учаев ментам велел все заявления принимать и строго-настрого покуда московская проверка не уедет все заявления граждан рассматривать… Ну, начальник уголовного розыска у этой бабы заявление по всей форме принял, и спрашивает ее, дескать, а какие особые приметы у вашего мужа, есть такие? Имеются? А она засмущалась сперва легонечко, да и говорит, имеются особые приметы, член у моего мужа тридцать пять сантиметров в лежачем и сорок восемь сантиметров в стоячем, а стоит не ложась, два часа к ряду каждый день… Майор крякнул, тоже засмущался… А тут, я забыл сказать, при разговоре при этом две бабенки ментовские присутствовали – следачки из уголовного розыска, одна лейтенант, а другая практикантка с четвертого курса юрфака из Екатеринбурга. Девки как про такое услыхали, хвать из рук майора эту заяву и айда дело регистрировать, да на себя в розыск его записывать.
– И что, нашли? – поинтересовался Летягин.
– Говорят, нашли, но не сразу жене отдали, – ответил Добкин, – говорят, допрашивали мужика трое суток, вешали на него убийства какие-то, грабежи, кражи квартирные.
– Ну и что? Сознался? – спросил Летягин.
– Отпустили они его, – сказал Добкин, – но обещали что возьмут его теперь под особый надзор, как подозрительного.
– Ну, и какая мораль? – спросил Летягин.
– А мораль такая, – осклабясь небритой харей, ответил Добкин, – ищут только очень нужных людей, а ненужные они на хрен никому не нужны…
Когда Добкин ушел, Летягин достал из стола томик очерков Панаева и с тихой улыбкой принялся восхищаться устройством старых провинциальных вечеров, когда не было телевидения и когда интеллигентные люди собирались для того, чтобы пообщаться.
Вот собирались приятные воспитанные люди у кого-нибудь на квартире, музицировали, а потом устраивали разные игры. Не карточные, не в лото, а в разные рассказы, в выдумки, в откровения… Кстати, вспомнилось Летягину, что у Лескова в Зачарованном страннике, там ведь тоже господа-попутчики рассказывали по очереди всякие истории вроде игры…
Ну…В одном очерке описано, как в одном благородном доме господа и дамы принялись играть в откровение-за-откровение… Рассказывали друг за дружкой сперва про самый счастливый в своей жизни день, а потом про самый несчастный. И так каждый из десяти собравшихся. Сколько серий сериала! Это получше любого десятипрограммного кабельного телевизора будет.
А я бы что рассказал? – подумал Летягин.
И вспомнил вдруг свою бабушку – Софью Васильевну, как она всегда приговаривала, – какие детки все хорошенькие, когда маленькие!
Вот права была бабушка.
Ведь и этот Добкин, когда маленький был – тоже, наверное, хорошеньким был.
Вот кабы теперь устраивали бы такие вечеринки с играми, – подумал Летягин, – предложил бы я Богушу, да Антонову рассказать, какой день в их жизни был самым радостным? А какой самым стыдным?
Сам-то ответил бы на эти вопросы.
Рассказал бы, что самый радостный и самый счастливый день в его жизни, был день, когда его приняли в институт.
А про самый стыдный – пока, наверное не стал бы рассказывать никому. Рано еще.
Время не пришло. …
У Минаева с детства был принцип, который помогал ему жить:
Стыдно, у кого видно…
Минаев не рассказывал никому про то, что сидел.
И откуда об этом узнала Грэйс?
А когда ему стало ясно, что она знает, ему стало так стыдно, как если бы в детстве ему перед всем классом пришлось бы снять с себя трусы.
На вечеринке в "Плаза" кто-то из лойеров в кипах проболтался Грэйс о том, что пять лет назад Минаев, попав под очередную кампанию борьбы федерального правительства с нелегальной иммиграцией, угодил в Бостоне под суд. Ему предъявили обвинение по трем статьям, – организация незаконного въезда нелегалов с предоставлением поддельных документов, использование наемного труда нелегалов и уклонение от уплаты налогов. Минаев сильно перепугался – ему за его невинные, как ему тогда казалось, шалости, грозило восемь лет тюрьмы без права подачи на апелляцию о досрочном освобождении.
А ведь когда живя в Бостоне через подставную фирмочку дяди Севы он делал все эти фиктивные вызовы программистам из Ленинграда и Новосибирска, когда он брал их на работу и платил им шестую часть от реальной зарплаты, сам себе он казался орлом…
Лихим бизнесменом Дима Минаев себе казался тогда. Ему казалось, что Америка это настоящий рай для таких умных и смелых парней, как он… Но когда федералы из ФБР взяли его за мягкое место, после трех часов жесткого допроса спесь и самоуверенное бахвальство мигом слетели с чела великого предпринимателя. Он сразу перестал мыслить себя ловким и умным, а Америку в один момент перестал рассматривать как рай для предприимчивых людей, теперь Дима только трясся и молил Бога, чтобы тот дал ему шанс что-либо придумать такое, чтобы не садиться в тюрьму к неграм.
А следователи из ФБР так ему прямым текстом и вещали, чтобы сразу доходило до Митиного сознания…
– Тебя в тюряге негры с радостью воспримут, ведь такие изнеженные, мягкие белые мальчики как ты, там у них в тюрьме в большой цене, так что скучать тебе там не придется и внимание мужчин тебе будет обеспечено.
Диму трясло. Мозг его лихорадочно работал, словно ракетный двигатель на форсаже, сжигая гигокалории сахара и приводя извилины в ощутимое движение… Так быстро Дима никогда не думал, даже на сеансах одновременной игры в шахматы, которые он как перворазрядник проводил порою у себя в сороковой школе города Краснокаменска.
И неизвестно, кто Диму надоумил – чёрт или агент ФБР, что собственно говоря одно и тоже, но Диме дали тогда всего один год… Потому что в зачет ему поставили активное сотрудничество с федеральными службами.
У ФБРовцев тоже был свой план по посадкам. И не надо думать, что по плану жили тогда и работали только в СССР… План и нормы выработки производятся и спускаются вниз к исполнителям во всех спецслужбах мира, особенно в таких больших, как русские и американские…
Пришлось Диме расширить поле своей деятельности и вовлечь в работу пару помощников из числа так называемых бывших русских. Дима убедил своих новых бостонских знакомых – Светлану Кац, Лену Гурвиц и Ольгу Розен за деньги сделать через их родственников несколько подставных вызовов… У ФБР тоже были свои принципы эффективной работы. Чем ловить – легче спровоцировать. Поймали одного Митю Минаева, так давай для плана, за его же Мити деньги, спровоцируем троих, а то и четверых организаторов въезда нелегалов! Он сам теперь паровозом выполнит все показатели роста раскрываемости.
Сдал Дима девчонок, получил свой год… И переехал потом из Бостона в Кливленд, где принялся заниматься тем же самым, чем занимался до того… Ведь по иному вести бизнес Дима и не умел.
Только был у него теперь оперативный псевдоним.
"Белочка"… Сквырыл – по английски.
Но как и от кого Грэйси узнала про все это?
Минаев ума не мог приложить.
– Грэйси, у меня скоро будет много денег и ты про меня вспомнишь и еще пожалеешь о том, что не согласилась, – сказал Минаев.
Он понимал, что фраза эта в его устах теперь звучала жалко и что выглядел он теперь не самым лучшим образом.
Сколько мужчин, получая от женщин отказ, говорят им – ты еще пожалеешь, я буду крут, вот увидишь, придет мое время смеяться.
Но женщины, даже и не очень умные и образованные, нутром женским чуют, что настоящий мужчина, который истинно имеет потенцию стать богатым, то есть развернуть скрытую свою внутреннюю пружинку, освободить энергию этой скрытой до поры пружинки и истинно стать крутым, такой мужчина по натуре своей никогда не станет грозить девушке тем, что она пожалеет о своем отказе. Такой мужчина промолчит…
Но и девушка не станет отказывать мужчине, у которого есть внутри скрытая пружинка. Девушка по каким-то особым только женщинам понятным признакам обычно отгадывает такого.
А вот в Минаеве Грэйс внутренней пружины не почувствовала.
– Ну, желаю тебе разбогатеть, – с улыбкой сказала она.
– Грэйс, – цепляясь за последние секунды разговора, еще раз позвал Минаев, – Грэйс, подумай, может все же переедешь ко мне? Я получил большой контракт в Сибири, я…
– Это снова такая же афера, как с теми программистами в Бостоне, которых ты подставил, – с улыбкой сказала Грэйс, – это такая же афера, только с большим количеством нулей, а соответственно и срок теперь будет больше, или ты снова сдашь своих партнеров ФБРовцам? А? Сквырыл?
И Грэйс закрыла дверь у него перед носом.
И Минаеву стало стыдно.
Так стыдно, как будто у него было видно.
Как в детстве. …
Валид Валидович сильно простыл.
У него была температура.
Неужели воспаление лёгких? – думал он, но идти по врачам, бегать делать эти флюорографии – ему было некогда. И тем более валяться в гостинице, или не приведи Аллах, попасть в больницу, Валид Валидович себе не мог позволить.
Попросил шофера Ноиля, чтобы тот по пути заехал в аптеку и купил каких-нибудь сильных антибиотиков в таблетках. И чтобы обязательно привез бы ему Машу Бордовских.
Прикипело сердце Валида к этой девушке.
Хотя времени на личную жизнь у Валида Валидовича совершенно не было. Работа по расследованию злоупотреблений местной строительной мафии переходила в самую интересную фазу.
Из Москвы ФСБ-эшники прислали оперативную информацию на сынка Игоря Александровича Богуша, которую Валид Валидович запрашивал неделю тому назад.
Евгений Богуш отчислен из университета за неуспеваемость, лишился отсрочки, уклоняется от призыва в армию, не явился по повестке в военкомат, скрывается от сотрудников военного комиссариата на квартирах у друзей. Подрабатывает диск-жокеем в ночных клубах, принимает наркотики, гомосексуалист. Сожительствует с доцентом университета Вячеславом Аркадьевичем Затонским.
– Почему ты берешь меня только сзади? – спросила Маша Бордовских, поочередно надевая трусики, колготки и джинсики…
– Потому что я конь, – сказал Валид Валидович, – я чувствую запах степей.