— Ну, сладкая моя девочка, — с улыбкой произнес отец. Он был выбрит, бодр и доволен.
Помнит ли он о том, что было между ними ночью? От этого мысленного вопроса у нее сдавило грудь.
— Желаю тебе счастливой поездки, папочка, — ответила она с невинной, безмятежной улыбкой.
— Что тебе привезти? — спросил он.
— О, привези Национальную галерею, — сказала Алфея.
Рядом с институтом не было свободного места, и Алфея припарковалась поодаль. Когда она закрывала переднюю дверцу, ее рука коснулась полустертой надписи «Большая Двойка».
Когда она поднялась по лестнице, ее встретил Генри Лиззауэр.
— Мисс Каннингхэм, — сказал он глядя на нее через толстые очки добрыми, сочувствующими глазами. — Я думал о нашем вчерашнем разговоре. Очень важно, чтобы вы увидели свои работы выставленными.
Она испытала приступ необъяснимого гнева, наполнившего ее глаза слезами.
— Я не хочу, чтобы над моими этюдами смеялись, — сказала она сквозь зубы. — Вряд ли таким образом можно помочь студенту.
— Уверяю вас, у меня нет намерения посмеяться над вами. Поверьте мне… Я искренне уважаю вас.
— Знаменитому учителю доставит удовольствие посмеяться над новичком.
Было такое впечатление, что Генри Лиззауэр сжался в своем темном костюме. Он проглотил комок в горле. При виде такой реакции гнев у Алфеи пропал.
— Вам действительно понравился мой розовый куст, мистер Лиззауэр?
— Это хорошая, отличная работа.
— Честно? — спросила она шепотом.
— Опять скажу, что вы моя самая большая надежда.
— Я вам верю, — сказала Алфея, касаясь пальцем его рукава. Его рука дрожала.
Она пошла за ним в институт, чувствуя себя молодой чистой и сильной.
24
Стены трех спальных комнат на втором этаже института были убраны, и получилась просторная студия U-образной формы с окнами различной формы и размеров, выходящими на все страны света. В это прохладное майское утро спустя две недели после Дня победы в студии на подушках возлежала сорокалетняя натурщица. Маленький электрообогреватель бросал розовые отсветы на обвислые груди, в то время как кожа на озябших ягодицах, бедрах и руках женщины напоминали кожу ощипанного худосочного цыпленка.
На занятие по рисованию живой натуры явилось пятнадцать студентов, в том числе двенадцать женщин — вполне привычная пропорция для военного времени. У всех были обручальные кольца, поверх одежды надеты халаты. Алфея единственная не имела кольца и халата — она была в мужской рубашке, выпущенной поверх шортов.
Один из трех студентов в военной форме расположил свой мольберт справа от Алфеи. Она не знала его имени. Он впервые пришел в институт лишь сегодня, когда утренние занятия почти закончились, и его холст оставался девственно-чистым. Он сел на стульчик и взглянул на модель глубоко посаженными темными глазами, одновременно разминая привыкшими к труду пальцами свои кисти.
Поначалу его угрюмая сосредоточенность вызвала у Алфеи раздражение, и она демонстративно отвернулась от нового студента. Писать масляными красками для нее было внове, и скоро она полностью погрузилась в работу, намечая жидким раствором скипидара контуры композиции.
Из состояния сосредоточенности ее вывел голос Генри Лиззауэра.
— Иоланда, отдохнешь?
Натурщица натянула ветхое, очень короткое платье. Студия наполнилась гулом студенческих голосов.
— Есть закурить? — мужчина в военной форме смотрел на Алфею.
— Я не курю, — холодно ответила она.
Он пожал плечами, снова сел на стул и стал опять задумчиво смотреть на чистый холст. У него было широкое славянское лицо с сильно выступающими скулами и коротким, расплющенным носом; вьющиеся каштановые волосы низко спускались на лоб. Похоже, ему лет двадцать пять, он туп и примитивен, решила Алфея. Однако вынуждена была признать, что он довольно привлекателен.
К ней подошел Генри Лиззауэр и взглянул на ее работу.
— Очень хорошо, мисс Каннингхэм, — сказал он. — После их разговора двухнедельной давности он относился к ней с каким-то особым уважением и даже робостью, словно студентом был он, а не она.
Алфея любезно улыбнулась.
— Вам не кажется, что эта нога выглядит как-то неестественно?
— Я могу вам показать?
— Пожалуйста, — разрешила она.
Он взял лежащую перед нею соболью кисточку, макнул в банку из-под кофе, в которой был скипидар, и несколькими мазками подправил ногу.
— Ну вот, — сказал он со смущенной улыбкой.
— Спасибо, мистер Лиззауэр, — произнесла Алфея, дотронувшись до его руки.
Он легонько втянул в себя воздух и перешел к следующему мольберту.
— Хорак, вам пора начинать.
— С чего такая гонка?
— Дело в натурщице, — объяснил Генри Лиззауэр. — После завтрака она будет позировать только один час.
Мужчина в военной форме пожал плечами.
Он не коснулся холста до двенадцати тридцати, когда был сделан перерыв на завтрак.
Институт располагался напротив ресторана «Тропики», но это соблазнительное место приберегали для более торжественных случаев. Кое-кто из студентов шел завтракать в заведение «Нейт и Лу», но большинство покупали сандвичи и ели в большой кухне. Роксана де Лизо, когда не пользовалась металлическими костылями, сидела в каталке во главе стола. Ее муж Анри де Лизо был театральным художником-декоратором, и Роксана любила поговорить об искусстве и художниках. На первых порах Алфее хотелось сесть за ее стол. Но однажды миссис де Лизо завела разговор о Джошуа Ферно.
— Да, конечно, он совершенно без ума от этой красивенькой девочки, на которой женился… Но каково начинать новую семейную жизнь, когда тебе пятьдесят?
Значит, миссис де Лизо знала Мэрилин Уэйс Ферно! Алфея стремилась избегать всего, что могло напомнить ей о прошлой жизни, поэтому стала завтракать в одиночестве на заднем крыльце.
Дверь позади открылась, и до нее донеслись женские голоса.
Алфея увидела нового студента в военной форме, который сел на ступеньку ниже и раскрыл пачку «Кэмела».
— Почему бы вам не присоединиться ко мне? — спросила Алфея. Он не прореагировал, и она добавила: — Меня зовут Алфея Каннингхэм.
— Джерри Хорак. — Он зажал массивными губами сигарету. — Что у вас с боссом?
— Вы имеете в виду мистера Лиззауэра?
— Вы очень ласковы с ним.
— Ласкова? — Она даже не сумела изобразить презрительной улыбки.
— Он такой подобострастный: «Я могу вам показать, мисс Каннингхэм?» Хорак очень похоже изобразил немецкий выговор Генри Лиззауэра. — Но я его не осуждаю. Вы девчонка что надо.
— Я и герр Лиззауэр… Интересная мысль.
— Поверьте, я не хочу вас оскорбить… Просто он староват и не ахти какой красавец, однако вполне порядочный парень.
— Вам часто приходят в голову всякие неожиданные мысли?
— А между вами ничего не было?
— Ну как же, мы свили себе любовное гнездышко в Бенедикт-каньоне.
Хорак хмыкнул.
— Я был уверен, что между вами что-то происходит, и хотел прояснить ситуацию, прежде чем иметь с вами дело.
— Почему вы думаете, что я буду иметь с вами дело? — Алфея надкусила сэндвич.
Джерри протянул руку и отломил от сэндвича кусок.
— Я вижу. — Он улыбнулся широкой белозубой улыбкой.
К своему удивлению, Алфея ответила ему улыбкой. Хотя ее несколько раздражала его грубоватая самоуверенность, она чувствовала себя с ним легко. Почему? Она пожала плечами. Какая разница? Чувствует себя так — и все. Ей не нужно было тщательно взвешивать свои слова и пытаться удерживать его на расстоянии, чередуя ласку со сдержанностью.
— Почему вы не пишете? — спросила она.
— Я сначала пытаюсь представить в уме то, что хочу изобразить.
— Не надо бояться чистого холста.
— Вы считаете, что я трус?
— Да. И уж коль мы коснулись этой темы, вы на службе?
— Да, — сказал он и расстегнул рубашку. От плеча шел неровный красный рубец, который расширялся книзу, исчезал под бинтами вокруг мускулистой, покрытой черными волосами груди и вновь появлялся уже не такой широкий и глубокий, скрываясь в защитного цвета брюках.
Огромный свежий шрам не вызвал у Алфеи отвращения, более того, она испытала сочувствие и даже восхищение.
— Вы были неосторожны, — сказала она. — Как это произошло?
— Поднимался на гору близ Солерно.
— А чем вы занимались раньше?
— Бродяжничал.
— И никогда не занимались живописью?
Он доел сэндвич и взял сигарету, которую до этого положил на перила.
— А что, заметно?
— Не позволяйте холсту запугать вас. — В начале своей учебы в институте она в течение нескольких месяцев в изобилии получала советы, и сейчас ей доставляло удовольствие поделиться ими с другим. — После завтрака начните сразу писать. Не бойтесь, что не получится. На первых порах это неизбежно.
— Спасибо за совет. — Он растянул рот в улыбке и поднялся на ноги.
Алфея проводила его взглядом, когда он входил в дверь, не сомневаясь в том, что была права и что Джерри Хорак ничего не понимает в искусстве. Да и где он мог научиться? Он либо рабочий на конвейере, либо механик, одним словом, типичный пролетарий. Она почувствовала возбуждение, увидев его волосатую, изуродованную шрамом грудь. Не эти ли военные раны и послужили ему своего рода пропуском в привилегированный институт Генри Лиззауэра?
Алфея покончила с завтраком, рассеянно наблюдая, как водитель грузовика таскал ящики в соседний магазинчик, и продолжая размышлять о Джерри Хораке.
В студии некоторые уже работали. Это не относилось к Джерри, который сидел и хрустел суставами пальцев.
Заняв свое место, Алфея взглянула на его мольберт.
Она не могла сдержать возгласа удивления.
Алфея увидела дерзкие пятна красок, нанесенные на холст мастихином. Работа была не закончена, но впечатление производила сильное. Лавандовые и голубоватые тона делали обнаженное привядшим и расслабленным; голова женщины была откинута назад, полные бедра приподняты и слегка разведены — левантийская блудница раскинулась в ожидании очередного клиента.