– Я должен знать точно, – невнятно проговорил он.
– Что знать?
– Что это сделал Самир. Убил ее.
Глядя на покрытый снегом пейзаж за окном, я попыталась сформулировать подходящий ответ, но вскоре сдалась. Я больше ни в чем не была уверена, у меня не было ответов.
– Потому что если это он, – продолжал Том, – тогда… тогда…
Помимо воли он принялся всхлипывать. Слезы покатились по бледным щекам.
Я оторвала кусок бумажного полотенца и протянула ему.
– Я должен был догадаться, – пробормотал он и громко высморкался. – А если Самир убил ее, а я ни о чем не догадывался, то я тоже виноват. Наверное, я плохо слушал ее. Не был рядом, когда она во мне нуждалась. У меня с этим проблемы – не умею слушать. Я…
– Том, – оборвала я его. – В том, что произошло, нет ни твоей, ни моей вины.
Том недоверчиво уставился на меня:
– Но. Если.
– Нет, – отрезала я. – Никаких «но». Никаких «если».
Мы долго сидели в тишине. Единственным звуком, нарушавшим ее, было глухое гудение холодильника. В доме, который всегда был полон звуков, теперь звучали лишь он и тишина.
– И что теперь? – спросил Том.
Да, что было дальше?
Дни шли и превращались в недели. Время неумолимо бежало вперед, хоть я и желала перевести стрелки часов назад. «Сейчас» превращалось в «тогда», но каждый день был так же мучителен, как предыдущий. Срок содержания Самира под стражей продлевали несколько раз, и в конце февраля было возбуждено уголовное дело. Франц Келлер держал меня в курсе и даже предлагал помощь в решении насущных вопросов.
– Как обстоят у вас дела с оплатой счетов? Вам нужна помощь? – поинтересовался он однажды, когда я сидела у него в кабинете.
«Счета?» – удивленно подумала я. В тот момент они представлялись мне наименьшей из всех проблем.
Я покачала головой.
– Как чувствует себя Самир? – спросила я адвоката.
Франц поправил бабочку, которую любил носить. Он был относительно молод для адвоката, этакий стиляга, которому нравилось одеваться, как солидные мужчины. Много твида, костюмы-тройки и… верно, бабочки.
Мама, присутствовавшая на некоторых из наших встреч, окрестила его «Тюре Свентон»[15]. Не думаю, что она этим выражала какой-то негатив, мне кажется, адвокат ей нравился. Он был в точности таким, за какого, по ее представлениям, мне следовало выйти замуж: хорошо образован, вежлив, и ни капли арабской крови в анамнезе.
– Учитывая обстоятельства, он чувствует себя неплохо.
– А что он говорит по поводу обвинений?
– Я не могу с вами это обсуждать.
– Почему же?
– Мне нельзя никому передавать содержание наших с Самиром бесед. Даже вам.
Я замолчала.
– Тогда что говорит прокурор? – спросила я.
– До начала суда мы не узнаем, какое наказание запрашивает обвинитель. Так уж все устроено.
– Но что думаете вы?
– Не хотелось бы строить догадки. Но сроки наказания за убийство варьируются от десяти лет до пожизненного.
Я не издала ни звука.
Пожизненное. Звучало как смертный приговор.
– Все зависит от того, сочтет ли прокурор обстоятельства дела отягчающими, – продолжал Франц.
– Что вы имеете в виду?
– Если при реконструкции событий выяснится, что преступление было совершено с особой жестокостью или спланировано заранее.
– Но, – вмешалась я, – тело ведь так и не нашли. Разве в таком случае можно осудить человека за убийство?
Франц смахнул со стола несколько крошек и принялся разглядывать свою ладонь.
– Человека можно осудить в любом случае.
– И приговорить к пожизненному заключению?
Франц заерзал на стуле.
– В теории – да. Основной вопрос здесь – имел ли место преступный умысел.
– Что, черт побери, это означает?
– Что преступник имел намерение убить жертву.
– Разве не все убийцы имеют такое намерение?
Франц кисло улыбнулся.
– Не обязательно. Существуют иные юридические категории вины, помимо прямого умысла. Косвенный умысел, или преступная небрежность, или оставление в опасности.
– Какие странные формулировки, – пробормотала я.
– С точки зрения закона все логично. К примеру, кто-то оставляет раненого умирать без помощи, прекрасно сознавая последствия, но, тем не менее, бездействуя.
Возникла неловкая пауза, и Франц тут же спросил:
– Еще кофе?
Да, все это действительно было донельзя абсурдно.
Мы сидели в эксклюзивных кожаных креслах в адвокатской конторе «Келлер и Форслюнд», помешивая в чашках дорогой кофе, а моя жизнь тем временем была разбита вдребезги. Человек, которого я думала что любила, сидел за решеткой за убийство собственного ребенка, а в нашем опустевшем доме царила давящая тишина.
Во время одной из этих встреч мне позвонила Майя. Винсент подрался в школе, не могла бы я подъехать?
Не то чтобы я стремглав бросилась к машине, но близко к тому. Когда Винсент ссорился со своими товарищами, он приходил в крайне возбужденное состояние. Порой для того чтобы Винсент впал в отчаяние или ярость, кому-то достаточно было просто высказать мнение, которое не разделял он. А когда его бушующие эмоции затихали, на смену им приходила совершенно особая тишина – тишина, которую мог поддерживать лишь Винсент, а он мог не разговаривать неделями.
Когда я подоспела, Майя, Винсент и его классный руководитель сидели в школьном дворе на скамье под старым дубом. Серое зимнее небо роняло одинокие снежинки, а под моими ногами потрескивал лед.
Винсент, не достававший до земли, болтал ногами в воздухе, взглядом уставившись вниз.
– Что случилось? – запыхавшись, выдохнула я. Сердце бешено колотилось в груди, хоть я собственными глазами видела, что с Винсентом все хорошо. Я провела рукой по его голове, погладила по щеке. Мы уязвимы, когда речь идет о наших детях. Чтобы расслабиться, нужно ощутить тепло их кожи, увидеть живой блеск их глаз.
Майя немного потерла сережку у себя на носу и взглянула на «фрекен» – так называл свою учительницу Винсент.
– Он ввязался в драку с Александером из третьего «Б». Александер выбил зуб… вернее, Винсент выбил зуб Александеру, – сообщила фрекен.
В холодном воздухе от ее дыхания возникали белые облачка пара. Тыльной стороной ловиккской варежки[16] фрекен смахнула снежинку с щеки и натянуто улыбнулась.
Винсент продолжал глядеть в землю, все так же болтая ногами в воздухе. Рукой он отковыривал примерзший к деревянной скамейке листок.
– А что ты скажешь? – спросила я, оборачиваясь к сыну. – Ты бил его, Винсент?
Он промолчал.
Мы с Майей переглянулись.
– Винсент, – произнесла я самым строгим голосом. – Что произошло?
Винсент молчал.
– Винсент?
Но Винсент оставался безмолвным, и сомкнутые бледные губы делали его маленький рот больше похожим на тонкую линию.
13
Судебный процесс стартовал пятнадцатого марта две тысячи первого года и продолжался три дня.
Так как меня вызвали в качестве свидетеля, возможности присутствовать на суде с самого начала не было – меня приглашали в зал, лишь когда подходила очередь допроса.
Несмотря на то, что в целом Франц Келлер подготовил меня к тому, что меня ожидало, войдя в зал, я была шокирована. Там было полно зевак и репортеров, и, судя по всему, соседний зал также был занят любопытной публикой – там можно было наблюдать за происходящим с экрана.
В самом центре разместился судья, а по бокам от него – трое судебных заседателя и секретарь. С левой стороны я заметила прокурора, а справа, рядом с Францем Келлером, сидел Самир. В тот миг, как он увидел меня, выражение его лица смягчилось, и что-то внутри меня смягчилось тоже. Ведь там сидел он. Мужчина, которого я любила – по крайней мере, в прошлом, а не какой-то монстр.
Но мгновение миновало, оно растаяло, как тает всякое из них, и затерялось среди всех прочих чудовищных мгновений прошлого.
Самир опустил взгляд, ко мне вернулось самообладание, и я направилась к маленькой кафедре напротив судьи.
Я не очень хорошо помню допрос, и я так волновалась, что голос отказывался повиноваться. Но я изо всех сил старалась давать полные и правдивые ответы на вопросы. Нет, Самир никогда не был религиозен, насколько мне известно. Да, у них с Ясмин были чудесные, близкие отношения. Нет, он не бил ее, но разумеется, ссоры между ними случались. Да, она выглядела подавленной, похудела и перед исчезновением была сама не своя.
После того, как меня допросили, мне было позволено занять место среди слушателей. Капли пота стекали со лба, катились между грудей и из подмышек. Меня трясло.
Я снова взглянула на Самира.
Он был изнурен. Кожа побледнела, волосы отросли, а хвост поредел с тех пор, как мы виделись в последний раз.
«Как же ты со всем этим справишься?» – подумалось мне.
На другой день стороны обвинения и защиты выступили со своими заключительными речами.
Прокурор обрисовал собственную картину случившегося: Самир, род которого происходил из консервативной мусульманской страны, не смог принять того, что его дочь выбрала для себя западный стиль жизни. Он связался с кузеном, они обсудили вопрос, и вскоре тот прислал Самиру письмо со списком подходящих молодых людей, за одного из которых Ясмин предстояло выйти замуж. Когда попытки Самира уговорить Ясмин не увенчались успехом, он стал угрожать убить ее в случае, если она не покорится его воле. Самир заставил ее написать предсмертную записку, а затем отвел на утес Кунгсклиппан. Там, вероятно, по причине оказываемого Ясмин сопротивления, между ними произошла стычка, что объясняет обнаруженные впоследствии на утесе следы крови. Затем Самир столкнул дочь с утеса – в качестве доказательства прокурор привел свидетельство собачницы, а также результаты криминалистического исследования куртки Ясмин и одежды Самира.