Джез направлялась к одинокому сикомору, возвышающемуся почти в восьми милях от дома, далеко на юге, откуда, в силу особенностей ландшафта открывался широкий обзор, дающий представление о грандиозных просторах ранчо. Это место находилось далеко от Портола-Пик, так что можно было окинуть взором и саму гору, которую нельзя было как следует разглядеть с более близкого расстояния. Этот сикомор, наверное, был почти что в центре ранчо, образующего форму веера, по просторам которого Джез могла скакать целый день и так и не достичь границы.
На их пути вверх по зеленеющим свежей травой холмам там и тут попадались стада пасущихся коров, а вакерос приветствовали их радостными возгласами. Джез время от времени оглядывалась на сестер. Они двигались сзади нее – сначала Валери, за ней Фернанда, с развевающимися волосами, уверенно держащиеся в седле, совсем непохожие на самих себя, когда они находились в доме. Никогда прежде ей не доводилось вот так скакать верхом вместе с ними – ни разу за все эти годы, подумала она с горечью.
– Ну хорошо, Джез, что дальше? – спросила Валери, как только они подъехали к одинокому сикомору.
Отсюда во все стороны раскинулись поля, на плоских холмах цвета львиной гривы только начала пробиваться трава. Выше к пурпурным склонам Портола, казалось, были пришпилены несколько клоков, оторванных от облака. Отсюда были видны волны, ударяющие в Валенсия-Пойнт, но их шум сюда не доносился. В тишине огромных, безмятежных, голубых с золотом просторов холмов весь мир уходил куда-то на задний план.
Джез развернула и бросила на влажную траву взятое с собой одеяло.
– Почему бы нам не присесть здесь?
– Становится все интересней и интересней, – пробормотала Фернанда, но тоже опустилась на одеяло.
– Только не говори мне: сделай глубокий, освежающий вдох. Насколько я понимаю, это не оздоровительный класс, – сказала Валери, садясь с видом, исполненным достоинства.
– Я хотела привести вас сюда, потому что отсюда лучше всего можно показать вам, что включает и чего не включает «завет», иначе нам пришлось бы забираться к Трем Стражам.
– Завет? – спросила Валери.
– Какие еще Три Стража? – машинально спросила Фернанда.
– Господи, вы ничего не знаете? Они вам ничего не сказали! У них не было на это никакого права, не было права! Я поверить не могу, что они утаили это от вас.
– Джез, ты что – сообщила сэру Джону и Джимми о чем-то, что они нам не передали? – Голос Валери звучал требовательно.
– Еще бы. Это, правда, не имеет законной силы и ни к чему не обязывает, но как они посмели не рассказать вам? Вас обеих это касается не в меньшей степени, чем меня, вы точно такие же наследницы!
– Минутку, – вдруг заговорила Фернанда. – Может быть, это то, о чем упоминала Джорджина? Она сказала, что Джимми говорил, будто ты выудила какую-то нелепую историю, какую-то, как он выразился, побасенку, но что это не имеет никакого значения и он не хочет раздувать из мухи слона.
– Ах, он негодяй! Наглый, бесчестный мерзавец! Это просто ни в какие ворота не лезет, что он взял на себя наглость принять такое решение – не посвящать вас в курс дела!
Джез гневно поднялась и пошла к лошади, чтобы взять привезенный с собой свиток бумаг – она прихватила их на случай, если, Валери и Фернанда вдруг заинтересуются подлинными документами. От негодования руки у нее тряслись, когда она раскладывала на одеяле копию «дизеньо», другие бумаги и фотографии.
– Господи, он даже не сказал вам о существовании письма нашей прапрабабушки! «Побасенка», черт бы его побрал!
Валери заинтересовалась историей предков, тем более что Джез сказала, что это им ничем не грозит.
– Джез, начни-ка сначала. Оставь в покое эти бумаги и объясни, в чем суть дела, – скомандовала она.
– Только если вы обещаете меня не перебивать.
Джез вдруг ощутила проблеск надежды. Отец день за днем посвящал ее в историю семьи Валенсия, пока они вдвоем коротали время в комнате, где хранились бумаги. Но сестры ее едва ли слышали об истории семьи и поместья больше двух слов. Майк Килкуллен никогда не был любителем поговорить, даже если дело касалось его собственной семьи.
Она стала пересказывать сестрам всю историю своих поисков, с самого начала до обнаружения карты в коллекции рукописей Хантингтона и перевода договора, заключенного Бернардо Валенсия в подтверждение обета, данного Теодосио Валенсия в 1808 году.
– И Майкл Килкуллен, наш прапрадед, – говорила Джез, показывая сестрам карту, – и его сын хранили верность этому обету. Письмо служит тому доказательством. В этом и заключается причина того, что ранчо никогда не перепродавалось, а передавалось в целости и сохранности от одного главы рода к другому. Отец любил повторять, что, когда он еще был ребенком, его дед заставил его пообещать, что он никогда не продаст ни единого акра этой земли.
– Да, я помню, что он это говорил... Но это не более чем предрассудки, – настаивала Валери.
– Ну, Вэл, это все-таки фамильная история, – возразила Фернанда.
– Вы меня перебиваете, – сказала Джез и продолжала рассказ о поисках Трех Стражей, дойдя до самого того дня, когда она выложила свои бумаги перед Розмонтом и сэром Джоном и узнала, что в юридическом смысле они ничего не стоят.
– Так если ты думала, что мы уже знаем всю историю, зачем ты потащила нас сюда, Джез? – спросила Валери недоверчиво. – Чего ты добиваешься? Ты хочешь заставить нас почувствовать, что мы делаем что-то не так? Нарушаем верность прошлому? Господи, да этот старый завет был написан почти двести лет назад, тогда дать такое обещание не стоило Бернардо Валенсия ни гроша, а сегодня – и ты это понимаешь не хуже меня – в современном мире не нашлось бы охотника давать такие обеты.
– Вэл, у меня и в мыслях не было вас обвинять. Я только хотела, чтобы вы что-то почувствовали, и я понимала, что единственное место, где в вас может что-то всколыхнуться, – это здесь, когда вокруг нас расстилается ранчо, а не в номере отеля. Валери! Фернанда! – Голос Джез зазвенел. – Неужели вам ни разу не приходило в голову, что, когда мы продадим эту землю, ее нельзя будет вернуть! Одно из самых прекрасных мест на земле исчезнет навсегда под миллионами квадратных метров бетона, камня, мрамора. Подумайте о богачах, которые покупают дорогие вещи: антиквариат, старинные картины, китайский фарфор, персидские ковры. Они набивают ими новые дома и с гордостью демонстрируют всем, как они богаты. Они покупают замки, они покупают острова, они покупают виноградники. Но ни один из них, ни один из списка самых богатых людей Америки, не сможет купить наше ранчо, иначе как продав все свое состояние, а то и больше. Оглянитесь вокруг! Эта земля принадлежит нам по праву рождения, и стоит ее продать – никакая сила на земле уже не вернет нам ее. Если же мы не станем ее продавать, мы будем богаты невообразимо!
– На воображаемые деньги долго не проживешь, – сказала Валери.
– Джез, эта земля стоит слишком много, чтобы держать ее при себе. Мы не можем себе позволить так за нее цепляться. – Голос Фернанды звучал почти жалобно, возмущения в нем не было.
– Минутку! Вы неверно меня поняли. Я не предлагаю сохранить каждый акр этой земли. Я прошу вас рассмотреть альтернативный вариант.
Джез показала на юг, где за участком, охраняемым скалами Близнецами, лежали многие мили плоских холмов.
– Вон там, вблизи океана, но не на самом берегу, мы могли бы втроем основать совершенно новый поселок, нечто вроде урбанистической деревни, где могли бы жить десятки тысяч человек. Со временем в нем могли бы поселиться до восьмидесяти тысяч, и они жили бы здесь, со всех сторон окруженные первозданной природой. В будущем этот проект дал бы колоссальные прибыли, с каждым годом он приносил бы все больше и больше, и вы могли бы гордиться им – не то что проектом, который изложил мне тогда в «Ритце» Джимми Розмонт.
– А что тебе не нравится в его проекте, позволь узнать? – спросила Валери, защищаясь.
– Ох, Валери, Валери, я, может быть, и не так хорошо, как Фернанда, знаю тебя, но абсолютно уверена в одном: это место тебя не сразило наповал.
– Что правда, то правда: такие места не в моем вкусе, – Валери с досадой мотнула головой. – Но какое это имеет отношение к его коммерческой стоимости?
– Конечно, дома и кондоминиумы пойдут хорошо, в этом я не сомневаюсь. И та безопасность по последнему слову техники, которую здесь обещают, конечно, привлечет сюда всех международных торговцев оружием, спиртным, всех проходимцев, кто еще не успел сесть в тюрьму, всех выдающихся мастеров по отмыванию денег и иностранных нефтяных магнатов – и это место превратится в анклав, населенный перепуганными богатеями со всего света, сгрудившимися в кучу и наперебой швыряющими деньги. Ты можешь себе представить, чтобы отец, который так любил свое ранчо, позволил бы превратить его в нечто подобное? Ты не можешь отрицать, Валери: это план строительства цитадели для людей, у которых не будет между собой ничего общего, за исключением самого претенциозного и показного образа жизни. Это ведь не в твоем вкусе, Валери.
– Я никогда и не говорила, что хочу, чтобы здесь было нечто подобное, – огрызнулась Валери, кусая губы. – Мои наклонности совсем иного рода.
– Ага! Но здесь будет начертано наше имя! Как сказал этот негодяй Розмонт, «Ранчо Килкуллен». И даже если мы дадим этому месту другое название, неужели ты думаешь, что кто-нибудь забудет, что сестры Килкуллен продали гонконгским воротилам фамильную землю, пожалованную еще испанской короной, этот кусок американской истории, насчитывающий вот уже восемь поколений? Да об этом весь мир будет трезвонить! Уж чего-чего, а огласки нам не миновать. И разговоры будут один омерзительнее другого, уж можешь мне поверить, они будут преследовать нас всю жизнь, да и на наших детей хватит. Уж ты-то должна знать, как это отразится на детях. Что до нас, то мы для прессы станем утками, несущими золотые яйца, – эдакие три современные Барбары Хаттон или Кристины Онассис. Три сестры, получившие по миллиарду долларов! Пресса нам проходу не даст, честное слово! Вот почему, кстати, все богатые люди в нашей стране – я имею в виду по-настоящему богатых – так старательно прячутся от глаз газетчиков.