— Ого, — хмыкаю я.
— Быстро они, — добавляет Джед.
— Бежим?
Джед качает головой.
— Еще чего. Они всего лишь охранники. Может, удастся их подкупить.
Гольф-карт подъезжает и останавливается в нескольких метрах от нас. Охранники вылезают и с невозмутимым видом осторожно приближаются к нам, положив руки на дубинки, свисающие с пояса. Водитель — высокий блондин, худой, атлетического сложения, его напарник — хмурый толстяк с детским лицом и ямочками на щеках.
— Господа, вы члены клуба? — спрашивает водитель.
— Не совсем, — отвечаю я.
— Вы нарушаете границы частного владения, — говорит толстяк. — Как вы сюда попали?
— Ребята, хотите заработать? — вопросом на вопрос отвечает Джед, доставая бумажник.
— Что?
Джед пересчитывает банкноты.
— Это будут самые легкие триста шестьдесят три бакса в вашей жизни.
Водитель раздраженно шагает к Джеду.
— Только не говорите, что вы предлагаете нам взятку.
— Нам нужно кое-кого найти, — продолжает Джед, не обращая на него внимания, и протягивает толстяку деньги. — Он сейчас играет здесь в гольф.
Игроки внизу, как ни в чем не бывало, продолжают партию, не обращая никакого внимания на то, что происходит на холме. Даже если доктор Сандерсон среди них, мысль подойти к нему при таких обстоятельствах кажется в лучшем случае сомнительной.
Завидев деньги, толстяк вопросительно смотрит на водителя, но тот в ответ бросает на него такой сердитый взгляд, что переговоры заканчиваются, не начавшись. Водитель снимает с плеча рацию и направляет ее на Джеда, точно пистолет:
— У вас есть два выхода: либо вы садитесь в гольф-карт и мы мирно выдворяем вас отсюда, либо, если будете сопротивляться, вызываем полицейских и задерживаем вас до их приезда.
— Успокойтесь, ребята, — Джед примирительно поднимает руки. — Остыньте.
— Значит, второй вариант, — говорит водитель, снимая с пояса наручники.
— Ничего себе! — ахает толстяк, вглядываясь в то, что творится за нашими спинами; мы дружно оборачиваемся и видим Норма, который, размахивая руками, в одной майке несется к нам вниз по склону холма, красный от бега, с бешеными глазами, а за ним мчатся двое охранников. У одного из них в руках красная рубашка Норма, которая развевается на ветру, точно флаг кавалерии.
— Давай за ним, — командует водитель, и охранники бросаются наперерез Норму, чтобы его схватить.
Тут-то бы нам с Джедом бежать со всех ног, но вид Норма, кубарем летящего с холма, завораживает, как редкое природное явление, и мы стоим, остолбенев, пока он, точно свирепый бык, набрасывается на охранников. Все трое валятся на землю и катятся по мокрой траве добрых пять метров, прежде чем остановиться почти у самых наших ног.
— Да уж, такое не каждый день увидишь, — замечает Джед.
Норм первым поднимается на ноги, руки и плечи его выпачканы в грязи и траве, так что он похож на сказочное болотное чудовище.
— Бегите! — кричит он во все горло и мчится с холма, а четверо охранников устремляются за ним.
— Офигеть! — выдыхаю я, и мы с Джедом несемся вслед за ними.
Норму почти удается добежать до поля. Четверо игроков внизу замерли как вкопанные и, опустив клюшки, с открытыми ртами таращатся на приближающуюся к ним толпу. Охранники хватают Норма, едва он ступает на газон, и втроем валят его на землю. Как и в первый раз, они летят кувырком по траве, точно перекати-поле, — клубок из рук и ног. Мы с Джедом очертя голову бросаемся вниз, и я на бегу замечаю, как взмывают в воздух дубинки и опускаются на извивающегося на земле Норма. Нам ничего не остается, как ввязаться в потасовку: сцепившись с охранниками, мы, то и дело оскальзываясь, стараемся перехватить их мельтешащие руки, мокрые от травы, и отвести удар. Мы падаем, но не сдаемся, устоять на скользкой траве почти невозможно, и драка продолжается на земле. Наконец нам удается остановить охранников, те орут на нас, чтобы мы перестали сопротивляться, а мы в ответ кричим, что подадим на них в суд за жестокое обращение. На нас с Джедом приходится по одному охраннику, а Норма держат сразу двое. Он стоит между ними на одном колене и тяжело дышит, покрасневшее лицо его забрызгано грязью. Что-то в его позе не так — голова неестественно клонится к плечу. Норм судорожно моргает.
— Норм! — кричу я, вырываясь. — Что с тобой? Охранник пытается меня перехватить, но, заметив, как плачевно выглядит Норм, отпускает. Его напарники отходят в сторону, пропуская меня.
— Норм! — кричу я. — Папа!
Он поднимает голову и смотрит на меня, наши взгляды встречаются, и на мгновение его лицо светлеет.
— Все хорошо, — задыхаясь, отвечает Норм еле слышно, улыбается мне, закатывает глаза и со словами «нацисты чертовы» оседает на траву.
Глава 29
Норма отвозят в кабинет врача. Мы с Джедом наблюдаем, как худая чернокожая медсестра помогает ему снять майку, чтобы послушать сердце. Посередине его вздымающейся груди красуется длинный розовый шрам.
— Вам делали операцию на открытом сердце, — замечает медсестра.
— Восемь лет назад, — соглашается Норм, который, едва пришел в себя, когда мы сажали его в гольф-карт, старается дышать размеренно. Живот его весь в царапинах, грязи и траве.
— Что вы принимаете? — спрашивает медсестра.
— Липитор и топрол, — отвечает он.
— Нитроглицерин не пьете?
— У меня нет болей в груди.
— И сейчас не болит? — скептически уточняет девушка.
— Я просто немного запыхался, — признается Норм.
— Говорят, вы бежали очень быстро, — продолжает медсестра, бросая многозначительный взгляд на его пузо. — Не похоже, чтобы вы регулярно занимались бегом.
— Ваша правда.
— С таким диагнозом вам не стоило рисковать.
— Вы прямо как моя мама, — Норм силится улыбнуться, но медсестре не до шуток.
— Вам бы следовало вызвать скорую.
— Лучше позвоните моему доктору. Его зовут Ларри Сандерсон, он член этого клуба. Он сейчас где-то на поле.
— Он сегодня здесь?
— Да.
Извинившись, медсестра выходит из кабинета. Норм приободряется и улыбается нам.
— Вот видите, — говорит он. — Я не зря старался.
— Невероятно! — Джед качает головой и смеется. — Так вы притворялись?
— Всегда должен быть запасной план, — подтверждает Норм.
Мне же не до смеха.
— Но шрам у тебя на груди настоящий, — замечаю я.
— Да, — соглашается Норм, оглядывая шрам. — Настоящий.
— Что с тобой случилось?
— У меня был сердечный приступ. Прямо во время бизнес-ланча. Пришлось делать шунтирование. — Норм слезает со смотрового стола и натягивает свитер.
— У тебя была операция на открытом сердце, и ты мне даже не позвонил? — недоумеваю я. — Неужели тебе не хотелось, чтобы в такой момент рядом были близкие люди?
Норм грустно смотрит на меня.
— Еще как хотелось. Я боялся, что умру, так и не помирившись с вами. Поверь, ни о чем другом я тогда не думал.
— Так почему же ты нам не позвонил?
Норм опускает глаза, хмурится и качает головой.
— Я не имел на это права, — произносит он голосом, хриплым от затаенной боли. — Знаешь, нет ничего страшнее, чем проснуться в реанимации и не увидеть рядом ни единой родной души. Понять, что никому нет до тебя дела, как будто тебя вообще в природе нет. Умри я тогда, никто бы обо мне даже не вспомнил. Доктора меня поздравляли, а я жалел, что не умер у них на столе. — Норм откашливается, утирая набежавшую слезу тыльной стороной грязной ладони. — Это был худший день в моей жизни, — признается он наконец. — При том что мне и без того жилось несладко.
— Надо было позвонить мне, — настаиваю я.
— Эх, если бы да кабы…
— Какая же ты все-таки скотина.
Норм поднимает на меня глаза.
— Старая песня.
Наш разговор прерывает приход медсестры, которая привела доктора Сандерсона. Его присутствие здесь после злоключений этого дня кажется чем-то фантастическим — настолько нереальным, что я лишаюсь дара речи. Со времени нашей последней встречи он ничуть не изменился, разве что без белого халата кажется шире в бедрах. Как и прочие члены клуба, он одет в белую рубашку и коричневые хлопчатобумажные брюки; доктор встревоженно оглядывает нашу заляпанную грязью одежду и чумазые лица.
— Прошу прощения, — бросает он Норму, — мы с вами знакомы?
— Вы знакомы с моим сыном, — отвечает тот, указывая на меня.
— Здравствуйте, — тупо говорю я. — Я Закари Кинг, ваш пациент.
— Я вас помню, — соглашается Сандерсон и хмурится, пытаясь понять, что происходит. — Что случилось?
— Сегодня мне должны были сообщить результаты биопсии, — поясняю я. — Но вас не было в клинике, и никто мне ничего не сказал.
Тут до Сандерсона доходит, в чем дело, и широко распахнув глаза от удивления, он спрашивает меня:
— Значит, вы приехали сюда, чтобы встретиться со мной?
— Я всего лишь хотел узнать результаты анализов, — киваю я.
На виске Сандерсона бьется багровая жилка, на скулах играют желваки. Доктор впивается в меня взглядом.
— Это неслыханно, — раздраженно произносит он. — Это просто недопустимо.
Он резко разворачивается и хочет уйти, но Джед опережает его и загораживает дверь.
— Послушайте, — говорит он. — В конце концов все мы ошибаемся. Я верю, что вы никогда сознательно не заставили бы пациента лишних три дня в холодном поту дожидаться результатов биопсии. Я понимаю ваше раздражение, но есть вещи и поважнее, вы согласны? — Он снимает с пояса сотовый телефон и протягивает доктору. — Пожалуйста, позвоните в клинику.
Сандерсон сверлит Джеда взглядом, достает собственный телефон и отходит в угол, чтобы пообщаться без лишних ушей. Я жду, пока доктор договорит, и мое сердце отбивает отчаянную морзянку, воздух густеет, словно я вдыхаю сироп. Я лихорадочно пытаюсь помолиться, сочинить хоть какое-нибудь связное послание Всевышнему, но при мысли о Боге представляю себе картинку из книги о сотворении мира и рае, которую читал ребенком: у Адама были темные глаза и рыжеватые волосы, а Ева была брюнеткой с красными, как вишня, губами и такими большими наивными голубыми глазами, что мне уже тогда хотелось встряхнуть ее и сказать: даже дураку понятно, что от змея ничего хорошего ждать не приходится. Бога изобразили в виде бьющих из облака лучей света, похожих на спецэффекты, но в детстве я об этом не задумывался. Тогда я воображал себе Бога похожим на Адама. Тут меня осеняет, что образ Господа, с детства сложившийся у меня в голове, на самом деле не что иное, как грубое подобие того нарисованного Адама с фиговыми листьями на причинном месте. Вот кому я молился в те редкие минуты, когда на меня нападала такая блажь, и последствия этой путаницы с религиозной точки зрения оказались самыми плачевными.