— В общем, все будет хорошо, — с этими словами он отворачивается к телевизору. — Рано или поздно я возьмусь за ум. Не век же пялиться в ящик. Но иногда мне ужасно не хватает отца, понимаешь? Он бы глянул на это безобразие и дал мне пинка, чтобы я наконец оторвал задницу от дивана и занялся делом. Вправил бы мне мозги.
— Едва ли мой отец способен хоть кому-то вправить мозги, — замечаю я.
— Значит, он такой же неудачник, как и мы, — пожимает плечами Джед. — Подумаешь! Дело-то не в этом. Главное, что вы оба живы. Нам ли с тобой не знать, до чего непредсказуема жизнь и как внезапно она кончается?
Первый раз со смерти Раэля Джед заговорил об этом, пусть и не напрямую.
— Джед…
— Что?
— За целый год это первый наш с тобой серьезный разговор.
— Вот видишь, твой отец положительно на нас влияет, — ухмыляется Джед, отводит глаза и снова таращится в телевизор.
Пятиминутка откровенности закончилась.
В моей комнате стоит густая вонь лосьона после бритья и кишечных газов, я, вдохнув эту ядреную смесь, цепенею и с минуту стою столбом на пороге. Норм сидит за моим столом, расстегнув ремень и сняв ботинки, и его пузо трется о край стола, как дирижабль о стенку ангара. Отец склонился над большим помятым блокнотом с потрепанными краями и что-то увлеченно пишет, фальшиво напевая себе под нос. Он меня не видит, а я вглядываюсь в него, пытаясь отыскать хоть что-то знакомое в его позе, сравнить этого толстяка с тем образом, который отпечатался в моей памяти, когда мне было двенадцать, и понять, почему же при взгляде на него я всегда испытываю такую щемящую тоску и печаль. Но у меня ничего не получается, и я откашливаюсь.
— Зак! — восклицает отец, закрывает блокнот и поворачивается на стуле. — Здравствуй, сынок.
— Ну и вонь, — я подхожу к окну и распахиваю его. — Тебя самого-то не тошнит?
Отец добродушно улыбается.
— Что поделать, побочный эффект моей любви к фраппучино.
— Что ты здесь делаешь?
— Да вот, решил немного поработать, пока тебя ждал. Надеюсь, ты не против?
— Вообще-то я не собирался сегодня возвращаться домой.
В печальной улыбке Норма мелькает вызов:
— Неужели ты думаешь, что после всех этих лет мне трудно подождать несколько лишних часов?
Я не хочу садиться, потому что тогда он подумает, что я не против его присутствия, но это единственная поза, в которой жгучая боль в промежности хоть немного утихает, и я сажусь на кровать.
— Так чего ты хотел? — интересуюсь я.
Норм встает, подтягивает штаны и заправляет выбившуюся клетчатую рубашку.
— Я проголодался, — признается он. — Давай сходим поужинать. Я угощаю.
— Нет, спасибо, — отказываюсь я. — Я хочу спать.
— Ладно тебе, Зак, это же просто ужин. Сущие пустяки.
— Ошибаешься, — отрезаю я. Никогда бы не подумал, что голос может подниматься из паха, но сейчас, заговорив чуть громче, я чувствую острую боль именно там. — Это не пустяки. Отнюдь не пустяки. Потому что раньше мы с тобой не ходили в кафе. Никогда в жизни. И никогда не общались, как отец с сыном. И ты не можешь вот так вот взять и свалиться как снег на голову, заявиться на концерт Мэтта, потом припереться ко мне в комнату, рассесться за моим столом как ни в чем не бывало, будто все эти пятнадцать лет мы не расставались и тебе есть до нас дело…
Тут мне приходится замолчать, потому что, черт побери, у меня дрожит голос, и я чувствую, как к глазам подступают слезы, а я ни в коем случае не могу допустить, чтобы Норм это видел, потому что тогда он будет прыгать от радости оттого, что ему удалось добиться своего, возгордится, что навел-таки мосты, придет в буйный восторг от самого себя, решит, будто сумел подобрать ко мне ключик. День прошел омерзительно, я на взводе по тысяче разных причин, и меньше всего мне сейчас хочется подкреплять, пусть и невольно, непоколебимую дурацкую уверенность Норма в том, что несколько широких жестов способны исправить отношения, которые по-хорошему надо строить (или восстанавливать) годами.
— Ты прав, — соглашается Норм. Он в нерешительности стоит возле кровати, нервно приглаживая жидкие пряди волос. — Это не пустяки. Я не хотел задеть твои чувства. Прошу прощения.
— Забудь, — бросаю я, раздраженный собственной реакцией и его примирительным тоном.
— Зак, — продолжает Норм. — Я всегда гордился своим умением читать людей и хочу поделиться с тобой тем, что увидел в тебе.
— Не стоит.
— Ясно как день, что ты на меня злишься.
— Да ты экстрасенс!
— Я же сказал: ясно как день, — не сдается он. — Но это еще не все. Разумеется, я не всем нравлюсь…
— Еще бы.
— … так что я знаю, о чем говорю. Ты сердишься на меня, но как-то рассеянно и вяло. Тебя как будто что-то слишком сильно тревожит, и ты не можешь как следует на меня разозлиться. Посмотри на Мэтта, — с восхищением произносит Норм. — Вот уж кто умеет злиться!
— Тебе не нравится, что я недостаточно зол на тебя?
— Нет, я лишь пытаюсь разобраться, в чем дело. И вот что я понял: да, ты, разумеется, сердишься на меня, но сейчас это для тебя не главное. Вчера на концерте ты напился, причем явно не с радости, а с горя. Мне показалось, ты чем-то сильно обеспокоен. — Он улыбается мне. — Ты постоянно из-за чего-то волновался, даже в детстве. В грозу всегда спрашивал меня, есть ли у нас фонарик. Тебе было всего пять лет, а ты уже переживал, что мы останемся без света. Помнишь?
— Нет, — вру я.
— Ну и ладно. Мне лишь показалось, что я не вхожу даже в первую десятку проблем, которые тебя сейчас волнуют. Я не знаю, что у тебя стряслось: может, неприятности на работе, или с невестой поссорился, или еще что-то. Но я уверен: дело не во мне.
— Ты себя недооцениваешь, — отвечаю я. — Все-таки ты есть в списке.
Норм устало вздыхает, берет со стола записную книжку и аккуратно поправляет торчащие в разные стороны потрепанные страницы.
— Что это у тебя? — спрашиваю я.
— Я пишу мемуары, — не смущаясь, признается он с таким уморительным видом, что я хохочу в голос.
— Чего смеешься? — обижается Норм.
— Мемуары! — повторяю я, не в силах остановиться.
— Именно, — запальчиво подтверждает он. — Если хочешь знать, я уже показывал их кое-кому из друзей в издательствах, и они очень заинтересовались.
— Кто бы сомневался, — улыбаюсь я и вижу, что его это раздражает.
— Ну так что, мы пойдем в кафе или как? — с досадой спрашивает он.
То ли виноваты последние двенадцать сумасшедших часов, то ли мысли о смерти, или я просто напуган и мне нужен отец, причем любой, а может, дело в том, что я впервые за последнее время рассмеялся, но я вдруг отвечаю, неожиданно для самого себя:
— Ладно, пошли.
— Слава тебе господи, — говорит Норм.
Глава 17
Мы ужинаем в «Гастрономии Арни», стилизованном под кофейню ресторанчике на Бродвее.
— Привет, парни, как дела? — интересуется официантка, протягивая нам меню.
Она высокая и стройная; длинные светлые волосы неестественного платинового оттенка собраны в хвост, просунутый в застежку бейсболки. Норм с ухмылкой знатока оглядывает девушку с головы до ног.
— Замечательно, Пенни, — отвечает он, прочитав ее имя на табличке. — Спасибо. А у тебя как?
— Все хорошо, — без особого восторга произносит официантка.
— Ты сегодня отлично выглядишь, — не унимается Норм.
— Спасибо. Что вам принести?
— А что у вас самое вкусное?
— Не знаю. Чего бы вам хотелось?
— Вообще-то я привык познакомиться с женщиной поближе, прежде чем отвечать на такие вопросы, но раз уж ты спросила… — Норм громко смеется своей шуточке, заговорщицки подталкивая меня локтем и улыбаясь окружающим — невольным свидетелям его остроумия.
— Норм, — цежу я сквозь зубы.
— Прошу прощения, — продолжает он, не сводя глаз с официантки, — моему сыну не нравится, когда его старик заигрывает с девушками.
— У вас неплохо получается, — комментирует Пенни.
Норм хохочет, не замечая сарказма, как будто она кокетничает с ним.
— Если я сделаю красивой девушке комплимент, никто ведь не упадет в обморок, верно?
— Я сейчас упаду в обморок, — перебиваю я, и Норм опять разражается смехом.
Я ловлю взгляд Пенни и хочу ей объяснить, что мы с ним много лет не виделись и он уломал меня прийти сюда, а потом извиниться за беспокойство.
— Нам надо подумать, — уныло сообщаю я.
— Тогда я к вам попозже подойду.
Пенни с улыбкой возвращается к стойке, и я понимаю, что переоценил ее реакцию на Норма.
— А я буду на вас смотреть, — обещает Норм, наклоняясь вбок на стуле.
— Будьте умницей, Норм, — девушка бросает на него игривый взгляд.
— Как скажете, — кричит он ей вслед и улыбается окружающим его невольным свидетелям этой сценки, принимая их безразличие за одобрение. Затем бросает очередной жадный взгляд на задницу Пенни и выпрямляется.
— Да, с такой ночью не замерзнешь, — восхищенно тянет он.
— Норм, как тебе не стыдно! — морщусь я.
— А что такое?
— У нее и так дерьмовая работенка, а тут еще всякие грязные старикашки пристают.
— Вроде она была не против, — замечает Норм.
— Она была вежливой, вот и все, потому что это ее работа, и если она пошлет тебя, то потеряет чаевые или место.
— Знаешь, что я об этом думаю? Раз уж работа трудная, а вечер будет долгим, так пусть хоть легкий флирт ее немного развлечет и поднимет настроение. К тому же, мне кажется, я ей понравился.
— Что? Ты — ей? — переспрашиваю я, не веря своим ушам. — Ты правда думаешь, что у тебя есть шансы?
— А почему бы и нет? — обижается Норм. — Чем я плох?
— То есть ты всерьез полагаешь, будто эта двадцатилетняя красотка спит и видит, что в один прекрасный день в ее ресторан придет такой вот толстый лысый старик, в которого она влюбится с первого взгляда?
В глазах Норма мелькает боль, улыбка сползает с лица, губы печально кривятся, и я тут же жалею о своих словах.