Казимир попятился на несколько шагов, а я осталась стоять, где была.
– Какого черта ты вытворяешь? – закричал папа по-французски, на бегу застегивая джинсы.
Я обернулась, ища взглядом Казимира, но тот уже шагал по направлению к усадьбе. Он исчез в тени деревьев, и я осталась стоять одна.
Так себе спасение вышло.
– Никакого, – сказала я.
Папа схватил меня за руку, ровно в том же месте, где оставил свои отметины Том, и потащил, нет, поволок меня к двери.
– Ай! – вскрикнула я. – Мне больно!
Но папа не отпускал. Гравий на подъездной дорожке впивался в мои босые пятки, и я выронила лодочки, которые были у меня в свободной руке.
– Ты ведешь себя как шлюха, – прошипел он. – Понимаешь ты это или нет?
41
Теперь официально: я была шлюхой.
Это уже были не только догадки Тома, теперь так думали и папа, и Мария. Им стоило написать это у меня на лбу.
Самая распутная шлюха всех времен.
Каждый вечер для нас с папой теперь заканчивался ссорой. Мы сидели в кухне, Мария с Винсентом уходили наверх, но, зная Марию, подозреваю, что она стояла на площадке и слушала нас – слушала и наслаждалась тем, как папа меня отчитывал.
– Ради бога, Ясмин! Встречайся с один парень! Что подумать люди?
Для меня это был новый опыт – раньше папа не особенно вмешивался в мою жизнь, его вполне устраивало, что я получала хорошие оценки.
У некоторых из моих друзей были суперстрогие предки. Одной курдской девушке из нашей баскетбольной команды – Бахар – семья запрещала ездить в спортивный лагерь. А когда Бахар исполнилось семнадцать, ей пришлось бросить баскетбол – ее родители считали такой вид спорта неподходящим для девушки.
Я никогда не понимала, как Бахар могла позволить своим папе с мамой решать за нее такие вещи. Я бы никогда с этим не согласилась. Кстати говоря, что такого сверхопасного может быть в баскетболе?
А теперь мой собственный папа, словно последний талиб, выговаривал мне за то, с кем я встречалась.
– Казимир просто хотел исправить положение, – солгала я, пытаясь объяснить отцу произошедшее тем вечером. – Его брат, Харольд, был со мной не слишком любезен.
Вообще-то это была ложь только наполовину – Харольд ведь действительно вел себя как полная задница, хоть я и не стала жаловаться на него Казимиру.
– Исправить положение? – повторил папа с таким выражением, словно откусил что-то горькое. – Я так не думать.
А потом:
– Что сделать его брат?
– Харольд? Он назвал меня арабкой и высказался в том духе, что мне нужно валить в Африку.
Папины зрачки расширились.
– Я с ним поговорить.
– Нет, ты не станешь этого делать.
Папа сделал несколько глубоких вдохов подряд, и выражение его лица стало немного мягче.
– Неважно. Это не быть оправдание твой поведение.
– Нет. Но Том ко мне не добр, – проскулила я.
– Тогда порвать с ним, неужели это так сложный? Тебе восемнадцать лет, Ясмин! В твой возраст вообще еще не должен быть никакой парень. Ты должен сконцентрироваться на учеба – второй шанс в гимназия у тебя не быть.
Во время одной из таких ссор папа спросил меня по-французски:
– Что ты имела в виду, когда сказала, что Том к тебе не добр?
И я хотела рассказать, даже попыталась, но не смогла, потому что слова застревали в груди, стыд сковывал мне горло, не давая им вырваться наружу.
– Так он не поднимает на тебя руку? – продолжал папа.
– Нет конечно! – воскликнула я, закатив глаза.
Наши ссоры всегда заканчивались одинаково: папа чувствовал, что проигрывает, и что-нибудь швырял – стакан, тарелку, что угодно – через всю кухню прямо в стену.
Бах!
– Почему ты все разрушать, Ясмин? – кричал папа. – Почему?
Однажды ночью меня разбудил какой-то звук.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Похоже было на то, что кто-то стоял на улице и кидался в мое окно маленькими камешками. Так оно и оказалось. Когда в темноте я выглянула наружу, в траве под окном стоял Том, натянув на голову капюшон толстовки и засунув свободную руку в карман джинсов.
Не знаю, о чем я думала. Должно быть, испугалась, что Том перебудит весь дом и папа снова выйдет из себя. Так или иначе, я украдкой спустилась в прихожую, обула кроссовки, накинула на плечи кофту и вышла к нему. Едва я подошла к Тому, как осознала, что это было ошибкой – лицо его было бледным и сосредоточенным, кулаки сжаты.
– Нужно поговорить, – бросил он.
– Ладно, – согласилась я, плотнее запахнув кофту.
На мне была лишь тонкая ночная сорочка, а на улице было холодно – начались заморозки. Лед начинал потихоньку сковывать бухту – над черной водой теперь блестела тонкая корочка. Трава хрустела у меня под ногами, дыхание превращалось в облачка пара, словно предупреждая о надвигающейся угрозе пожара.
Я знала, кто был этой угрозой.
Он поднял взгляд на дом и медленно покачал головой.
– Не здесь, – сказал он и, развернувшись, зашагал в лес, в сторону усадьбы.
Я стояла на месте, словно никак не могла решиться. Он пришел бы в ярость, не последуй я за ним. В то же время по сгорбленной спине Тома, по взгляду, направленному под ноги, по его сжатым кулакам я уже видела, что беды не миновать.
В конце концов он решил все за меня: обернулся, вернулся назад, схватил меня за волосы и потащил в темноту.
– Отпусти! – прошипела я. Страх разбудить папу и Марию все еще был сильнее страха перед Томом.
Но он не отпустил, напротив, Том тащил меня все глубже в тень больших деревьев, к живой изгороди.
– Ай! Что ты делаешь?
– Я знаю, – шипел он.
– Что ты знаешь?
– Чем ты занималась на вечеринке.
Внутри меня все похолодело. От внимания гостей не могло ускользнуть, что я провела с Казимиром практически весь вечер. Но мы ведь ничего такого не делали – просто тусили. О том, что произошло возле моего дома, Том ведь знать не мог?
Или все-таки мог?
– Шлюха! – выплюнул он, толкая меня в траву. – Харольд рассказал мне.
– Что рассказал?
Колено воткнулось мне в бок, мерзлые листья набились в рот. Щекой я проехалась по гравию.
– Что с вечеринки вы ушли вместе. А Мария сказала, что мне следует быть с тобой осторожнее, что ты переменчива.
– Но я ничего не…
Удар.
Кулак угодил мне прямо в глаз, и на секунду я решила, что Том выбил мне его, потому что все, что осталось там, – липкое кровавое месиво.
– Переменчива, – повторил он. – Как шлюха.
А потом:
– Ты трахалась с ним, признайся!
Я хотела сказать ему, пыталась сказать, что ничего не произошло. Но изо рта не вырвался ни единый звук – мои губы были так же немы и холодны, как земля, на которой я лежала. Боль пронизывала голову, но сильнее боли был шок: Том раньше никогда не бил меня по лицу. Должно быть, он понимал, что это увидят все. Понимал, но не останавливался.
«Он ведь может убить меня», – пронеслось в голове, и в тот же миг я поняла, что это действительно так.
Том схватил большой камень и, держа его обеими руками, поднял над моей головой.
– Нет!
Я успела отвернуть лицо в сторону, и в тот же миг булыжник ударил по моему затылку.
Бумс.
Картинка сделалась размытой. Холод, исходивший от мерзлой земли, пропал. Земля пропала, под тяжестью моего тела превратившись в пуховую перину.
Я очнулась от холода – я замерзла так, что меня трясло.
Тома не было. Единственный звук, который я слышала, – завывание ветра в верхушках деревьев, которые вырисовывались на фоне неба. В его черноте мерцали звезды – миллионы точек света из далеких миров.
Я села и пальцами принялась ощупывать шишку на затылке и опухший глаз. Потом взглянула на ладонь – крови не было. Я стряхнула с висков листья и застрявшую в волосах хвою.
Мое лицо распухло, но, прикрыв уцелевший глаз, я констатировала, что зрение осталось при мне. Голова раскалывалась от боли, сердце тяжко стучало, но сильнее всего этого был стыд.
Папа был прав: я все разрушила.
Это по моей вине нам пришлось переехать в эту чертову страну. Если бы мы не оказались здесь, я никогда не встретила бы Тома и ничего из всего этого просто не случилось бы.
Когда, добравшись до дома, я смыла с лица грязь, прокралась к себе в комнату и юркнула под одеяло, в дверь тихонько постучали.
– Я сплю, – отозвалась я.
Дверь открылась, и в комнату вошел папа.
Он включил лампу. Яркий свет ножом полоснул по моему разбитому глазу, и в голове тут же запульсировала боль.
– Выключи, – отрезала я.
Папа потушил свет, но остался стоять в дверном проеме.
– Твой глаз, – зашептал он в темноте. – Что случилось?
– Ничего. Ударилась на работе.
– Где ты была?
– На работе, сказала же.
Короткая пауза.
– До трех часов ночи?
– Мы закрывались на частное обслуживание, была корпоративная вечеринка. Она затянулась.
– Ясмин. Скажи мне правду, что еще с тобой произошло?
Я ничего не ответила.
– Ясмин! Это как-то связано с Томом?
– С чего бы вдруг? Уходи! Мне нужно спать.
Когда утром я спустилась в кухню, папа, Мария и Винсент уже завтракали. В кухне витали ароматы кофе и свежего хлеба. По радио передавали утренний выпуск новостей, обещая скорое похолодание. Снега можно было ждать уже к выходным.
Папа, увидев меня, отложил бутерброд на блюдце.
– Mon dieu[24], – пробормотал он.
– Что произошло? – всполошилась Мария. На ее лице было искреннее беспокойство.
– Я ударилась о дверцу шкафа на работе, – пояснила я, силясь улыбнуться и прикрывая рукой огромный синий бланш.
Винсент во все глаза смотрел на меня, пока я наливала себе кофе. Он несколько раз моргнул, открыл было рот, но снова его закрыл.
– Тебе больно? – спросил он.
– Неа, – соврала я.