– Ну скажи, кому! – попросила Джез.
– Дэниэлу Дей-Льюису. – Сэм произнес это имя с отвращением. – Кто бы мог подумать, что Дэниэл Дей-Льюис согласится играть манекенщика! После Оскара за «Левую ногу»!
– Он просто сменил темп, вот и все. Не расстраивайся, Сэм. Воспринимай это как высокую оценку твоих заслуг – ведь Милош Форман ее тебе первому предложил.
– Да, дружище, пожалуй, ты права. Мне как-то это в голову не приходило. – Он был явно польщен.
– Послушай, а волосы уже начали отрастать? – поинтересовалась она, стараясь казаться озабоченной.
– Да еще как! Стали гуще, чем были, кто бы мог подумать!
– Интересно, а когда ты был совсем лысый, окружающие воспринимали тебя так же, как всегда, или нет? Может, они были более приветливыми, не такими надутыми, как обычно, по крайней мере в самый первый момент?
– Не-а. Они были шокированы. Видишь ли, Джез, с моим лицом вышла неувязка. Понимаешь, чтобы перевоплощаться, у тебя должно быть никакое лицо. Ладно, может, это грязная работа, но кто-то же должен ее выполнять. Думаю, могло быть и хуже.
– Надеюсь, съемки проходят успешно? – сказала Джез, думая о том, что Дэниэл Дей-Льюис обладает вполне определенным лицом, и в то же время это не мешает ему перевоплощаться с каждой новой ролью.
– Я буду скучать по тебе, дружище. Очень скучать.
– И я.
– Увидимся, когда я вернусь?
– Конечно, Сэм. Желаю тебе хорошо провести время.
Опустив трубку на рычаг, Джез внезапно поняла, что не сможет теперь воспринимать Сэма Батлера иначе чем просто друга. На расстоянии исчезло и без того смутное очарование; вместо того чтобы усилить влечение, разлука помогла полностью освободиться от того, что можно было только принять за любовь. И теперь, когда Милош Форман увозил его на многие месяцы в Киев или какое-то другое, не менее мрачное, место, она со спокойной совестью могла о нем забыть.
Она посмотрела на часы, стоявшие на тумбочке возле кровати в ее любимой спальне в гасиенде. Пока она одевалась, собираясь на встречу с сестрами, ее то и дело отвлекали неожиданные телефонные звонки.
Сначала позвонили из компании «Пепси». После смерти отца Джез отказалась вернуться на работу. Теперь, в середине января 1991 года, они звонили, чтобы сообщить: готовы ждать ее хоть месяц, хоть два. Компания очень ценит ее работу, сказали ей, ее считают незаменимой – она замечательный художник, не устающий поражать своим мастерством. Невозможно предвидеть, какие новые горизонты она может открыть в фотографии, к тому же у нее настолько новаторский стиль, что глупо было бы пытаться обучить ему другого фотографа.
Джез все еще размышляла о звонке из «Пепси», когда позвонила Рэд. На этот раз она была больше похожа на себя – судя по всему, начала оправляться от воспоминаний о той ночи, когда был убит Майк Килкуллен. Женщины условились вместе пообедать.
Кейси выписался из больницы и под бдительным оком Сьюзи поглощал неимоверное количество пищи. Уже на следующей неделе он собирался приступить к своей работе главного пастуха, объезжая ранчо на джипе, пока окончательно не поправится. Он нисколько не удивился, когда Джез рассказала ему, почему сестры отказались назначить его временным управляющим, несколько смягчив наиболее резкие высказывания. Временным управляющим был назначен Джо Винтер из «Уэллс Фарго», разумный и приятный человек, который был в восторге от того, что Кейси согласился остаться главным ковбоем, пока скот Килкулленов – получившее широкую известность «Славное стадо» – не будет благополучно продан.
Валери и Фернанда обосновались в гостинице «Ритц-Карлтон» в городке Лагуна-Нигуэль и целыми днями слонялись тут и там, словно боялись, что их наследство растворится, если они уедут домой. Что еще им от нее понадобилось, думала Джез, чувствуя, как к грустному настроению, в котором она пребывала со дня гибели отца, примешивается чувство тревоги. Она не могла думать ни о чем другом, кроме постигшей ее утраты, но постепенно начинала бояться неизбежной продажи земли, в ней росла ностальгия по былой жизни на ранчо, которой рано или поздно должен прийти конец.
Она чувствовала, что не может принять единственно разумное решение: вернуться в Лос-Анджелес и возобновить свою работу в «Дэзл». Она была не в состоянии хотя бы на день расстаться с этим ранчо, как всегда спокойным, будто существующим вне времени, божественно-прекрасным. Окружающие его холмы сохранились в своем первозданном виде с тех давних времен, когда в 1769 году дружественные индейские племена габриэлино радостно приветствовали первых испанских солдат, направлявшихся из форта Сан-Диего на север, чтобы исследовать земли, впоследствии ставшие Калифорнией.
Каждое утро она седлала Лимонаду и скакала куда глаза глядят, с прощальной тоской озирая окрестности. От нее не могли укрыться приметы жизни современного человека: отпечатки шин джипа, ветряная мельница, искусственный пруд, – но стоило подняться на холм, возвышавшийся неподалеку от дома, как впереди открывались необъятные и величественные просторы нетронутой земли, напоминавшие по форме веер, – узкая часть на вершине Портола-Пик постепенно расширялась и достигала необъятных размеров там, где простирался Тихий океан.
Когда же Джез направляла лошадку в сухое речное русло, современный мир и вовсе исчезал. Частенько она спрыгивала с седла, чтобы броситься на ложе из сухих листьев и растянуться на нем, часами наблюдая за солнцем, совершающим свой небесный путь, и ощущая этот миг как последнюю возможность насладиться одиночеством в душистой тени, наполненной гудением насекомых.
Она понимала, что нужно молиться о дожде, как это делали Кейси и Джо Винтер, но солнечные деньки, наступившие после больших дождей, казалось, подарили ей возможность отдохнуть от реальности. Когда Джез искала уединения, чтобы погрустить в одиночестве, она скакала туда, где паслись тучные стада, и проводила время среди пастухов.
Самой веселой порой на пастбище была зима. Первого декабря быков, долгие десять месяцев томившихся в мужском обществе в специальном загоне, выпускали к коровам, по одному на каждые десять телок. Первого февраля их снова соберут всех вместе и отправят обратно, в мужской монастырь, но сейчас они резвились на свободе, исполнив свою миссию и оплодотворив целое стадо. Возле каждой коровы еще пасся теленок, рожденный прошлой осенью, но девяносто процентов из них уже снова были стельными и следующей осенью опять должны были отелиться. Это прекращалось только тогда, когда корова становилась бесплодной, переставала давать молоко и ее отправляли на базар.
Во время первой же встречи Кейси и Джо Винтер сошлись на том, что стадо лучше всего продавать на аукционе ближе к лету, когда телята подрастут и их можно будет отлучить от матерей. Потолстевших коров надо будет проверить, не стельные ли они. Если, паче чаяния, придется продавать стадо до того, как телята станут самостоятельными, то надо будет отдавать троих сразу: каждую корову с родившимся и неродившимся теленком, – а это грозило серьезными денежными потерями.
Джез поняла, что не разбирается как следует в финансовых вопросах, поскольку Майк Килкуллен никогда не говорил о деньгах. Конечно, она будет скучать по стадам, мирно пасущимся на склонах этих древних холмов. Но главное, она не сможет жить без этой земли. В ее сердце навсегда запечатлелся и каждый дуб, простоявший здесь чуть ли не триста лет, и каждый кустик шалфея; она запомнит и утреннюю песню жаворонка, и уханье совы по ночам, – каждая мелочь будет напоминать ей об отце.
Огромный отель «Ритц-Карлтон» в Лагуне-Нигуэль, между Эмеральд-Бей и Три-Арч-Бей, высился на высоком крутом берегу, сто пятьдесят футов над уровнем моря. Считалось, что он построен в средиземноморском стиле, но Джез не находила ничего средиземноморского в его просторных мраморных вестибюлях и огромных холлах, отделанных под французскую и английскую старину. Все здесь было показное, и это очень бросалось в глаза. Все как минимум в десять раз больше, чем нужно, раздраженно думала Джез, проходя один за другим длиннющие, покрытые дорогими коврами коридоры в поисках лифта, который поднял бы ее на этаж, где жила Валери.
Ладно, раз уж кто-то решил построить такого монстра на побережье, то почему бы было не попытаться через архитектуру и внутреннее убранство передать калифорнийский колорит? Зачем это назойливое подражание парижскому «Крийону»? Но даже если бы этот отель, подобный «Крийону», перенесли на площадь Конкорд, самую красивую площадь Парижа, он все равно не пришелся бы там ко двору из-за своих колоссальных размеров. Поднимаясь в лифте, Джез поняла, что несчастный отель здесь ни при чем, пусть он и кажется излишне претенциозным. Все дело в том, что ее раздражает сама мысль о предстоящей встрече с Фернандой и Валери.
Она взяла себя в руки, намереваясь как можно быстрее покинуть их негостеприимную компанию. Выходя из дома, она посмотрелась в зеркало и вдруг увидела себя глазами сестер. Без косметики, с распущенными волосами, развевающимися, как флаг на ветру, целыми днями обдувавшем ее, она была похожа на неряху-беспризорника, этакого неотесанного и загорелого Гекльберри Финна в юбке. На ней были потертые джинсы, линялая синяя рубашка из грубой ткани и ее любимый свитер, который она носила еще со школы, – все это стало ее повседневной одеждой, ведь она каждый день проводила в седле.
Все ее наряды остались дома в Санта-Монике. Но тут Джез вспомнила о брючном костюме от Ива Сен-Лорана, в котором она приехала из Нью-Йорка в день окончательного выяснения отношений с Фиби. После того рождественского вечера она прямиком отправилась на ранчо; это было три недели назад, и с тех пор к себе она так и не заезжала.
Костюм был из тех, что Ив Сен-Лоран называл смокингами. После военной формы это был, пожалуй, самый строгий, самый солидный костюм, какой только можно себе представить. Классический стиль, каждый год воспроизводимый Сен-Лораном во множестве разнообразных вариантов, был визитной карточкой этого модельера, точно так же как визитной карточкой Шанель были ее неподражаемые туалеты. Черный смокинг, сшитый хоть из атласа, хоть из плотной шерсти, для женщины просто незаменим, ибо каждая женщина должна иметь в своем гардеробе хотя бы одну вещь, которая может служить своего рода панцирем, способным скрыть от постороннего глаза ее внутренние сомнения и неуверенность в себе.