ды, когда она гуляла одна в лесу, то услышала рядом чей-то голос.
— Кто ты? — спроста она, и голос ответил:
— Я твой опекун.
— Но мне не нужен опекун, — воскликнула девочка. — Я хорошо знаю эти леса. Я родилась здесь.
— Да, ты родилась здесь, — ответил ей голос, — но ты не принадлежишь этому месту, дитя. Ты не слепая, как все здешние жители.
— Слепая? — воскликнула маленькая девочка. — А что это такое?
— Я еще не могу объяснить это тебе, — сказал голос, — Ты только должна знать, что ты... дочь нашего короля, которую перенесли жить сюда, среди этих скромных людей. Мой долг следить за тобой и помочь тебе открыть глаза. Когда настанет время. Но время еще не пришло. Ты еще слишком молода, и солнце ослепило бы тебя. Поэтому живи дальше, дитя, и помни, что я всегда здесь, возле тебя. Наступит день, когда ты откроешь глаза и увидишь...
Кларисса замолчала.
— Ну, и что дальше? — нетерпеливо спросил Лессинг.
— Тетя никогда не заканчивала сказку, — вздохнула Кларисса. — Может, поэтому я и запомнила ее.
— Я не думаю... — начал было Лессинг, но замолчал.
Что-то в лице Клариссы остановило его. Тот же зачарованный взгляд, то же выражение лица Рождественским утром, когда ребенок просыпается и вспоминает, какое радужное, блестящее чудо ждет его внизу.
— Это правда, — сказала вдруг Кларисса тихим, но ясным голосом. — Конечно, это правда! Все, что рассказал ты, и о чем говорится в сказке. И это я — дочь короля! Конечно же, это я!
Внезапно, совершенно по-детски она закрыла руками лицо, словно ожидала, что аллегория слепоты вдруг станет буквальной.
— Кларисса! — воскликнул Лессинг.
Кларисса уставилась на него расширенными, ничего не видящими глазами, едва ли осознавая его присутствие. И на мгновение странные воспоминания заполнили его голову, принеся с собой ужас. Алиса, идущая с Олененком по зачарованному лесу, где ни у чего нет ни имени, ни названия, а она шла, по-приятельски положив руку на шею Олененку. И слова Олененка, когда они добрались до края леса и память вернулась к ним. Олененок отскочил от нее и пораженно уставился на Алису, а Алиса глядела на Олененка, точно так же, как Кларисса глядела сейчас на него, Лессинга. «Ну, я... Олененок, — изумленно сказал Олененок. — А ты — Дитя Человеческое!»
Иной вид.
— Интересно, почему я совсем не удивлена? — пробормотала Кларисса. — Наверное, я знала все это наперед. О, интересно, а что будет дальше?
Лессинг потрясенно уставился на нее.
Она была точь-в-точь как ребенок, слишком восхищенный перспективой — какой? — чтобы думать о возможных последствиях. Это напугало его, поскольку она была слишком уверена, что от дальнейшего можно ждать лишь хорошего. Ему не хотелось разрушать это ожидание чуда, написанное у нее на лице, но он был вынужден сделать это. Лессинг хотел, чтобы Кларисса помогла ему бороться с этим чудовищным будущим, чтобы она не приняла его. Сам он не чувствовал никакого предвкушения и восторга. Кларисса должна бороться с Ним...
— Кларисса, — сказал он, — подумай немного! Если это правда, — а мы можем оказаться неправы, — то разве ты не видишь, что это означает? Он — они — не позволят нам быть вместе, Кларисса. Ты не сможешь выйти за меня.
Яркие глаза радостно просияли ему.
— Разумеется, мы поженимся, любимый! Они только заботятся обо мне, разве ты не видишь? Не причиняют мне боли, просто присматривают за мной. Я уверена, что они позволят нам жениться, как только нам захочется. Я уверена, что они никогда не сделают мне ничего плохого. Любимый, из всего, что мы знаем, ты ведь тоже можешь быть одним из нас. Вот интересно, не так ли? На это все указывает, разве ты не думаешь? Иначе почему они позволили нам влюбиться друг в друга. О, любимый...
Внезапно Лессинг почувствовал, что его кто-то держит. Кто-то... Одну секунду, заставившую замереть сердце, он думал над тем, уж не сам ли бог-ревнивец снизошел с небес, чтобы потребовать Клариссу, поэтому не осмеливался повернуть голову. Но когда яркие глаза Клариссы оторвались от его лица и не высказали никакого удивления, Лессинг понял, что это не так.
Он просто стоял совершенно неподвижно и знал, что не сможет шелохнуться, даже если захочет. Он мог лишь наблюдать за Клариссой и, хотя в наступившей тишине не раздалось ни единого слова, увидел, как изменилось выражение ее лица. Восторженная радость утекала с него, как из разбитого кувшина. Она покачала головой, с недоверием и замешательством, которые сменили экстаз, охвативший ее всего лишь секунду назад.
— Нет? — спросила она у кого-то, кто стоял позади Лессинга. — Но я думала... О, нет! Ты не должна! Ты не можешь! Так нечестно! — Из ее великолепных черных глаз внезапно хлынули потоки слез, удвоивших яркость этих чудных очей. — Ты не смеешь, не смеешь! — зарыдала Кларисса, бросилась Лессингу на шею и продолжала рыдать, уткнувшись в его плечо и бубня какие-то невнятные протесты.
Руки Лессинга сами собой сомкнулись вокруг нее, хотя разум отчаянно бился, пытаясь вернуть власть над телом. Что происходит? Кто...
Некто, кого он видел лишь в образе силуэта. Тетя. Лессинг понял, хотя и без всякого облегчения, что ожидал кого-то более удивительного. Кого-то, чье существование он до сих пор мог только предполагать.
Тетя нависла над ними и осторожно потянула Клариссу за вздрагивающее плечо. Руки Клариссы отпустили его шею, и она покорно отошла, все еще всхлипывая от рыданий. Лессингу отчаянно хотелось сделать или сказать что-нибудь, что успокоит ее, но его разум и тело странным образом были замедленны, словно в комнате действовала какая-то сила, которую он не мог осознать. Как будто он действовал против действия этих странных поющих механизмов, и ему казалось, что они ополчились против него одного, в то время, как тетя с Клариссой были свободны.
Кларисса позволила отвести себя от Лессинга. Она двигалась, точно безвольный ребенок, весь отдавшийся своему горю и не замечающему ничего вокруг. Слезы текли по ее щекам и капали на сжатые плечи. Ее пальцы все еще скользили по рукам Лессинга, но потом он почувствовал, как они соскользнули, и понял, что это окончательное расставание. Их разделяли лишь несколько футов ковра, но было такое чувство, словно между ними пролегло много миль. И это расстояние все увеличивалось с каждой секундой. Кларисса смотрела на него сквозь слезы невыносимо яркими глазами, губы ее дрожали, руки были все еще протянуты к нему.
Это все. Ты исполнил свое предназначение, теперь уходи. Уходи и все забудь.
Лессинг не знал, чей голос сказал это и какими в точности словами, но смысл был ему предельно ясен. Уходи и забудь.
В воздухе раздавалась громкая музыка. Еще секунду он стоял в мире ярких, насыщенных красок, потому что это был мир Клариссы, и в нем сияла даже эта полутемная квартира со множеством зеркал. И во всех зеркалах он видел отражение Клариссы в различных ракурсах горя и разлуки, постепенно она удалялась, позволяя рукам опуститься. Он видел множество Кларисс, опускающих руки, но так и не увидел, как ее руки упали окончательно, а затем... затем он погрузился в пучину Леты[16].
Дайк с шумом выдохнул воздух, откинулся на спинку стула и без всякого выражения глаз под редкими бровями посмотрел на Лессинга. Лессинг сидел и моргал. Лишь секунду назад он стоял в квартире Клариссы, он еще чувствовал у себя на руках прикосновения ее теплых пальчиков. Он слышал ее, оглядывался и видел, как смущенно переминаются в окружающих зеркалах ее многочисленные отражения...
— Минутку, — сказал он. — Отражения... Кларисса... Я почти вспомнил что-то, что было тогда... — Он замолчал и невидящими глазами уставился на Дайка, наморщив лоб. — Отражения, — повторил он. — Кларисса... Отражения Клариссы...но не тети! Я смотрел на них обеих в зеркалах, но не видел никакой тети! Я вообще никогда не видел ее... ни разу! И все же я ожидал... Ответ где-то тут... Тут, до него рукой подать, если бы я только мог...
Затем ответ появился у него в голове в полной своей красе. Кларисса сама подсказала ему этот ответ, он весь заключался в той сказке, что она рассказала ему. Страна слепых! И как слепые ее жители могли увидеть посланца короля, который следил за принцессой, пока она бродила по заколдованному лесу? Как Лессинг мог вспомнить то, чего никогда бы не сумел постичь своим слабым умишком? Как мог он увидеть ее опекуна, не считая ощущения чужого присутствия без формы и речи без слов, потому что они были вне мира слепых?
— Сигарету? — спросил Дайк и подался вперед, скрипнув стулом.
Лессинг машинально потянулся через стол. Больше не было никаких звуков, только зашелестела бумага и чиркнула спичка. Они курили молча, глядя друг на друга. Раздались шаги по гравию. Заговорили приглушенные в ночи мужские голоса. Чирикали в темноте вездесущие сверчки.
Потом Дайк со скрипом подвинул свой стул и потянулся, чтобы затушить недокуренную сигарету.
— Ну, ладно, — сказал он. — Вы все еще не пришли в себя или уже можете посмотреть на все объективно?
Лессинг пожал плечами.
— Могу попытаться.
— Ну, сначала мы должны признать, что принято, по крайней мере на настоящий момент, что такого просто не бывает. В вашей истории полно дыр. Нас через десять минут порвали бы на части, если бы мы попытались кому-нибудь все это рассказать.
— Если вы думаете... — упрямо выставив челюсть, начал было Лессинг.
— Я еще и не начал думать, — прервал его Дайк. — Естественно, что у нас нет прочного фундамента для этой истории. Не думаю, что все действительно произошло именно так, как вы запомнили. Да и способен ли на это человек? В целом, эта история все еще кажется мне обряженной в мишуру аллегорий, и нам нужно копнуть гораздо глубже, чтобы добыть голые факты. Стоит ли это делать — вот проблема! Но мне просто интересно.