– Ты должна обратиться в полицию, – сказал папа. – У тебя нет выбора.
– Ты серьезно? Харольд де Вег видел меня у причала. С ковром. А Том свалит все на меня.
Прежде чем продолжить, папа помедлил.
– Тот Харольд? Который советовал тебе валить в Африку?
– Да, тот самый. Он настоящий расист, и меня терпеть не может.
Папа замолчал.
– Я не доверяю полиции, – продолжала я. – Ясно, что они поверят Тому с Харольдом. Богатым шведским снобам.
Последнее, откровенно говоря, было неправдой, но я сказала так, потому что знала, что полиции и властям не доверял сам папа. Пару месяцев назад несколько охранников заломили папе руки и повалили его на землю практически на пороге Каролинского института, где он работал, только из-за цвета его кожи. Был еще случай – папа хотел заявить в полицию на одного чувака, который назвал его «черножопым», но там над папой только посмеялись, выставив его прямо-таки сказочным идиотом.
Так что у него были все основания недолюбливать полицию – что шведскую, что французскую.
– Человек должен нести ответственность за свои поступки, – сказал папа.
– Прикажешь мне в тюрьме рожать?
Папа уставился на меня.
– Ты выжила из ума? Ты что, хочешь оставить его? Тебе нельзя заводить ребенка, ты сама – ребенок.
Не знаю, зачем я так сказала, у меня ведь не было никакого желания становиться матерью, но была вещь, которая пугала меня больше предполагаемого материнства: я боялась, что папа сам явится в полицию.
– Он убьет меня, – констатировала я. – Том убьет меня, если я обращусь в полицию.
Не знаю, верил ли мне папа, но сама я была в этом убеждена – я видела демона в глазах Тома.
Однажды папа предложил:
– Уезжай в Марракеш. Поживешь там у Мухаммеда и Моны. Они будут хорошо о тебе заботиться.
Я фыркнула.
– Что я забыла в этом Марракеше?
Папа закатил глаза.
– Там ты сможешь начать жизнь заново. Сможешь выучиться на врача и выйти замуж. Мухаммед подыщет тебе мужа, хорошего мужа.
– Серьезно?
Папа закрыл лицо руками.
– Боже мой, насколько же ты избалована и наивна! Ради тебя я пожертвовал всем, Ясмин. И сделал это с радостью, потому что ты – мое дитя. Единственное, что осталось у меня. Но ты только уничтожаешь себя и все вокруг. Ты злоупотребила моим доверием, моим хорошим отношением, моей любовью.
Мне стало стыдно, конечно. Он ведь был прав.
– Если я свалю, полиция отыщет меня в два счета, – сказала я. – Всем известно, что у меня есть родня в Марокко. И Тому в том числе. Он же не тупой и вроде как в деньгах не ограничен. Я зуб даю, он не отстанет от меня даже на краю света, если я только попытаюсь от него уйти.
Временами папины глаза наполнялись слезами, а голос становился умоляющим:
– Ясмин, от правды не убежишь. Она все равно настигнет тебя. Поступи как должно. Обратись в полицию сейчас, пока они не нашли тело.
– Почему они должны ее найти? Она лежит на дне моря.
И папа, ничего больше не говоря, просто подолгу на меня смотрел.
Временами же у папы напрочь срывало крышу, и он принимался швырять вещи, которые попадали под руку. В один из таких случаев он проломил ногой кухонную дверь – в ней осталась большая дыра, а с папиной ноги закапала кровь.
Я испугалась и плакала так тихо, как только могла, потому что не хотела, чтобы Мария услышала.
– Я просто хочу умереть, – проскулила я, не отрывая взгляда от дыры, зиявшей в кухонной двери.
Папа громко хлопнул ладонью по столу.
– Никогда больше так не говори, – тихо сказал он, растирая раненную ногу.
Днем я притворялась, что хожу в школу. С утра вставала, принимала душ и завтракала, потом хватала сумку и прощалась. Но вместо того, чтобы сесть на школьный автобус, я принималась бесцельно бродить по Королевскому Мысу. Часами я гуляла по лесу и вдоль скалистого берега. В бухте лед почти растаял, и только обломки льдин колыхались в воде вдоль береговой линии. Глядя на морскую гладь, я думала о Паоле, которая теперь лежала под этими холодными водами.
По ночам мне снились кошмары.
Окровавленная ладонь Паолы высовывалась за край коврика, хватала мою и в тот миг, когда сани соскальзывали с края полыньи, утаскивала меня с собой в темную воду. Я кричала, боролась, пытаясь вырваться, но ее хватка была слишком крепка, вода слишком холодна, а моя вина – слишком тяжела.
Я просыпалась вся в поту, с бешено колотящимся сердцем.
Однажды, проснувшись, я обнаружила рядом с собой Винсента.
– Это был всего лишь сон, Ясмин.
Нет, это был не только сон, но этого я сказать не могла.
Том звонил несколько раз, но я не отвечала. Не могла слышать его голос – не было сил выслушивать его жалкое самовлюбленное нытье.
Это так ужасно несправедливо. Так несправедливо.
Разумеется, это было чертовски несправедливо. Мои мама и сестра погибли, мой папа покинул свою страну, отказался от своей жизни ради неблагодарной гулящей дочери, а ни в чем не повинная колумбийка лежала теперь на дне моря, завернутая в уродливый пластиковый коврик. А где-то внутри меня рос слизистый комок клеток, о котором я ничего не желала знать.
Вот это было несправедливо.
Однажды вечером папа зашел ко мне и присел на край кровати. Выглядел он как-то иначе, словно ему в некотором роде полегчало. Папин взгляд прояснился, однако в его глазах было столько горя, что я почти испугалась.
Мария укладывала Винсента спать, ее бормотание было слышно сквозь тонкую стенку. Она любила сказки и охотнее всего рассказывала нелепые истории с какой-нибудь очевидной моралью – типа «терпение и труд все перетрут», или «мир правдой держится», или «кто роет другому яму, сам в нее и упадет». Словно на самом деле существовали некая вселенская справедливость или всеблагой Господь с длинной бородой, который сидит на облаке и распределяет наказания и поощрения.
Папа посмотрел на меня и погладил по щеке.
Я зажмурилась – невыносимо было видеть сострадание и муку в его глазах.
И тогда папа рассказал мне, что должно было произойти дальше.
49
Поставив сумку на пол, Мария поцеловала папу. Потом обняла Винсента.
– Доверяю тебе Самира и Ясмин, – сказала она, проводя рукой по его рыжим волосам.
Винсент, выпятив нижнюю губу, скрестил руки на груди.
– Что такое? – Мария, наморщив лоб, потянулась было к крючкам под шляпной полкой. Немного поколебалась. – Самир, ты видел мой коричневый шарф?
– Нет, – ответил он.
– Девичники – это глупость, – заявил Винсент. – Просто супернесправедливо, что мальчикам туда нельзя. И детям.
Мария, улыбаясь, надела куртку.
– Я скоро вернусь. И знаешь что? Самир пообещал мне, что вы с ним в пятницу устроите уютный вечер и будете смотреть «Короля Льва».
Винсент просиял, и мне на мгновение стало очень грустно – его так легко было развеселить, для этого буквально не нужно было прилагать никаких усилий.
– Правда? – маршируя на месте и размахивая руками, словно маятниками, спросил он.
Папа кивнул ему в ответ.
– Ура! Это мой лучший день! – воскликнул Винсент.
Потом он взял меня за руку и слегка подергал.
– Тебе сегодня нужно на работу?
– К сожалению, – сказала я. – «Риальто» без меня не справится.
Папа присел на корточки перед Винсентом.
– Но сначала, молодой человек, мы с вами отправимся на детскую площадку.
Едва они ушли, я поднялась к себе и принялась готовиться. Я приняла душ, вымыла волосы и села перед зеркалом. Потом осторожно провела средним пальцем по губам. Раны больше не было, остался только отчетливый красный контур в виде маленьких круглых корочек в тех местах, где располагались швы.
Мария была права, шрама не останется – во всяком случае, заметного.
Всю последнюю неделю она вела себя со мной очень мило, словно что-то знала, но это, конечно, было не так. Папа никогда бы не рассказал ей – некоторыми вещами просто не делятся.
Мне на ум пришли его слова.
Мне грустно, Ясмин. Но для тебя настало время взять на себя ответственность за свои поступки.
Я закрыла глаза.
«Все это – просто долбаное сумасшествие.
Моя жизнь закончилась, не успев по-настоящему начаться. Я больше никогда не увижу ни папу, ни Винсента, ни Марию. Я больше никогда не пойду в школу и не буду играть в баскетбол».
Было слишком много таких вот «больше никогда». У меня закружилась голова. Я легла на кровать, закрыла глаза и безвольно раскинула руки.
Гладкая ткань наволочки под моей щекой – больше никогда, тихое бульканье в батарее – больше никогда. Отвратительные бобовые рагу Марии – больше никогда. Маленькие усердные пальчики Винсента, которые щекочут мои пятки, – больше никогда. Все было кончено.
Fini.
Гуннар
50
Такси останавливается на одной из улочек в районе жилой застройки, едва ли в двадцати минутах езды к югу от аэропорта. Манфред расплачивается, и мы выскакиваем из машины. Температура вполне терпимая – около семнадцати градусов, и легкий бриз шуршит в верхушках пальм.
Манфред бросает на меня беглый взгляд и коротко кивает. Если бы я не знал его так хорошо, то не заметил бы на его лице и следа столь тщательно сдерживаемого нетерпения.
Мысленно возвращаюсь к той ночи, которую я провел в участке, копаясь в старых следственных материалах. Я готов был ухватиться за соломинку – что угодно, лишь бы это помогло нам раскрыть дело. Но едва ли я всерьез ожидал найти что-то: эти материалы я уже многократно изучил вдоль и поперек. К тому же «висяки» обычно не балуют нас такими соломинками. Двадцать лет минуло с тех событий на Королевском Мысе – немногие преступления можно раскрыть спустя столь долгий срок.
Двадцать лет – это целая