— Зак, — произносит она, но не успеваю я ответить, как мне в висок врезается кулак; я отлетаю на стойку бара, сшибая бутылки и бокалы, и падаю на пол.
— Я тебя убью, подонок! — ревет Джек, набрасывается на меня, упирается коленями мне в живот и заносит кулак для удара.
Звуки вернулись, но теперь слышен лишь звон разбитого стекла и гневные крики Джека. Откуда ни возьмись, как в мультфильмах, у него в руке оказывается бутылка шампанского. Он держит ее за обернутое фольгой горлышко, как дубинку, и я мгновенно понимаю, что сейчас он размозжит мне голову. Мне удается высвободить руку и отвести удар, и бутылка с глухим стуком бьется об пол. Я пытаюсь сесть, но Джек не дает: он снова замахивается бутылкой, заехав мне локтем по голове. На этот раз преимущество на его стороне, и я осознаю, что он врежет мне прямо по лицу, выбьет все зубы, и бешеный взгляд Джека подтверждает, что живым мне отсюда не выбраться. Смерть от бутылки шампанского — достойный конец для человека, которого на собственной помолвке застали с другой женщиной. Джек поднимает бутылку над головой и начинает медленно опускать, как вдруг кто-то хватает его за руку и останавливает замах. Какая-то невидимая сила отшвыривает его в сторону, точно мешок с грязным бельем, Джек с шумом врезается в буфетную стойку, и на пол летят куски хлеба и соусники.
— Ты в порядке? — спрашивает Джед, помогая мне подняться с пола.
— Не думал, что ты придешь, — бормочу я, переводя дух.
— Спорим, ты рад, что я все-таки пришел, — ухмыляется он, одергивая на мне рубашку и пиджак. — Кто это был?
— Отец Хоуп.
Джед впивается взглядом в Хоуп и Вивиан, которые стоят на коленях возле Джека.
— Шутишь?
Из толпы выходят четверо дюжих молодцов, подчиненные Джека, и медленно окружают нас — так, на всякий случай, — готовые в любую минуту вступить в драку, если начальство велит. Их больше, чем нас, но тут к нам присоединяется Мэтт. Положив гитару на плечо, как таран, он пробирается сквозь толпу в съехавшем набок парике.
— Отвалите от него! — командует он и загораживает меня собой, сжимая гриф, точно бейсбольную биту. — Как ты, Зак?
— Нормально, — отвечаю я.
— Ты что, совсем с ума сошел? — раздается гневный хриплый вопль.
Из толпы вылетает Норм и накидывается на Джека с кулаками. Подчиненные бросаются на него, хватают за руки и оттаскивают от Джека.
Норм отчаянно вырывается, лицо его искажает гримаса ярости.
— Не трогай моего сына, козел! Я тебя урою, слышишь? Урою!
Хоуп и Вивиан помогают Джеку подняться на ноги и осторожно ведут на кухню.
— Он целовался с той девушкой, — потерянно бормочет он, ни к кому не обращаясь. — Прямо в моем кабинете.
Хоуп оборачивается и бросает на меня испепеляющий взгляд, ее глаза, точно лазеры, прожигают мою кожу и кости до самого нутра. На лице у нее написано такое отчаяние и растерянность, что этот образ раскаленным клеймом врезается мне в мозг, опаляя зрачки. Я вздрагиваю и едва не падаю, у меня кружится голова. Но тут чья-то мягкая ладонь ложится в мою руку и сжимает пальцы, удерживая меня.
— Ладно, хватит, — властно и громко произносит Лила. — Мэтт!
— Что, мам?
— Нам пора.
И Кинги — короли ринга уходят, оставляя за собой разгром. Мэтт шагает впереди, Норм с Питом замыкают шествие.
Глава 35
В лифте со мной что-то происходит — наверно, сказываются выпивка, виагра и потрясение последних минут, — я словно вылетаю из тела и парю над нами, рассматривая наши неловкие позы. Адреналин испаряется в воздухе, точно дым. Норм прислонился к задней стенке лифта, красный, с растрепанными волосами, и тяжело дышит, Мэтт задумчиво потирает шею, Джед заправляет рубашку в брюки — она выбилась, когда он швырнул Джека через весь зал, Пит что-то нервно мурлычет себе под нос, беспокойно рассматривая мое безучастное лицо, Лила по-прежнему крепко держит меня за руку. Выражение ее лица — смесь тревоги и мрачной решимости — растрогало бы меня до слез, если бы я сейчас вместе со всеми был внизу и мог заплакать.
Мы выходим в холодную ночь, обсуждаем, кто куда и на чем поедет, но я по-прежнему парю в воздухе, так что все это происходит подо мной. Небо ясное, но из-за огней Манхэттена трудно разглядеть звезды. Мне хочется взлететь высоко, чтобы их увидеть, но, похоже, мой предел — метр над собственной склоненной головой. Джед хлопает меня по спине и обещает завтра позвонить. Мне хочется обнять его в порыве благодарности, но не успеваю я об этом подумать, как Джеда уже и след простыл, а я сижу на заднем сиденье маминой «хонды» с Питом и Мэттом. Норм расположился спереди, а Лила ведет машину по Гарлем-Ривер-драйв. Мы едем домой, точно целую жизнь назад, когда мы еще не знали, как разведет нас судьба. Я прислоняюсь головой к стеклу, от его вибрации я стучу зубами, и это, похоже, единственная ниточка, которая связывает меня с телом. Я так устал, что ничего не чувствую и не соображаю.
Когда мы приходим домой, Лила берет инициативу в свои руки и готовит всем чай. Мы сидим в гостиной, оглушенные произошедшим. Я прижимаю пакетик со льдом к виску, на котором от удара Джека вздулась шишка. Норм с Мэттом принимаются в деталях вспоминать случившееся, причем каждый пересказывает свою версию событий. Наконец Норм спрашивает меня:
— Так в чем там все-таки было дело?
Я рассказываю им обо всем, они кивают, не особо удивленные моим признанием. Почему-то в моем пересказе случившееся кажется не таким уж страшным, а напротив, вполне обыденным, и я в подробностях излагаю собственное мнение о стычке с Джеком — разумеется, не касаясь самого щекотливого вопроса: почему я все-таки целовался с Тамарой. Я анализирую драку, стараясь восстановить точную хронологию, как спортсмены после недавней победы. Пит сидит рядом со мной, положив голову мне на плечо. Он устал и ничего не понимает, но все равно не хочет упустить ни минуты такой редкой семейной встречи. Все пьют чай, в комнате царит удивительно теплая атмосфера родственной близости, и мы наслаждаемся ею, а я вдруг осознаю, до чего нам всем этого не хватало. Сегодня мы все заснем в своих старых постелях — все, кроме Норма, который отказывается разделить со мной комнату, решив переночевать на диване в подвале. По тому, как он старается не смотреть в сторону лестницы, ведущей наверх, я догадываюсь, что ему не хочется приближаться к эпицентру собственной прошлой жизни, к сцене преступления, из-за которого распалась наша семья.
Наконец мы поднимаемся с дивана, чтобы идти ложиться, и Мэтт, забывшись, стягивает с головы парик. Увидев его лысую голову, Лила ахает, прикрыв рот рукой, чтобы сдержать рыдание.
— Черт, мам, прости, — говорит Мэтт. — Совсем забыл.
— Ничего, — отвечает она, вытирая слезы тыльной стороной запястья. — Сама не знаю, почему меня это так расстраивает.
— Я могу надеть его обратно.
— Не надо, — Лила подходит к Мэтту и робко гладит его по лысой голове. — Ты же мой родной сынок, — произносит она, оборачивается и смотрит на нас с Питом. — Вы все мои любимые дети. Иногда я ужасно скучаю по тем временам, когда вы жили под моим крылышком и я заботилась о вас.
— Ты заботишься обо мне, — замечает Пит, напуганный ее слезами.
Она улыбается ему.
— Знаю, милый. А ты обо мне. Бог послал мне тебя, чтобы я всегда чувствовала себя нужной.
У меня, как у старшего из братьев, была своя комната, а Мэтт с Питом жили в одной. Не помню, чтобы мы когда-либо ругались по этому поводу. Моя постель застелена тем же бельем, на котором я спал, когда жил тут, как будто Лила хотела все сохранить в точности как было, чтобы я чувствовал себя как дома, если вдруг когда-нибудь вернусь, что маловероятно. Забравшись в кровать, я вдыхаю знакомые запахи дома, рассматриваю конусообразную тень от уличного фонаря на потолке, рассеянно вожу тыльной стороной руки по шероховатым обоям — жест, который убаюкивал меня в детстве. Я ненадолго отключаюсь и, вздрогнув, просыпаюсь оттого, что на краю моей кровати в луче света из коридора сидит Лила в ночной рубашке и через одеяло нежно гладит меня по ногам.
— Чего ты, мам? — бормочу я.
— Прости, я не хотела тебя будить, — говорит она.
— Почему ты не спишь? — я переворачиваюсь на спину и смотрю на нее.
— Я так счастлива, когда вы здесь, — признается она. — Не помню, когда в последний раз вы все собирались под одной крышей и спали в своих кроватях. Дом снова кажется живым.
Я киваю, зеваю и потягиваюсь. Катастрофа, разразившаяся вечером, осталась за стенами моей детской спальни. Здесь я чувствую себя в безопасности, все неурядицы моей реальной жизни где-то далеко.
— До чего тут хорошо, — говорю я маме.
Она нежно улыбается мне, и я замечаю, что морщинки вокруг ее глаз стали глубже, а кожа вдоль нижней челюсти свисает мешочками — обычный дряблый подбородок стареющей женщины. У меня перехватывает горло от животного ужаса, осознания неизбежной изменчивости всего сущего, потерянного времени и грядущих утрат, и мне снова хочется стать маленьким мальчиком, спрятаться в надежных маминых объятиях и не думать о будущем.
— Все будет хорошо, Зак, ты ведь это знаешь?
— Сомневаюсь.
Мама кивает.
— Что бы сегодня ни случилось — видит бог, я ума не приложу, что же все-таки стряслось, — ты должен верить в то, что все это не просто так, а по какой-то причине.
— Причина в том, что я дурак, — отвечаю я.
Лила тихонько смеется, наклоняется и целует меня в лоб.
— Ты поспи, а утром поговорим, хорошо?
Я хватаю ее за руку.
— Спасибо, мам, — благодарю я. — За то, что забрала меня оттуда и привезла сюда.
— Пожалуйста, — мягко произносит она. — Это твой дом, Зак, и пока я жива, так будет всегда. Мы твоя семья и любим тебя, — тут она ухмыляется, — что бы ты ни натворил.
Она еще раз крепко целует меня в щеку.
— Спи, родной.
После ее ухода я ворочаюсь и никак не могу улечься поудобнее. Электронные часы на тумбочке показывают начало третьего, и, несмотря на то что у меня болят глаза от усталости, сердце упорно и быстро колотится в ритме хип-хопа, а во всех членах кипит нервная энергия. Первые тревожные признаки будущего похмелья вьются, точно насекомые, в голове, стараясь отыскать теплое укромное местечко, где бы приземлиться