Я встал. Потом пошел в комнату к маме и папе Самиру. Мама стояла спиной ко мне и натягивала халат. Она обернулась.
– Где Ясмин? – спросил я.
Мама подошла и обняла меня, как будто хотела утешить, хоть мне и не было грустно в тот момент.
– Мы пока не знаем. Давай позавтракаем?
Только мы с мамой собрались готовить завтрак, как кто-то позвонил в дверь, и папа Самир пошел открывать. За дверью стояли дядя и тетя, которых я раньше не видел. Они зашли в прихожую, повесили одежду и разулись.
У тети были серые волосы и голубые глаза. Она была довольно старой и напоминала бабушку.
У дяди волосы были коричневые, и он был похож на папу Алисии, который обычно приезжал на машине, чтобы забрать Алисию и ее инвалидное кресло после уроков.
Эти тетя с дядей стали разговаривать с мамой и папой Самиром, но мне остаться не разрешили. Вместо этого меня отправили завтракать и смотреть видик.
Это чтобы они могли спокойно поговорить.
Но я не обиделся, мне было гораздо интереснее смотреть видик, чем болтать с ними.
Но все равно потом стало любопытно, и я подкрался к кухонной двери, чтобы послушать, о чем они говорят. Мама и полицейская тетя, которую звали Анн-Бритт, разговаривали о Ясмин. Я подслушал, что они говорили, хотя знал, что они не хотели бы, чтобы я это слышал.
– Об убийстве? – спросила мама.
А потом она сказала:
– Самир никогда бы не обидел Ясмин, что бы та ни натворила. Она для него – все.
Тогда я испугался и снова стал думать о Ясмин и о полицейских, которых видел, когда проснулся посреди ночи. Я тихонько вернулся на диван, но доесть завтрак не смог, потому что мне казалось, что в горле застрял большущий комок.
Потом пришла мама.
– Почему полиция снова здесь? – спросил я.
– Они хотят поймать того человека, который мог обидеть Ясмин или навредить ей, – медленно ответила мама. Она всегда так растягивает слова, когда думает, что мне страшно, хотя когда мне страшно, я слышу так же хорошо и так же хорошо все понимаю, как и когда она говорит быстро.
Я снова задумался.
Папа Самир что, обидел Ясмин? Я помню, как она говорила «нет, нет, нет», когда они шли по лесу. Но я любил папу Самира и не хотел, чтобы его поймала полиция.
Я спросил маму, что делают полицейские с теми, кто кого-то обидел. Она ответила, что если кто-то обидел Ясмин, он наверняка попадет в тюрьму до конца своей жизни.
Я стал думать про папу Самира. Он так хорошо пел, и играл со мной, и умел готовить. Я не поверил, что он мог обидеть Ясмин. Я подумал, что то, что я видел ночью, было чем-то вроде игры. Я не хотел, чтобы папа Самир попал в тюрьму до конца жизни, потому что тогда у нас больше не было бы семьи и мы больше не смогли бы уютиться в пятницу вечером и вместе что-нибудь печь. А мама снова стала бы спать, положив голову на жесткий столик.
Тогда я решил никогда ничего не рассказывать. И это была не ложь, потому что я никого не хотел обижать. Так что, когда полицейская тетя стала задавать мне кучу вопросов, я не стал ей отвечать.
Она спросила, делали ли мы с папой Самиром что-нибудь интересное, может, смотрели телевизор? Потом спросила, что мы ели.
Но я молчал.
Это было не сложно – я ведь чемпион по молчанию.
После того, как пропала Ясмин, все стало очень странным.
Папа Самир плакал.
Мама плакала.
Но все равно мы каждый день вставали с утра, готовили завтрак и чистили зубы, как обычно. А потом обедали и ужинали, хоть Ясмин с нами не было, и на ее месте за столом никто не сидел.
Потом мы отпраздновали Рождество.
Папа Самир подарил мне огромный мешок лего, из которого можно было собрать целого динозавра. Майя подарила свитер с оленями – он был красный, а олени – коричневые с белым и черным. А мама подарила набор мелков сорока семи разных цветов, а еще блок бумаги для рисования, почти такой же толстый, как телефонный справочник, который лежал у нас в прихожей.
Я был рад, но остальные грустили, потому что не было Ясмин. Но я тоже был рад не так уж долго, потому что после праздника мама сказала мне:
– Винсент. Я должна тебе кое-что сказать. Ясмин умерла.
– Умерла? – спросил я. – Как Пушистик?
– Да, – ответила мама. – Как Пушистик.
На свете были две вещи, которых я очень сильно боялся.
Первая – проснуться без синдрома Дауна. Мне нравилось быть собой. А если бы я перестал быть собой, то у меня больше не было бы ассистента Майи, и я не смог бы ходить к логопеду, и даже, наверное, столько печь мне бы уже не разрешали.
Вторая вещь – это смерть.
Смерть может прийти за кем угодно, но чаще всего она приходит за старыми людьми, такими, как был мой дедушка. Но смерть пришла и за моим хомяком Пушистиком, а он совсем не был старым.
У Пушистика были коричнево-белая шерсть, и большие черные глаза, и очень маленькие розовые пальчики, на которых шерсти вообще не было. На каждом из них был коготь, острый, как иголка. Еще у него были острые зубы, и он умел кусаться, но меня не кусал никогда, потому что меня Пушистик не боялся. Зато однажды он укусил папу Самира.
– Merde, – сказал папа Самир и сунул палец в рот.
Я не знал, что это значит, потому что это французское слово. Только понимал, что это ругательство.
– Он испугался, – сказал я.
Папа Самир ничего мне не ответил, а просто пошел мыть руки.
Он вообще часто мыл руки, потому что был доктором, а доктора считают, что мыть руки очень важно.
Однажды я проснулся утром и увидел, что Пушистик лежит на опилках в своей клетке и не двигается. Иногда он мог так полежать, так что я не удивился. Но когда я его потрогал, он тоже не зашевелился, и даже когда я погладил его по голове и по животику – тоже.
Я сбегал за мамой, она взяла Пушистика в руки, повертела туда-сюда и сказала:
– Мне жаль, Винсент. Пушистик умер.
Сначала я подумал, что она сказала неправду, ведь Пушистику было всего семь месяцев и пять дней, но потом я понял, что она не врала, и никакая это была не ложь, даже не белая.
Мама объяснила, что Пушистика нужно похоронить, потому что всех умерших хоронят. Но мне не хотелось этого делать. Мне хотелось, чтобы Пушистик остался в своей клетке, мне ведь нравилось, когда он там жил. Я никогда не чувствовал себя одиноко, и мне не было страшно, пока в моей комнате жил Пушистик, даже когда я был один в темноте.
Мы положили Пушистика в картонную коробку, и я помню, что очень сильно плакал.
Потом мы закопали его под вишневым деревом.
Потом спели песню.
Потом прошло несколько дней.
После этого я стал скучать по Пушистику в два раза сильнее, чем в тот день, когда он умер. Мне не хотелось, чтобы он лежал в земле и не мог крутить свое колесо, кушать зернышки и пить водичку. Поэтому я его выкопал.
Я сделал так:
Из сарая, в котором было много всяких инструментов, которые были дедушкиными до того, как он умер и его похоронили, я принес лопату. Потом разрыл землю вокруг вишни и вытащил картонную коробку, которая почему-то стала очень мягкой и коричневой и пахла землей.
Потом я вытащил из коробки Пушистика.
Он весь распух, а по его голове ползали несколько белых червячков. Я снял их и аккуратно положил обратно на землю, чтобы они не ушиблись. Потом я стряхнул грязь с шерстки Пушистика и унес его в дом. Там я завернул его в полотенце и спрятал под кроватью, потому что знал, что мама рассердится, если его найдет.
Но через несколько дней мама как-то зашла в мою комнату и сказала:
– Господи боже, что за вонь?
Она сморщила нос, совсем как собака, и стала везде искать.
Потом она нашла Пушистика под кроватью, и нам пришлось снова его хоронить. Но на этот раз папа Самир вырыл очень глубокую яму самой большой дедушкиной лопатой, которая была такой тяжелой, что я еле-еле мог ее поднять.
– Винсент, – сказал папа Самир. – Если кто-то умереть, он уже не может вернуться. Он становиться пища для деревья, цветы и трава. Он соединяться с природой, и в этом есть красота. Ты понимать, да?
Только я не хотел понимать.
Я хотел своего Пушистика.
А теперь и Ясмин умерла, совсем как Пушистик.
Я не хотел, чтобы она лежала в земле среди белых червячков и становилась пищей для природы.
Я хотел, чтобы она читала мне страшные книжки, играла со мной и ела вкусняшки.
Я хотел, чтобы все оставалось как всегда.
18
Раньше, до того, как Ясмин стала запирать свою дверь, и до того, как она умерла, я иногда заходил к ней в комнату, пока она была на подработке. Я сидел у нее на кровати и играл в «Геймбоя» или разглядывал ее скучные журналы – в них было только про косметику, одежду и про парней, которые пели в разных группах и носили странные вещи и странные прически.
Потом Ясмин стала запирать дверь. Но я видел, что ключик она прячет в шкафчике в ванной, в своем ящичке с косметикой.
Однажды я взял ключик и тайком открыл ее дверь.
В комнате все было как обычно, только она теперь была закрыта.
Я сел на кровать.
Потом я заметил что-то на полу возле тумбочки – там валялась куча бумажных клочков. Я поднял один – он был коричневым и твердым и выглядел так, как будто им вытирали кровь.
Мне стало грустно.
Ясмин была почти такой же неуклюжей, как и я. Однажды она очень сильно ударилась на работе, так что под глазом у нее все прямо посинело. А еще она упала в лесу, и у нее разорвалась губа, и вытекло очень много крови, так что ей пришлось ехать в больницу вместе с папой Самиром, чтобы ей там зашили губу обратно.
Бывает, что неуклюжий человек не хочет в этом признаваться. Я вот иногда, если что-то разбивал, говорил маме так:
– Нет. Это не я. Я этого не трогал.
Это была белая ложь, ведь я просто не хотел, чтобы мама сердилась.
Когда я так говорил, мама сначала долго на меня смотрела, а потом обо всем забывала.
Интересно, у Ясмин было так же?