С Пией я познакомился, когда ее мать укатила на автобусную экскурсию, смотреть «Сокровища искусства Центральной Европы». Она такое любит, Черстин. Высокая культура. Посещает выставки, ходит по театрам и в кино несколько раз в неделю. Пару раз она делала попытки затащить туда и меня, но мне это не интересно. Однажды я предложил ей посмотреть комедию в местном кинотеатре, но в ответ она рассмеялась и посмотрела на меня, как на дурака.
Так вот, пока Черстин обозревала сокровища культуры в Будапеште, Вене и Праге, ее дочь Пиа переехала в ее квартиру на четвертом этаже, чтобы присматривать за Билли, поливать цветы и оплачивать счета. Мы познакомились во время весеннего субботника, который организовало правление жилкооператива. То, что начиналось как невинная вежливая беседа, завершилось самым обыкновенным образом – в моей кровати.
Пиа в охапку собирает с пола одежду.
– Я приму душ.
– Валяй, – отвечаю я, встаю с кровати и накидываю старый халат, пояс от которого уже давно утрачен. Я направляюсь в кухню. Из ванной доносятся журчание воды и булькающие звуки, когда Пиа переступает ногами.
Я насыпаю кофе в кофеварку и запускаю ее. Через короткое время внутри что-то хлюпает, и горячая жидкость начинает капать в чашку. Билли стоит у моих ног и заискивающе заглядывает мне в глаза, медленно помахивая хвостом.
В дверь кто-то звонит.
Я не собираюсь открывать – что бы там ни было, это может подождать. Однако в следующий миг Билли стрелой мчится к двери, оглашая все вокруг безумным лаем.
Я запахиваю полы халата, выхожу в прихожую и отодвигаю песика с дороги.
– Тихо! – шиплю я на него, но Билли все так же заходится лаем.
Я открываю дверь.
– Привет, – говорит мне Черстин, протягивая пластиковый пакет с булочками. – Я подумала…
Умолкнув на полуслове, она озадаченно морщит лоб.
– Билли?
Билли выскакивает в тамбур и принимается возбужденно скакать вокруг нее.
– Билли? – повторяет она, переводя взгляд с меня на пса и обратно. – Что это значит? Почему…
За спиной хлопает дверь. Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как из душа выходит Пиа. Бедра она обернула полотенцем. Груди и плечи блестят капельками воды, а волосы собраны в кичку на макушке.
– Мама? – вытаращив глаза, выдыхает Пиа.
– Пиа? Что, во имя Всевышнего, ты здесь делаешь?
Улыбка на лице Черстин гаснет, и накрашенный красной помадой рот сжимается в ниточку. Костяшки пальцев на руке, в которой она держит кулек с плюшками, заметно бледнеют.
– Жалкое существо, – бросает она, влепляя мне такую смачную пощечину, что я едва не теряю равновесие. Затем, повернувшись ко мне спиной, Черстин направляется к лестнице.
Билли бросает на меня полный сомнений взгляд, прежде чем со всех лап припустить вслед за своей мамулей.
Мы стоим перед роскошным особняком на улице Страндвеген в центре Стокгольма. Запрокинув голову, я разглядываю фасад, украшенный колоннами, ангелами и стилизованными лавровыми венками.
Крупные снежные хлопья ложатся мне на лоб.
– Нехило тут всего налеплено, – говорю я, повернувшись к Манфреду.
– А чего ты хотел? У них денег куры не клюют.
– Как у тебя?
Манфред, ничего не говоря в ответ, окидывает меня долгим взглядом. Он подходит к воротам и, стащив перчатку, прижимает пухлый палец к маленькой панели с кнопками.
– Какой код?
– Девятнадцать – двадцать девять, – отвечаю я. Начало великой депрессии. Эти цифры явно подходят всем в доме.
Манфред нажимает нужные кнопки, и дверь с жужжанием поднимается вверх.
Попав в холл, мы изучаем латунные таблички на стене и делаем вывод, что де Веги проживают на шестом этаже.
– Хорошенькое дельце, – говорю я, разглядывая стенные фрески в охристо-золотых тонах.
Манфред ничего не говорит, но насупленные брови выдают его озабоченность.
Порой мне кажется, что он испытывает дискомфорт оттого, что принадлежит к высшему сословию и живет в паре кварталов отсюда, в окружении обеспеченного меньшинства, которому не приходится в пятницу прикидывать, хватит ли зарплаты на кусок говяжьего филе или бутылочку настоящего шампанского. Большинство полицейских живут иначе. Основная их масса – так называемые «обычные люди». Вопрос, конечно, заключается в том, что вкладывается в понятие «обычный человек». Я вот не уверен, что хоть раз с таким встречался. Манфред во многих отношениях вполне обычен: он развелся, снова женился, растит маленькую дочь. Забирает ее из садика, ссорится с бывшей, борется с лишним весом.
Манфред вообще прост, как валенок.
Возможно, что ненормальный здесь я, хотя я, конечно, не желаю в этом признаваться.
Мы входим в лифт, внутри которого имеются кожаная банкетка и два зеркала в золоченых рамах. Манфред запихивает перчатки в карман и нажимает на кнопку шестого этажа.
– Так Амели де Вег – в Швеции? – уточняет он.
– Наездами. Но постоянно они с мужем живут в Швейцарии.
– А что с этой квартирой?
– Она в собственности у Казимира. Это ее сын.
Лифт, вздрогнув, останавливается. Мы выходим наружу, оглядываясь по сторонам. На площадке шестого этажа обнаруживаются две двери, на одной из которых висит табличка «фон Эссен», а на другой – «де Вег».
Манфред звонит в дверь, тут же принимаясь расстегивать пальто, которое ему тесновато.
Через несколько секунд дверь открывает мужчина лет сорока. У него густые волосы оттенка пепельный блонд и атлетическое телосложение. Одет он в джинсы и свитер из поярковой шерсти с дыркой на одном локте.
– Казимир, – представляется он, протягивая руку. – А вы?..
– Гуннар Вийк, – отвечаю я на рукопожатие. – Из полиции.
Кивая, Казимир впускает нас внутрь.
Прихожая выкрашена в белый цвет и декорирована красивой парапетной стенкой. Пол выстлан штучным паркетом, стены украшены предметами искусства в стиле модерн. Сквозь распахнутые двойные двери видно, что в гостиной пылает открытый очаг. За большими окнами проступают контуры здания Северного музея на острове Юргорден.
В прихожую выходит еще один мужчина: более худой, с темными волнистыми волосами и яркими чертами лица. Я узнаю его, несмотря на то, что миновало двадцать лет с тех пор, как видел его в последний раз.
– Том, – он протягивает руку. – Том Боргмарк.
Пожимая мне руку, он внезапно замирает, и выражение его лица меняется.
– Верно, – киваю я ему, – мы уже раньше встречались. Я принимал участие в расследовании гибели Ясмин.
Он кивает и еще какое-то время не опускает взгляда.
– Вы же хотели поговорить со мной и моей мамой? – уточняет Казимир.
– Да, – подтверждает Манфред. – Если вы не возражаете.
– Она в библиотеке, – говорит Казимир. – Я вас провожу.
Он поворачивается к Тому.
– Мы закончили?
– Разумеется, – отвечает Том. – С договорами мы можем разобраться завтра.
Том надевает куртку и кивком прощается с нами, прежде чем скрыться за дверью.
Мы следуем за Казимиром по комнатам – старый паркет скрипит, но ковры, такие толстые, что на них можно было бы спать, заглушают наши шаги.
Наконец мы в библиотеке. От пола до потолка все пространство занимают белые полки. Из центра ажурной лепной розетки на потолке свисает гигантская хрустальная люстра. Я оглядываю полки: книги, конечно, там присутствуют, однако большинство пустует. Повсюду расставлены фотографии, небольшие фигурки и вазы.
Амели де Вег сидит за столом, склонившись к экрану ноутбука.
Волосы у нее короткие, курчавые и белоснежные, фигура коренастая, а улыбка дружелюбная, но немного настороженная.
Представившись, мы садимся в кресла по бокам маленького круглого столика, стоящего у дальней стены.
– Кофе? – осведомляется хозяйка. – Или, быть может, чаю?
– Благодарю, – отвечает Манфред. – Мы не надолго.
Амели кивает, рукой поглаживая жемчужное ожерелье, которое покоится на морщинистой коже в вырезе ее платья.
– Так чем мы можем быть полезны полиции?
– Как я упоминал в нашем телефонном разговоре, некоторое время назад в море неподалеку от Королевского Мыса были обнаружены останки молодой женщины, – беру я слово. – Они долгое время пролежали под толщей воды. Вероятно, около двадцати лет.
Казимир бросает взгляд на нас, а следом – на мать. Она же складывает руки на коленях, встречается со мной взглядом и затем коротко кивает.
– И теперь вы считаете, что это Ясмин Фоукара?
– Нет, – говорю я. – Это не она, судебный эксперт уверен. Женщина, чьи останки обнаружили в море, была на десять сантиметров ниже Ясмин – около ста пятидесяти пяти сантиметров. К тому же она родила как минимум одного ребенка.
Амели медленно качает головой.
– Но если это не Ясмин, я не совсем понимаю, чем смогу вам помочь, – произносит она.
– Эта женщина родом из Латинской Америки, вероятнее всего – из Колумбии.
– Вот как? – Амели теребит гербовый перстень на левом мизинце. – Я все еще не вполне понимаю вас, – повторяет она в искреннем смущении.
– До нас дошла информация, что в тот год, когда исчезла Ясмин, у вас в доме работала помощница из Колумбии, – поясняет Манфред.
Амели несмело улыбается.
– О, теперь понятно. Да, все верно. Но она сбежала.
– Сбежала или пропала? – уточняю я.
Амели неопределенно пожимает плечами.
– Кто знает? Однажды вечером она просто исчезла. Собиралась печь булочки. Но когда домой вернулись Казимир и мой муж, они уже превратились в угольки, а ее и след простыл.
– Почему же вы не заявляли об ее исчезновении? – спрашиваю я.
Амели разводит руками и поднимает глаза к потолку.
– Господи боже. Мы же считали, что она убежала по собственной воле. Ее вещи исчезли, и вообще – такое поведение типично для этих девушек. Одни уставали. Другие встречали какого-нибудь парня. Третьи возвращались домой, к семье. Я и не вспомню уже, как они выглядели или как их звали.
– Кстати, раз уж о этом зашла речь, – вклинился Манфред. – Как звали эту девушку?