Он замолчал. Потом достал еще одну сигарету, рассеянно чиркнул спичкой. И продолжал, выпустив густое облако дыма.
— Давайте на минуту примем все это за правду. Нужно расшифровать аллегорию о дочери короля, перенесенную в Страну Слепых. Знаете, Лессинг, меня поразило то, на что вы вообще не обратили внимания. Вспомните, что Кларисса порой ведет себя абсолютно по-детски. Например, когда ее внимание поглощается совершенно обыденными вещами. Или ее предположение, что эти могучие силы наверняка защищают ее, защищают совсем по-родительски. Да, даже та аура, о которой вы постоянно говорили, и которая влияла на все, что вы видели или слышали, когда бывали с нею. Все это походит на мир ребенка. Яркие, насыщенные краски. Нет ничего уродливого, потому что у детей еще нет образцов для сравнения. Красота и уродство ничего не значат для детей. Я помню кое-что из своего детства — особенно это полное поглощение тем, что заинтересовывало меня. Помните, у Вордсворта[17]: «Дитя озарено сияньем Божьим...» и так далее. Но ведь она уже достаточно взрослая, не так ли? Вы сказали, ей чуть за двадцать? — Дайк замолчал и уставился на кончик своей сигареты. — Знаете ли, — продолжал он, наконец, — все это напоминает простейший случай задержанного развития, верно? Ну-ну, минутку! Я ведь сказал — напоминает. Разумеется, вы достаточно умны и можете распознать слабоумного. Но я ведь не говорю, что Кларисса именно такая. Я просто пытаюсь понять... Я вот подумал сейчас о своем маленьком сынишке. Сейчас ему одиннадцать и он достаточно приспособлен, но когда он начал ходить в школу, он общался только со мной. IQ у него был самым высоким из всего класса, и ему было просто скучно с остальными детьми. Он не хотел играть с ними. Он предпочитал в одиночестве бродить вокруг дома или читать, пока мы с женой не решили, что с этим надо что-то делать. Высокий Коэффициент Интеллекта или нет, но ребенку нужны другие дети, чтобы было с кем играть. Он никогда не приспособится к жизни в обществе, если не начнет с детства. Психика его не станет развиваться в правильном направлении, если он не будет дружить со сверстниками. Позже, когда он подрастет, высокий Коэффициент станет очень полезным для него, но в раннем детстве он только мешает ребенку. — Дайк помолчал. — Ну, вы поняли, что я имею в виду?
— Ничего я не понял, — покачал головой Лессинг. — У меня все еще голова идет кругом.
— Кларисса, — медленно произнес Дайк, — может быть — в аллегории, заметьте, а не в реальности, — дочерью короля. И она, со своей прирожденной — назовем это королевской кровью,— оказалась среди нижестоящих, и даже не подозревала об этом, пока не развилась выше их уровня. Возможно, — король мог подумать о ней так же, как я о своем сыне, — ей и нужна была компания нижестоящих, в детстве, пока она росла. По каким-то причинам она не могла жить среди взрослых. Взрослые эти, видите ли, превосходят все, нам известное, превосходят настолько, что, когда находятся в одной комнате с вами, вы даже не можете запомнить, какие они.
После того, как Дайк замолчал, Лессингу потребовалась добрая минута, чтобы понять, что он имеет в виду. Затем он резко выпрямился и сказал:
— О, нет! Это просто невозможно. Да я бы понял...
— Видели бы вы, — рассеянно заметил Дайк, — как мой сынишка играет в бейсбол. Пока он играет, это — для него, — самое важное в жизни. Другие дети и не заметили бы, что он может думать о чем-то другом, кроме игры.
— Но... но золотой дождь, например, — возразил Лессинг. — И присутствие бога. Даже...
— Минутку! Просто подождите. Вспомните, как вы придумали гипотезу о боге. Вывели ее целиком и полностью из блеска, похожего на золотой дождь, вспомнили легенду о Данае, ощутили чье-то присутствие и цель, стоящую за всем этим. А если бы вместо дождя вы увидели бы что-то похожее на неопалимую купину, то придумали бы совершенно иную теорию, которая включала бы в себя, вероятно, Моисея. Что же касается ощущения присутствия и видений... — Дайк помолчал и, глядя куда-то вдаль, несколько секунд колебался. — Позже я расскажу, что думаю обо всем этом. И это вам не понравится. Но, тем не менее, сначала я хочу разобраться с этим... с этой аллегорией. Я хочу полностью объяснить, что могло бы лежать за пределами этой явной теории о Клариссе. Отметьте, что я не отношусь к этому совсем уж серьезно. Но и не хочу при этом оставлять висящие концы. Я имею в виду это ее очарование. Кажется, оно очень ясно указывает — в аллегории, — на существование homo superior здесь и сейчас, прямо среди нас.
— Суперменов? — эхом отозвался Лессинг, с явным усилием сосредоточился, сел еще прямее и глянул на Дайка хмурым, задумчивым взглядом. — Может быть. А может... Лейтенант, вы когда-либо читали Кейбелла[19]? В какой-то книге у него есть образ высшей расы, которая соприкасается с нашей лишь одним... одной гранью. Он использует аналогию из геометрии и предполагает, что другая раса может быть представлена кубами, которые выглядят квадратами на плоской геометрической поверхности нашего мира, хотя в собственном мире у них есть кубический объем, совершенно для нас непостижимый. — Лессинг еще сильнее нахмурился и замолчал.
— Возможно, что-то такое, — кивнул Дайк. — Обитатели из четвертого измерения, временно переместившиеся в наш мир для какой-то цели. — Он потянул себя за нижнюю губу, затем повторил: — Для какой-то цели. Это оскорбительно. Я даже рад, что мне это не кажется истиной. Даже академические размышления об этом весьма запутанные. Homo superior, внедряющие своих детей к нам, чтобы... чтобы им было с кем играть. — Он рассмеялся. — Убирайтесь, дети! Интересно, а понимаете ли вы, к чему я клоню? Я и сам не совсем понимаю. Слишком уж все неопределенно. Человек даже моего ума весьма ограничен. Я скован устоявшимися антропоморфическими взглядами, и эти привычные рамки мешают мне. Нам необходимо все время чувствовать себя важными. Это психологический трюизм. Вот почему Мефистофель, как всегда полагали, заинтересован в покупке человеческих душ? На самом ведь деле они вовсе ему не нужны — неосязаемые, нематериальные, совершенно бесполезные для демона с демоническими силами.
— Причем тут демоны?
— Ни при чем. Это я для примера. Homo superior были бы иной расой без всяких точек прикосновения с обычными людьми — с нами, — во взрослом состоянии. Литературным демонам всегда придают человеческие эмоции и черты. Из-за чего? Из-за путаницы в нашем мышлении. В них было бы не больше человечности, чем в суперменах. Орудие! — с нажимом сказал Дайк и уставился в пустоту.
— Орудие? — повторил Лессинг.
— Этот... весь этот мир. — Он сделал широкий жест рукой. — Что, черт побери, мы знаем об этом? Мы делаем ускорители ядерных частиц и микроскопы. И многие другие вещи. Детские забавы, игрушки. Мой сын может пользоваться микроскопом и рассматривать жучков в речной воде. Врач может взять тот же микроскоп, красители, и увидеть микробы, и что-то сделать с ними. Это — зрелость. Весь этот мир, все вокруг нас может быть просто орудиями, инструментами, которыми мы пользуемся, как дети. А высшая раса...
— А разве по определению она не будет высшей — недоступной нашему пониманию? — вставил Лессинг.
— В целом — да. Дети не могут полностью понять взрослых. Но дети могут более-менее понять других детей, стоящих на том же уровне или, по крайней мере, имеющих общий знаменатель. Супермен должен сначала вырасти. Он не сразу рождается взрослым. Обозначим взрослого человека, например, как х. Взрослого супермена — ху. Тогда суперребенок — неразвитый, незрелый, — будет ху/у. Иными словами, эквивалентом зрелого экземпляра Гомо сапиенса. Сапиенс достигает старости и умирает» Супер становится взрослым, истинным суперменом. И этот взрослый...
Какое-то время они оба молчали.
— Они могут немного ущемить нас, пока заботятся о своих детях, — сказал, наконец, Дайк. — Могут, например, стереть воспоминания у тех, кто слишком близко подошел к открытию их существования, как, возможно, и вы. Помните Чарльза Форта[20]? Таинственные исчезновения, светящиеся шары, космические корабли, дьяволы из Джерси?.. Все это второстепенные вопросы, всего лишь следствия. Все дело в том, что супердети могут жить среди нас, прямо здесь и сейчас, и никто их ни в чем не заподозрит. Они бы казались нам обычными взрослыми. Или не совсем обычными — но могли быть приняты определенные меры предосторожности. — Он снова замолчал, катая карандаш по столу. — Конечно, все это невообразимо, — наконец, продолжал он. — Одна лишь голая теория. У меня есть гораздо более вероятное объяснение, хотя я уже предупреждал, что вам оно не понравится.
— Какое же? — слабо улыбнулся Лессинг.
— Помните лихорадку Клариссы?
— Конечно. После этого все пошло более открыто. Я подумал, что, возможно, в бреду она увидела то, что ей не позволялось видеть в обычном состоянии. Казалось, лихорадка была необходимой. Но, конечно...
— Погодите, — перебил его Дайк. — Вероятно, вы должны знать, что вы могли начать составлять мозаику не с того конца. Оглянемся теперь назад. Вас застиг ливень, и после него Кларисса заболела и была в бреду, правильно? И после этого все начало становится все более и более странным. Лессинг, а вам когда-нибудь приходило в голову, что под ливень попали вы оба. А вы совершенно уверены, что это не у вас самого было бредовое состояние?
Какое-то время Лессинг сидел неподвижно, задумчиво прищурившись. Затем все же встряхнулся.
— Да, — сказал он. — Я уверен.
— Хорошо, — улыбнулся Дайк. — Я просто спросил. Разумеется, это была лишь одна из версий.
Он замолчал.
Лессинг вскинул на него взгляд,
— Может, у меня действительно была лихорадка, — признал он. — Может, мне почудилось все это. Но ничего не объясняет провал в памяти, кроме прыжка. Хотя я знаю, по крайней мере, один способ получить ответ хотя бы на часть вопроса.