Но это когда еще произойдет. А сейчас дотянувшие до этого КП находили вместо компостера спешно подвешенную на веревочке на всеобщее обозрение бумажку с секретным кодом и указанием «впишите его в карточку». Так на войне – карандаши были, простые, грифельные. Тут гаджетов, управляемых касанием, мыслью, в особо тяжелых случаях пинком и недобрым словом, – сколько хочешь. А единственному карандашному огрызку, случайно завалявшемуся в кармане старого рюкзака – ох, запаслив был чей-то дедушка! – радовались как ключу от сокровищницы падишаха.
– У Александра Македонского был всегда в обозе походный манеж, метров 200 длиной, чтобы было где бегать в плохую погоду.
– Я тоже такой хочу, персональный! А то в зале толпа, на улице скользко, а зима полгода…
А как невинно всё начиналось! Любимый муж, мирная неспешная жизнь, утренний кофе с булочками – ему черный, мне капучино, фуражирские походы в большой супермаркет по выходным. А потом он решил проверить себя на прочность. Вдруг война, или высадка инопланетян, или темпоральный прорыв давно, казалось бы, забытых земных недругов… Надо быть в форме.
В общем, он записался на Большой Забег Доблести, как только открыли регистрацию. Много-много километров по памятным местам, где испокон веков шли лютые сражения за столицу, и мало кому ведомым тропам между ними. Мои робкие сомнения – а может, просто по утрам трусцой, а потом кофе с плюшками и дальше по расписанию? – гордо игнорировал.
Подруги мне сочувствовали, но очень уж своеобразно.
– Скажи спасибо, что не в триатлон подался! – сказала одна. – Там один велосипед не меньше ста тыщ стоит.
– Не в деньгах дело, – воскликнула другая, – мой в водные походы высшей категории сложности ходить повадился, так я его каждый раз как на войну провожаю, не знаю, вернется ли живым… А твой-то всего лишь в трейлраннеры или эти, как их, ориентировщики… ну, подвернет ногу, ерунда какая!
– Это не чокнутый лыжник, а Чужой, Alien Runner, слышали? Ну вот, он самый и есть. Замаскированный! Обогнать не дает и вперед не уходит, ждет, когда добыча совсем утомится…
– Надо же, а я его послал… прямиком до третьей галактики.
– Вот поэтому он вас и не тронул. За своего принял!
Для кого ерунда, а для меня любимый спутник жизни, не хочу, чтоб он ногу подвернул! Бегают же в чем, в кроссовках, так? Вот мы сейчас и посмотрим.
… –Дорогой, это идеально подойдет: агрессивный протектор, защита носка…
– Какие ты слова знаешь, оказывается!
Я-то какие хочешь слова выучу, даже язык тех инопланетян, которые за мореным дубом еще не прилетели. Потому что надо быть в курсе и всеоружии. А то он в городских кроссовках бежать собрался!
– Я тебе изотоник приготовила, попробуй, не слишком соленый?
Нет, я-то знаю, что не слишком, выверяла до миллиграмма, но вдруг у него индивидуальная чувствительность повышена. Или просто вкус не понравится. Надо учитывать.
– У тебя каденс получается выдерживать? Три касания в секунду, на тропе, конечно, может быть медленнее, но на тренировке надо держать.
– Да еще два месяца осталось!
– Всё надо учесть заранее. Ты носки померил?
– Два месяца осталось!!!
– Светоотражающие браслеты, вот, смотри, лишними не будут, хотя там и нет автодорог.
– Там вообще дорог нет.
– Правильно, вот я купила тебе гамаши от снега
– За два месяца?
– И рюкзак завтра проверим, как он на тебе сидит. Термос должен быть легкий, но вдруг не подойдет. Вот гели, на длинной попробуешь… А вот я распечатала схему, как добраться до старта. И карту дистанции.
– Бумажную? На фиг?
– Вдруг там спортивные часы начнут глючить, и как ты тогда по треку пойдешь? Бумажная должна быть.
– Слушай, а может, ты сама?..
– Ты же к Забегу Доблести должен всё на себе испытать!
– Так вот я и говорю – может, ты сама его побежишь? Раз ты так в этом разбираешься…
Я?!. А что… я пробегу. Вдруг – война. Или прорыв из другого измерения. Ведь эти старые дзоты, они же тут все разные. И те, которые как на картинке в учебнике истории, и совсем странные, не похожие ни на что знакомое.
«Неужели вы думаете, что здесь воевали только люди и только против людей?»
Это не развлечение. Это – дозор.
История флорентийской куклыАмария Рай
Боль он почувствовал не сразу, сперва просто попытался встать, но нет, безуспешно. Ноги обмякли, как у марионетки, существовали словно отдельно от туловища. Он приподнялся посмотреть, что там с ними и, обнаружив кровавое месиво, ощутил дикую, пронзающую все его существо, нестерпимую боль и провалился в яму обморока.
Он не видел, с какой неожиданной заботой его товарищи, вечно подтрунивавшие над ним и при любом удобном случае высмеивавшие карлика-барабанщика, а то и отпускавшие тычки и подзатыльники, уложили его на носилки. Туловище – спасибо – осталось с головой, но лицо, расплющенное при ударе, было обезображено, – носа не было, вместо него болтался какой-то жалкий кусочек плоти, правая рука свисала плетью, левая была сломана в двух местах, но самое ужасное зрелище представляли собой его ноги, точнее – куски его ног, которые пришлось собирать даже наверху – на выступах той скалы, с которой он, коротышка, скатился после попытки перепрыгнуть расщелину вслед за другими солдатами. Собирали, впрочем, напрасно, – полковой хирург не церемонился, оценив тяжесть переломов, отрезал все лишнее от тщедушного тела. Перед тем, как лишить его ног, наработавший опыт в наполеоновских войнах эскулап дал несчастному глотнуть спирта и положил на лоб холодный компресс.
В галлюцинациях он видел мать, она шептала ему что-то нежное, наклоняясь к самому уху, потом Франческу – похожую на ангела белокурую соседскую девчонку, в которую он влюбился, когда ему было шесть, а ей – восемь, она была стройной и высокой – выше его, и он мечтал, что вот-вот вырастет и сможет обнять Франческу по-настоящему, и Бонапарта, который стал его единственным кумиром к десяти годам, когда пришлось забыть о Франческе, потому что всем стало ясно, что мальчик не растет, что он – карлик.
– Ну что, Пиноккина, живой? – у больничной койки стоял широкоплечий Антонио – второй барабанщик их пехотного полка. (Прозвище pinocchina – курочка пристало к Санчесу с первых дней службы, он привык и не обижался).
– Живой… – пересохшими горячечными губами прошептал он в ответ. В глазах товарища он увидел слезы.
С Антонио они служили бок о бок все эти пятнадцать лет, с 1808, как только их родная Тоскана была объявлена провинцией Франции, и на флорентийский трон с титулом Великой герцогини Тосканской на семь лет села Элиза – сестра Наполеона. Теперь снова правят Габсбурги, и кто, подумать только, кто сверг Элизу и вернул чванливым австрийцам власть? Мюрат – смелый маршал, красавец, взявший в жены другую сестру императора, ставший вдруг предателем, подло примкнувшим к гонителям Бонапарта. В армию постепенно возвратились австрийские порядки с показушной муштрой и бесполезной торжественностью: марши на плацу, бесконечные тренировки без толку, без цели. Какие из австрийцев вояки? Довольно с них было и Ваграма на Дунае, вот тогда им досталось от Великой армии Бонапарта, где под командованием вице-короля Италии, пасынка императора Евгения Богарне, итальянские войска вжарили эрцгерцогу Карлу по-настоящему И он, Пиннокио Санчес, был там, девятнадцатилетний карлик-барабанщик видел смерть на расстоянии вытянутой руки, но тогда старуха не тронула его, лишь напугала: многие его однополчане нашли смерть в глубоких водах Дуная, но самым страшным был обстрел на второй день баталии, когда рано утром Карл приказал своим войскам атаковать, и австрийская артиллерия открыла смертельный огонь сквозь плотный туман, – казалось, сам черт бросается огненными залпами, кромсая наугад тела, унося человеческие жизни в горящую преисподнюю. Но Санчес был настоящим везунчиком – ни единого ранения.
Где те славные времена, когда он был, пусть мал ростом, но молод и полон задора – для него попасть в холеную линейную пехоту было настоящей удачей, могли и не взять такого коротышку, но видимо не зря он с раннего детства барабанил ложками по всему, что подвернется: стол, тарелки, склянки, припрятанные матерью в чулане, – из всего мальчик извлекал ритмичные звуки, и вот уже полтора десятка лет исправно служил, прослыв лучшим полковым барабанщиком. Теперь он калека. Кусок мяса. Это конец. Он одинок и никому не нужен. Каков его удел? Просить подаяния, как те несчастные, которым эта милость была дарована когда-то учрежденным Наполеоном Комитетом по нищенству? Красть из карманов зазевавшихся на ярмарке горожан? Лучше сразу в петлю!
«Пиноккину» провожали дружно, гренадеры напились, стащили его с койки и передавали с рук на руки по цепочке, стараясь не смотреть в изуродованное лицо и желая всяческого добра, не забывая при этом засовывать денежки в карманы тридцатитрехлетнего отставника. На эти деньги и на небольшую компенсацию ему теперь предстояло жить, пенсии он не выслужил, а за инвалидность обещали какие-то гроши, но сколько будет, и будет ли вообще, он не знал. Сколоченная санитарами подставка-тележка с колесами на раме, выкованной специально для него полковым кузнецом, стала прощальным подарком. Он принял ее с благодарностью, с ней и сел в обоз, закинув мешок с малой поклажей, ловко вскарабкался на телегу – пока заживали рубцы на его истерзанном теле, он понемногу научился передвигаться на руках.
Флоренция встретила его февральской пасмурной погодой. Покосившийся от времени дом, где он не был без малого десять лет с тех пор, как умерла мать, теперь принадлежал ее кузену, его здесь не ждали. Немного поворчав на незваного гостя, старик ушел спать, кивнув ему на сундук в кухне, мол, ночуй, так и быть. Зачерпнув солдатской кружкой воды из деревянной бочки здесь, в кухонном углу, на том же месте, как всегда, как было при матери, он с наслаждением выпил ее до последней капли, потом взобрался на сундук и заснул, сунув под голову свой мешок.