Но одно дело знать, как знала она сейчас, что они видятся друг с другом – даже нельзя сказать, что они назначают свидания, так как они уже староваты, чтобы назвать их встречи этим словом, – и совершенно другое дело видеть их вместе. Совершенно другое дело видеть! Как они прикасаются друг к другу – к плечам или локтям, к рукам или коленям, будто для того, чтобы подчеркнуть важность сказанного, но гораздо чаще, чем это обычно принято, если только вы Не член Иудейского театра; совершенно другое дело видеть, как они ловят взгляды и многозначительно улыбаются друг другу или, что еще хуже, улыбаются даже без слов, просто чтобы обменяться взглядом, задерживая его друг на друге немного больше положенного времени; совсем другое дело улавливать в голосе отца такие нотки, когда он говорит с Рэд, какие она, его родная и любимая дочь, никогда не слышала за всю свою жизнь; совсем другое дело наблюдать, как Рэд украдкой взглядывает на Майка Килкуллена, когда он не смотрит на нее, и уж совсем другое дело наблюдать, как ее отец мечтательно глядит на Рэд, когда думает, что на него никто не смотрит.
Что же за чертовщина происходит здесь? – спрашивала себя Джез, встав со стула и бродя по комнате. Боже мой, неужели они не способны вести себя, как подобает взрослым людям, если не передо мной, то, по крайней мере, перед Кейси? И им не стыдно? Что же, черт возьми, может заставить людей потерять чувство человеческого достоинства и изображать из себя подростков в их годы? Неужели они не понимают, как смешно выглядят? Неудивительно, что Рэд всегда отсутствовала, когда Джез появлялась на ранчо в эти последние месяцы: если уж им не хватало выдержки не дотрагиваться руками друг до друга – возможно, им было так стыдно, что они не хотели, чтобы она видела их вместе. Она ожидала большего достоинства от своего отца, большего приличия в поведении Рэд, большей зрелости, даже если требовать от них минимального. Ему шестьдесят пять, бог ему судья, а ей, должно быть, сорок один. Пора бы повзрослеть.
Кейси подложил еще одно полено в камин, хотя никто не просил его об этом, и выглядел как-то уж очень спокойно и по-домашнему, подумала Джез, чувствуя глубокое возмущение. Он тоже изменился с той ночи фиесты. Теперь он был одет в прекрасные ковбойские сапоги с невиданными ею щегольскими складками, фланелевую ковбойку, настолько выгоревшую, что было невозможно определить ее первоначальный цвет, и чистые, но совершенно древние джинсы. И все же эта одежда очень шла ему. Он выглядел как заправский главный ковбой. От него исходили мир и покой, и он двигался с той неосознанной легкостью и грацией, с которой танцевал с нею в ночь фиесты. Кейси мог быть и городским жителем, и умным коммерсантом, призналась себе Джез, но лошади и скот тоже входили в круг его интересов.
Эта троица у камина – самое скучное сборище из всех, в которых ей приходилось проводить время, решила Джез и, устав слоняться по гостиной, встала перед камином, спиной к огню. Огонь, подсветив ее сзади, создал нимб, а ее золотистые глаза метали топазовые искры. Заметив это, все заулыбались.
– По-моему, было бы великолепно, – начала Джез, – если бы существовало шестнадцать разных типов мужчин и женщин и можно было бы выбирать по номерам, чтобы избежать такой отвратительной скуки, как поиски пары. Может быть, у вас очень широкий кругозор и вы атлетического склада, ну, например, номер девять, как Кейси. Тогда вы можете установить консенсус в сексуальных отношениях с целым рядом типов. Не могу понять, почему Всевышний поставил человечество перед таким жестким выбором? У него много лучше получилось с китайской кухней.
– Хм-м-м, – произнесла Рэд.
– Блестяще, – заметил Кейси. – Таллула Банкхед часто повторяла, что она имела мужчин и имела женщин, но должно же быть и что-то лучшее. Мне кажется, что ты выразила как раз это.
– Джез, – сказал Майк Килкуллен, – на мой взгляд, двое – как раз то, что нужно. Всевышний не мог бы сделать лучше, даже если бы он очень постарался. На самом деле я думаю, что он действительно постарался, и двое – его высшее достижение. Пойдем, Рэд, я отвезу тебя домой. У тебя сонный вид.
– Спокойной ночи, Рэд. Спокойной ночи, отец. Увидимся утром, – сказала Джез.
– Не очень рассчитывай на это, моя милая. Я постараюсь вернуться до... ну, я могу не успеть ко второму завтраку... но я обязательно приеду до твоего отъезда в Лос-Анджелес.
– Хорошо. Тогда увидимся, когда увидимся.
Рэд и Майк быстро поцеловали Джез, махнули в сторону Кейси и, не церемонясь, быстро ушли. В гостиной гасиенды «Валенсия» воцарилась минута полного молчания.
– Так, девять, а? Это то, что я представляю собой? – спросил Кейси.
– Заткни фонтан!
– А ты тоже будешь номер девять?
– Не пытайся продолжить разговор!
– Какой разговор?
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Очень странно, но я действительно знаю.
– Нет, ты не можешь догадаться. Ты очень туго соображаешь, Кейси Нельсон.
Он прошел в музыкальную гостиную и сел за огромный рояль, который был когда-то гордостью и радостью прапрабабушки Джез, и лениво перебрал клавиши, взяв несколько элегантных аккордов, которые очень скоро перешли в известную мелодию песни «Дым попал в твои глаза». Кейси пел спокойно, несколько хриплым, но верным баритоном:
Спросили раз меня,
Ужель тебе любовь верна?
Им ответил я тогда:
Мое сердце в груди
Говорит мне о том...
– Ты не слышал? – в бешенстве закричала Джез, влетая в музыкальную гостиную. – Я велела тебе заткнуть фонтан, и нечего изображать из себя этого недоноска Бобби Шорта!
– Пытаюсь тебе кое на что намекнуть, – сказал Кейси, продолжая играть, – так как Западное объединение приостановило доставку писем, а я не могу воспользоваться факсом, потому что у тебя нет факса, кроме как в студии.
– Кейси, – сказала Джез, в растерянности опускаясь на скамейку у рояля рядом с ним. – Ты был здесь последние месяцы и знаешь, что происходит между моим отцом и Рэд. Скажи, что это такое?
– Да, находился.
Он перестал играть, повернулся и посмотрел на нее.
– Настоящая любовь? Рэд и мой отец? Ты ведь не думаешь, что это так!
– Мне кажется, что это именно так.
– Но откуда ты знаешь? Ты что, эксперт? Они просто развлекаются. Посмотри, как они себя ведут, они просто... Почему бы им не объявить всем о своих отношениях, ради всех святых! «Привет, мир! Догадываешься, кто вновь обрел давно потерянные гормоны?» Меня от этого просто тошнит!
– Послушай, Джез, – мягко сказал Кейси, – давай вообразим, что ты по-настоящему влюблена. Кстати, ты влюблена в кого-нибудь?
– Ну, конечно, нет, – возмущенно ответила Джез. Определенно, она не назвала бы свои отношения с Сэмом Батлером состоянием влюбленности. Да она бы и не позволила себе влюбиться в объект обожания десятков миллионов женщин, это невозможно абсолютно! Только толпа влюбляется в актеров.
– Вот давай постараемся представить себе, что ты безумно полюбила... о, просто кого-нибудь... ради примера, скажем, меня, потому как я просто ближайший во всей округе подходящий мужчина. И твое глупое сердце убедило тебя, что я самый красивый мужчина на свете, очень умный, невероятно внимательный, сексуальный вне всякого сравнения, какой-нибудь Фред Астер в танцах и...
– Надо признаться, ты действительно прекрасно танцуешь, – ворчливо согласилась Джез.
– Постарайся представить себе, что все так и есть, Джез. Любовь для тебя – все, а остальной мир как бы не существует – вот так. И конечно, ты не в состоянии скрыть свои чувства.
– К чему ты клонишь?
Джез очень подозрительно относилась к каждому слову, услышанному от Кейси. Вероятнее всего, это был один из его хорошо продуманных приемов.
– Заставит ли тебя то, что ты чувствуешь ко мне, любить твоего отца меньше?
– Конечно, нет, – спокойно ответила Джез. – В твоем неуклюжем примере – могу добавить, как всегда, неуклюжем примере, – ты предположил, будто я боюсь, что мой отец станет любить меня меньше из-за того, что он так увивается за Рэд. Но ты упустил одно – меня шокирует ребячество в его поведении. Мой отец, Майк Килкуллен, не мог бы показать более откровенно, что он остается на эту ночь у нее. А он, боже мой, просто почти прямо сказал об этом!
– Ты когда-нибудь теряла голову из-за любви?
– Возможно... возможно, когда я была почти ребенком, годы и годы назад. Каждый, кто видит небо, влюбляется хоть раз в жизни, – пролепетала Джез. – Но какое это имеет значение?
– И ты, когда виделась с отцом, не вела себя так, что было абсолютно ясно, что ты по уши влюблена? Он не замечал ничего?
– Думаю, мог это заметить.
Джез вдруг вспомнила отца, как он, совершенно взбешенный, показывал Гэйбу фотографию ее матери, которую она сделала, будучи восьмилетним ребенком, когда она и Гэйб приехали к нему, чтобы сообщить, что они уезжают вместе в Никарагуа.
– Но разве ты не любила отца так же, как и до этого? Любовь к одному не может уничтожить любовь к другому, ведь правда?
– Нет, не может... правда... – в раздумье, печально ответила Джез. – Действительно, нет, никогда и ни при каких условиях.
– Я сказал все, что знаю по этому делу.
У Джез вдруг неудержимо полились слезы. Она разрыдалась, громко и безутешно, стуча кулаками по крышке фортепьяно. Пораженный и удивленный, Кейси обвил ее руками, а она, сотрясаемая волнами рыданий, беспомощно уткнулась ему в грудь. В этих рыданиях слышалась какая-то трагедия, какая-то печаль, которые он был не в силах понять. Он гладил ее по волосам, будто она была маленькой девочкой, и крепко держал в руках эту взрослую женщину, которая неожиданно превратилась в несчастный комок такого почти детского горя. При этом Кейси бормотал какие-то слова, выражающие сочувствие и понимание, хотя никогда до этого не думал, что способен на такое, и терпеливо похлопывал ее, утешая и успокаивая. В конце концов буря страданий начала постепенно затихать, оставляя после себя разрозненные всхлипывания. Он не решался задавать ей вопросы. Кажется, он и так причинил ей достаточно горя.