Да, он просил и умолял.
Так бывало всякий раз, когда Том слетал с катушек и у него сносило крышу. Он не хотел меня бить, не хотел обвинять, но должна же я была поставить себя на его место? Я не выказывала ему должного почтения. Я ведь очень много общалась с Казимиром, когда мы катались на катере с ним и с Софией, а мое бикини было чересчур откровенным и едва прикрывало соски. Да еще и над шутками Казимира я смеялась гораздо чаще, чем над шутками Тома.
Последнее было правдой. У Тома было много талантов, но комиком он не был.
Я прекрасно сознавала, что в Томе говорит его собственная неуверенность, однако, несмотря на это, занимала оборонительную позицию. Даже пытаясь дать ему отпор, я все равно оправдывалась, словно и в самом деле сделала что-то предосудительное.
Потом, однако, меня захлестывал гнев. Так происходило всегда.
– Ты больной! – кричала я. – Прекрати обвинять меня во всем этом дерьме или можешь на самом деле обо мне забыть!
Чаще всего это заканчивалось слезами Тома – он шумно рыдал, и зрелище это было довольно отталкивающее.
– Я знаю, ты бросишь меня, – всхлипывал он. – Ты не из тех, кто хранит верность, я знаю. Вижу это по тебе. А у Казимира есть все – деньги, дом за границей.
Когда сеанс жалости к себе завершался, Том снова становился самим собой.
Во всяком случае, по большей части.
В течение нескольких дней после подобной эмоциональной разрядки он бывал особенно нежен. Приносил небольшие подарочки – цветы, шоколад, шампанское. Серебряное ожерелье с подвеской в виде сердца.
– Я тебя люблю, – повторял он. – Я хочу с тобой жить.
Однажды, когда папа с Марией сидели в кухне и пили чай, я вернулась домой с букетом роз.
– Она дарить тебе цветы, эта Том? – наморщив лоб, спросил папа, явно потрясенный.
Я достала вазу, налила в нее воды и засунула туда букет, нимало не озаботившись тем, чтобы снять с него пластиковую обертку.
– Как видишь, – отозвалась я, задвигая вазу подальше на разделочном столе, за стойку со специями.
Мария долго на меня смотрела, теребя свое уродское серебряное кольцо.
– Если он дарит тебе красивые цветы, неужто сложно снять обертку и поставить вазу на стол?
– Нет сил, – отрезала я и вышла из кухни.
Поднявшись наверх, я услышала, как они разговаривают. Я даже не стала напрягать слух, чтобы разобрать, о чем идет речь, все было ясно и так. Папа считал, что я должна учиться, вместо того чтобы веселиться и проводить время с Томом, а Мария считала меня мерзкой сучкой, которая не хочет позаботиться о цветочках Тома.
Я утешала себя тем, что скоро все должно наладиться. Все, что было для этого нужно – порвать с Томом.
Так ли уж сложно это могло быть?
39
Едва ли я призналась бы в этом Тому, но его поведение подталкивало меня ровно к тому, в чем он меня обвинял. Весь этот параноидальный бред о моей влюбленности в Казимира фактически заставил меня в самом деле обратить на него внимание.
Я всегда нравилась Казимиру, это было мне известно.
Тогда я принялась размышлять: какой могла бы быть моя жизнь, свяжись я с ним, а не с Томом. Казимир никогда не ныл, не страдал над своей судьбой и всеми ее несправедливостями. У него было полно приятелей, дом, огромный, как замок, и он все время путешествовал. В общем, если не принимать в расчет придурковатый прикид, Казимир был желанной добычей.
В то же время эти мысли заставляли меня чувствовать себя мерзко – как будто Том все время был прав в своих обвинениях, как будто он и вправду мог разглядеть во мне склонность к неверности.
Все это угнетало меня сверх всякой меры. Чем больше энергии забирали у меня размышления об этих двоих, тем мощнее был возникавший между мной и Казимиром разряд, когда мы где-то пересекались. Как будто сам факт, что даже глядеть на Казимира мне было запрещено, заставлял жар приливать к коже, взгляд блуждать в поисках его фигуры, а сердце биться чаще.
Как-то раз той осенью по пути домой после очередной вечеринки Том снова взъелся на меня.
– Я вижу, как ты на него смотришь, – шипел он.
Том был пьян, разумеется. Как и я.
– Ничего подобного, – возразила я. Однако повысить голос едва ли смогла бы – от выпитого вина голова сделалась тяжелой, а тело – неповоротливым.
– А это. – Том схватил меня за подол красного платья, которое я одолжила у Марии. – Обязательно было это на себя надевать?
Я оказалась в замешательстве. На этом платье не было декольте, и длиной оно доходило практически до колен – потому я его и выбрала. Даже монашке не зазорно было бы в нем показаться.
Не могу сказать точно, что произошло потом – вероятно, спусковым крючком послужили моя неожиданная покорность и то, что Том был пьян, только когда мы уже почти дошли до живой изгороди возле нашего дома, он вдруг ударил меня кулаком в живот.
Удар оказался таким неожиданным и сильным, что я беспомощно полетела на землю. Мир завертелся над головой, и мой затылок с глухим стуком ударился о камень. Дурнота подкатила к горлу.
В следующий миг он пнул меня ногой в бок, я закашлялась, и рвота выплеснулась на мокрую траву.
Если бы я даже попыталась протестовать, все равно ничего не смогла бы поделать.
Кроме того, каким-то непостижимым образом я начала думать, что этого заслуживаю. Я ведь действительно почти весь вечер болтала с Казимиром. И я позволила ему положить ладонь мне на спину, несмотря на то, что Том стоял в углу, уставившись на нас недобрым взглядом.
Да, я позволила этому случиться, я хотела этого и теперь должна была за это заплатить.
В этом была своя логика.
Через пару дней мы, само собой, снова помирились.
Том, по своему обыкновению, выплакал слезы на моем плече, уверяя меня в своей любви, и торжественно поклялся больше никогда не поднимать на меня руку, а еще достал билеты на премию МТV Awards в театре «Глобен». Не знаю, поверила ли я ему, но из-за влечения к Казимиру меня так отчаянно мучила совесть, что я приняла решение не рвать отношения с Томом прямо сейчас.
Мы сидели у меня на кровати, когда Том вдруг что-то достал из кармана.
– Смотри, что я достал, – хвастливо сказал он, потрясая у меня перед носом маленьким пластиковым пакетиком.
Я протянула руку, взяла пакетик, открыла его и извлекла наружу небольшой предмет. Это был маленький кубик коричневого цвета, размером не больше трети спичечного коробка.
Я поднесла кубик к глазам, потыкала в него ногтем и понюхала.
– Не знала, что ты это куришь, – произнесла я.
В тот же миг снизу донесся голос Винсента.
– Это мой самый худший день! – кричал он.
Затем послышались громкие шаги по лестнице.
– Спрячь это, – велела я, засунув кубик обратно в пакетик и вручив его Тому.
– Куда?
Я оглядела свою захламленную комнату. Но Том не стал дожидаться ответа. Он вскочил, открыл верхний ящик моего комода и запихнул пакетик под нижнее белье.
В следующее мгновение в комнату ворвался Винсент.
– Знаешь, – проговорил он, – мама очень, очень плохая.
– Иди сюда, хороший мой, – отозвалась я, немного подвинувшись, чтобы Винсент тоже мог сесть.
Винсент шумно плюхнулся на кровать.
– Здорово, – с улыбкой сказал ему Том. С Винсентом он всегда был очень мил.
Винсент скорчил рожу и посмотрел на меня.
– Мама говорит, что мне два дня нельзя играть в «Геймбой».
– Что ты натворил? – спросила я, едва сдерживая смех.
– Ничего, – пробубнил Винсент, болтая ногами над полом.
– Ну, что-то ты должен был сделать.
– Вообще-то, – начал Винсент, – виноват был не я, а Густав. Густав из второго «Б». Это он все начал.
– Иди сюда, – позвала я, улегшись на спину и раскинув руки.
Винсент немного поколебался, но все же улегся сверху. Над ухом я ощущала его частое влажное дыхание, а биение его сердечка отдавалось в моей собственной грудной клетке.
Я сомкнула руки вокруг Винсента.
– Теперь мы с тобой – гамбургер, – заявил он.
– Верно, – подтвердила я. – Лучший в мире гамбургер.
Так этот кубик и прописался в моем комоде.
Трава не имела ни малейшего отношения к Пито, да и ко мне тоже, если честно.
Пакетик принес Том, но даже если бы я рассказала об этом, Мария никогда бы мне не поверила. В ее картине мира Том был сказочным принцем, а я – сучкой, которая его не заслуживала. Была самоуверенной девкой, которая даже не пожелала снять упаковку с его букета роз, не выказывала желания трепаться по телефону, когда он звонил, и закатывала глаза, когда Мария расписывала, какой Том прекрасный, замечательный и идеальный.
А что же Пито?
Пито был обыкновенным неудачником из пригорода. Он был добряк, немного тугодум и – если совсем откровенно – довольно скучный тип. Что привлекало меня в Пито сильнее всего и что, несмотря на все его минусы, оправдывало проведенное с ним время – это абсолютно неадекватная реакция Марии на его присутствие. Стоило ему переступить порог нашего дома, она практически теряла дар речи. Однако в конце концов все это перестало меня забавлять. В итоге он надоел мне так, что я даже смотреть на него уже не могла.
В общем, как бы там ни было.
По поводу этого пакетика. Когда Мария обнаружила его, то разыграла целый спектакль и позвонила какой-то своей знакомой из полиции. Та битый час лечила меня, разъясняя все опасности наркоты. Я рыдала до трясучки.
Только не потому, что испугалась и преисполнилась раскаяния, как они решили, а потому что все это было чертовски несправедливо. Все это было из-за Тома, а я не могла никому об этом рассказать. Потому что даже если бы рассказала, никто не поверил бы мне.
Еще я чувствовала себя оскорбленной. Мария явно рылась в моих вещах. В моем белье. Так что вполне логично, что после такого я обзавелась замком.
Когда эта легавая наконец свалила, я уж было решила, что все обошлось. Лишь какое-то время спустя сообразила, что Мария, должно быть, каким-то образом донесла на Пито, потому что пару недель спустя его взяли с поличным и меня вызвали на допрос.