тот же вопрос.
Оглядываюсь по сторонам и замечаю море розовых цветов через два участка от могилы Ким. Мною овладевает любопытство.
Подхожу и касаюсь одного цветка – лепестки на ощупь очень мягкие.
– Лилии «старгейзер», – раздается голос у меня за спиной.
Господи Иисусе. Подпрыгиваю от неожиданности. Вот так и случаются инфаркты. Оборачиваюсь и вижу, что передо мной стоит Марли, ее длинные волосы перевязаны желтой лентой. Она срывает лилию, до которой я дотронулся, и пристально ее разглядывает.
Рассматриваю утопающее в розовых цветах надгробие.
– Моя сестра. Лора, – тихо говорит Марли прежде, чем я успеваю спросить.
– Лора была моей героиней. Любила меня так же сильно, как я ее, – добавляет девушка так, будто мы продолжаем недавно прерванный разговор. Потом кладет цветок на могильный камень. – Ей было неважно, что я тихая, замкнутая и необщительная.
Она смотрит на меня, и я наконец понимаю, откуда у нее такой пронзительный взгляд. В глубине ее карих глаз живет потеря, боль обернулась вокруг зрачков. Мне знакома эта боль, я словно гляжусь в зеркало.
– Я хотела походить на нее, – говорит Марли, отводит взгляд и снова смотрит на цветы.
– Сколько лет было твоей сестре, когда она?…
– Нам как раз исполнилось четырнадцать.
«Нам»?
Марли вновь предупреждает мой вопрос:
– Близнецы.
Черт.
– Что случилось?
– Ой, грустных историй я не рассказываю, – говорит она. Потом печально улыбается, и ее взгляд словно закрывается плотным занавесом.
Так, ладно. Это определенно очень щекотливая тема. Несколько мгновений мы стоим в молчании.
– Ой! – Марли снимает с плеча желтую сумку и, к моему удивлению, достает из бокового кармана один-единственный цветок. Смотрит на меня ясными глазами и протягивает цветок мне, как будто это я просил его принести.
Осторожно берусь за тонкий стебель, рассматриваю круглую желтую сердцевину, обрамленную ровными белыми лепестками. Вообще-то, этот цветок мне знаком.
– Маргаритка?
– Цветы имеют разное значение, – говорит Марли, уловив мое смущение. Она кивает на цветок в моей руке. – Этот напоминает мне тебя.
– Почему? Что он означает? – спрашиваю я, слегка удивленный тем, что цветы, оказывается, могут что-то означать. Мне всегда казалось, что они просто красивые, и на них приятно смотреть.
– Надежду, – просто отвечает Марли.
Надежда. Неужели Марли считает, что я на что-то надеюсь? Я больше не надеюсь ни на что.
– Я рада снова тебя видеть, – внезапно добавляет Марли, не глядя на меня. – Не думала, что так обрадуюсь.
Наверное, не стоит ей говорить, что сегодняшняя наша встреча вообще не входила в мои планы, поэтому я просто улыбаюсь, а потом мы идем по дорожке к пруду, как будто заранее договорились так поступить. Покупаем попкорн у торгового автомата, затем идем на любимый Марли берег пруда, туда, где обитают утки. Птицы собираются вокруг Марли, почтительно взирают на нее снизу вверх и так громко крякают, что я готов поклясться: у них в клювы вмонтированы крохотные мегафоны.