Каким-то чудом я смог сесть. Но встать никак не получалось. Мои ноги были скрючены и казались бесполезными.
— Со мной все нормально, — сумел выговорить я. — Кроме того, что хочу назад.
— Ничего не болит?
— Нет. Нет!
— Значит это просто характер у него такой, — подытожил док. — Чувства передаются вместе с разумом, но органы чувств остаются на месте. Ребенок просто раздражен. Он все еще плачет.
Я посмотрел на него. Мое тело, тело сержанта Джерри Кэссиди, лежало на спине со скрюченными руками и ногами, глаза были плотно закрыты, а рот разинут, и оно вопило. По его — моим — щекам текли обильные слезы.
Во рту словно была каша, но я сумел сказать, что хочу вернуться в свое тело. Мое желание усилилось, когда я увидел, что Вонючка сосет мой большой палец, лежа на полу и сонно глядя на потолок. Во всяком случае, он прекратил вопить. Пока я смотрел, его глаза закрылись, и он захрапел.
— Ну, — сказал док. — Он уснул. Может передача разумов производит успокаивающий эффект.
— На меня нет, — слабо прорычал я дрожащим сопрано. — Мне не нравится это. Вытащите меня отсюда!
ГЛАВА II. Ребенок хочет пить
Не успел док вернуть меня в мое собственное тело, как в приемной послышалось шарканье, и тихонько взвизгнула медсестра. Я услышал глухой стук. Дверь распахнулась, в комнату ворвались трое громил с оружием в руках: один револьвер марки «Уэбли» и два маленьких, плоских автоматических пистолета. Человек с «Уэбли» был тем самым олухом, которого доктор Маккинни выпроводил, когда я пришел. Усы олуха все еще торчали вокруг рта, похожего на ловушку для крыс, а глаза выглядели еще более сонными, чем тогда. Двое других были просто гориллами.
— Смит! — воскликнул док. — Ты что творишь, грязный нацист!
Док рванулся к скальпелю, но Смит оказался быстрее. Ствол «Уэбли» стукнул дока в висок, старик осел, проклиная нападавшего на чем свет стоит, пока тот не ударил снова.
— Хватит! — сказал по-немецки один из двух громил.
Я пробежал по операционному столу, на котором сидел, и подскочил к Смиту, замахиваясь кулаком, чтобы как можно сильнее двинуть ему в челюсть. К несчастью, ноги мои подкосились, и я грохнулся лицом вниз, больно ударившись носом.
— Кто это? — спросил кто-то.
Я перекатился на спину. Косоглазый стрелок показывал — пистолетом — на мое тело, лежащее на ковре и громко храпящее.
— Пациент, наверное, — предупреждающе подняв руку, сказал Смит. — Под эфиром, судя по тому, как храпит.
— На нем этот шлем.
— Ja, ja.[25] — Смит сорвал шлем. — Господам он понадобится. И... — Он снял шлем с моей головы. — ...этот тоже. Третий будет доволен. И ничего не придется платить за устройство.
— Как будто мы вообще собирались платить, герр Шмидт?
— Nein[26], — ответил герр Шмидт. — Не будь глупее, чем ты есть. Представляться правительственным служащим — ну и ну! Мы только тратим время. Раус! Встретимся вечером, — сам знаешь, где.
— Да, у цирка, — ответил человек с косоглазием.
— Тс-с!
— Да кто нас может услышать? Ребенок? Чушь.
— Предосторожность никогда не помешает, — ответил Смит.
Он запихнул два шлема в маленький черный ранец, который док держал на застекленном шкафу с инструментами.
— Быстрее!
Они вышли. Я тупо сидел на операционном столе в некотором оцепенении.
— Док, — позвал я.
Ответа не последовало.
До пола было чертовски далеко. Но я знал, что должен каким-то образом слезть со стола. Пискливо ругаясь, я ползал по нему, пока не обнаружил, что у меня довольно сильная хватка для моих размеров. Ноги были слабыми, но руки — вполне пригодными.
Я позволил себе соскользнуть со стола, держась за край руками, немного так повисел и затем спрыгнул. Больно не было. Я был такой толстый, что даже отскочил от пола. Когда я поднялся, комната стала казаться больше. Стол, стулья... все стало таким высоким. Док неподвижно лежал в углу. Я подполз к нему.
Он дышал. Уже хоть что-то. Но я не мог его оживить. Наверное, сотрясение. Гм-м..
Мое собственное тело еще спало. Я стал качать его голову, пока оно не проснулось.
— Послушай, парень, — заплетающимся языком сказал я. — Попытайся понять. Нам нужно позвать на помощь. Ты слышишь меня?
Я забыл, насколько маленьким был ребенок. Он схватил меня за подгузники и начал таскать туда-сюда, как щенка, и гулить противным басом. Я обозвал его плохими словами и он, наконец, отпустил меня и снова попытался съесть свою ногу. Мою ногу!
Я вспомнил о медсестре, но когда я заполз в приемную, оказалось, что она, распластавшись, лежала на столе и была холоднее, чем треска. Вид телефона навел меня на кое-какую мысль. Я не мог достать его, пока не стащил за провод аппарат со стола. Телефон грохнулся об пол в паре сантиметров от меня.
Мне было сложно набирать номер, — пальцы постоянно сгибались сами по себе. В конце концов, я крепко сжал карандаш, упавший вместе с телефоном, и это помогло. Оператор спросил, что мне нужно.
— Гоблоббл... э-э... полицию! Полицейский участок.
Было ужасно тяжело приводить мягкие ткани горла и язык в положение, необходимое для того, чтобы произнести слова. Я то и дело начинал давиться несуществующей кашей.
— Дежурный сержант. Говорите.
Я РАССКАЗАЛ ЕМУ, что хотел — только то, что в кабинет дока ворвались грабители. Он прервал.
— С кем я говорю?
— Сержант Кэссиди, морская пехота.
— Черта с два! — Он оскорбительно меня спародировал, и вышло очень пискливо. — Фержант Кэффиди, мофкая пехота. Что это, розыгрыш?
— Нет! — пропищал я. — Поверьте! Пришлите отряд.
— Отвяд?
Я начал было рассказывать ему о нацистских громилах, укравших изобретение дока, но мне хватило ума заткнуться прежде, чем я полностью завяз в этом. Я почувствовал, как офицер начал терять интерес. Но, наконец, он согласился прислать человека и сказал, чтобы я был этим доволен.
Так что я положил трубку и посмотрел на свои ноги. Я напряженно думал. Я сомневался в том, что даже Маккинни смог бы кого-то убедить, что изобрел шлемы для обмена сознаниями. Полиция расценила бы это, как попытку мошенничества, и доктора бы забрали в участок. А ведь он ученый. Я, кстати, даже не был морским пехотинцем. Младенцев туда не берут.
Эти шлемы представляли большую ценность. Не знаю, что Смит собирался делать с ними, но, думаю, Германии они могли бы пригодиться.
Затем до меня дошло. Шпионы! Пресвятая скачущая каракатица!
Немецкий разум внутри головы генерала союзников — отличный способ шпионажа. Даже отпечатки пальцев ничего не докажут. Нацисты смогут поставить хорошо обученных шпионов на ключевые должности и... и... выиграть войну!
Да уж!
Но, — к черту! — никто мне не поверит. Док, вероятно, смог бы убедить полицию фактами и цифрами, только вот я не знаю, когда он очнется. Тем временем, Смит собирался передать шлемы Третьему, кто бы это ни был. У... да, точно... у цирка.
Впрочем, у меня были свои причины для беспокойства. Я оказался в теле Вонючки. Что произойдет, если я не смогу вернуть шлемы? Мне придется прожить всю жизнь в теле ребенка — ну, пока я не вырасту. Почему-то мне не хотелось рассказывать о том, что произошло, капитану Доусону.
Вонючка в моем теле булькал и что-то лепетал в другом кабинете, и я решил, что мне лучше начать действовать, причем быстро. Я попробовал встать на ноги. Они постоянно намеревались подогнуться, но у меня получалось довольно неплохо. Кажется, я знал, как ходить, а Вонючка — нет. Мышцы не были такими уж слабыми. Просто не тренированными, только и всего.
Но входная дверь была закрыта, а я не мог дотянуться до ручки.
Я быстро догадался подтащить к двери стул, затем забрался на него, как обезьянка, и повернул ручку. Этого хватило. Ступеньки снаружи создали некоторые проблемы, хотя я спустился по ним, ползя задом наперед и чувствуя себя незащищенным со спины. В конце концов, я оказался в вестибюле, глядел на большую дверь и знал, что не смогу открыть ее. Тут не было никаких стульев.
Я увидел, как по стеклу пробежала тень, и дверь распахнулась. Это был коп. Он дошел до лестницы, не увидев меня, — он смотрел вверх, а не вниз — и я успел выбраться на улицу прежде, чем дверь закрылась. Мне повезло. Дверь была снабжена пневматическим доводчиком. Но я почти потерял подгузник, протискиваясь наружу.
Так я оказался в Парке, и мне там совсем не понравилось. Люди были слишком большими. Несколько человек обратили на меня внимание, и я решил, что нужно поторапливаться. Я пару раз упал, но это была ерунда, не считая того случая, когда женщина с острым лицом и голосом таким же противным, как уксус, начала поднимать меня, что-то говоря о бедном потерявшемся малыше. То, что я сказал, заставило ее бросить меня, как раскаленный кирпич.
— Боже правый! — воскликнула она. — Где ж ты слов-то таких понабрался!
Впрочем, она продолжала преследовать меня, и я знал, что мне каким-то образом надо от нее оторваться. Это был первый раз, когда за мной тащилась красотка, пусть и весьма подержанная. Я увидел впереди бар и понял, что хочу выпить. В любом случае, мне нужно было выпить. После того, через что я прошел, любой бы захотел выпить.
Если я возьму пива или чего-нибудь еще и хорошенько подумаю обо всем, это может помочь.
ПОДОЙДЯ к бару, я сумел открыть дверь и войти, оставив милашку снаружи, кудахтающую, словно безумная курица. Это был темный, тихий бар с небольшим количеством посетителей, и я уселся за барную стойку так, что меня даже никто не заметил. Мои глаза оказались как раз на уровне стойки.
— Виски, — сказал я.
Бармен, толстый старик в белом фартуке, оглянулся. Он тоже не заметил меня.
— Бармен! — повторил я. — Виски! И кружку пива вдогонку!
На этот раз он увидел меня. Его глаза выкатились. Он подошел и перегнулся через стойку, уставившись на меня. Наконец, ухмыльнулся.