– Надевай новую одежду и обувь. Нужно ехать.
Переодевшись, папа повез меня в аэропорт. Я лежала на заднем сиденье, чтобы меня никто не заметил, положив голову на одну из старых шапок Винсента, которая валялась у папы в машине. Она все еще хранила его запах.
По дороге в аэропорт папа заехал на свалку. Выскочил из машины, открыл багажник, достал оттуда пакет со своей одеждой, обувью и окровавленным полотенцем и направился к контейнерам.
Через некоторое время, когда мы уже выехали на шоссе, папа притормозил на стоянке для отдыха, достал из машины черную найковскую сумку Паолы, которую я хранила у себя в комнате с того дня, как она погибла, и затолкал ее в урну.
– Осторожность не бывает излишней, – пробормотал он, возвращаясь назад.
Дальше мы ехали в молчании.
Папа обеими руками крепко держал руль и смотрел вперед, на дорогу. Один раз он обернулся и сказал, что опасается, как бы Винсент не проснулся и не обнаружил, что его нет дома, хотя папа и дал ему на ночь какое-то успокоительное.
Я ничего не ответила. Мне не хотелось думать о Винсенте, который там, дома, лежал один в своей кровати. Мне не хотелось думать о том, что я ему солгала.
Увидимся завтра! Я начну читать тебе новую книжку. Страшная? Настоящая жуть!
Я в последний раз окинула взглядом содержимое небольшой сумки: немного одежды, косметичка, томик Стивена Кинга, билеты и паспорт.
Раскрыв паспорт, я взглянула на фото улыбающейся молодой женщины и прочла ее имя.
Паола Варгас.
Гуннар
52
Мы проговорили около двух часов, пока над голубеющими вдали Атласскими горами неспешно клонилось к закату солнце. Воздух был прохладен и напоен влагой, остро пахло цветами и влажной землей. Ясмин вынесла пледы и зажгла стоявшие на столе светильники с витражными стеклами. Тихим и ровным голосом она поведала нам историю своей жизни – как она оказалась в Швеции, переехала на Королевский Мыс и повстречалась с Томом. Когда она рассказывала о гибели Паолы и о том, как они с Томом поступили с телом, слова какими-то толчками вырывались наружу из ее груди.
– Тому, что мы сделали, нет оправданий, – сказала она. – Паола спасла мне жизнь, а я отблагодарила ее, утопив ее тело в море.
Ни я, ни Манфред не нашли что ответить.
Теперь она курит сигарету за сигаретой, и взгляд ее прикован к вершинам гор вдали.
В конце концов Манфред теряет самообладание.
– Ты позволишь? – спрашивает он, указывая на пачку сигарет.
– Разумеется.
– Так значит, после того, как вы с отцом инсценировали твое самоубийство, ты полетела в Марокко по паспорту Паолы? – спрашивает он, поднося сигарету ко рту.
Ясмин кивает.
– Я не просто воспользовалась ее паспортом. Я украла ее личность. Так вы и нашли меня?
– Да, – подтверждаю я. – Я обнаружил имя Паолы в списке пассажиров рейса Арланда – Франкфурт всего через несколько часов после твоего исчезновения. Мы сразу поняли, что ты полетела сюда, и с помощью марокканской полиции смогли тебя разыскать.
Ясмин молча кивает.
– Мы считали себя такими умными, – вдруг произносит она. – Разумеется, в теории это был прекрасный, тщательно выверенный план. После моего исчезновения должны были обнаружиться сапоги и предсмертная записка. Меня стали бы искать в воде и, вероятнее всего, отыскали бы там куртку со следами моей крови. Невозможно было не заметить, что я столкнулась с какой-то проблемой: я пребывала в депрессивном состоянии, ощутимо теряла вес. И все подтвердили бы, что мы с Томом ссорились и что с Марией плохо уживались вместе.
Ясмин прерывается, на мгновение прикрывает глаза и продолжает:
– Конечно, мы осознавали возможные риски. К примеру, меня могли разоблачить на пограничном контроле в Марокко. Я же летела по колумбийскому паспорту, но при этом ни слова не знала по-испански. Еще нас беспокоило, что Том может впасть в ярость и ухитриться меня выследить, или что мы с папой просто не выдержим, не сможем жить вдали друг от друга. Но мы и помыслить не могли о том, что его обвинят в убийстве. Тем не менее произошло именно это. В тот вечер удача совершенно отвернулась от нас. Я хочу сказать – ну какие были шансы, что эта чертова собачница заметит нас на вершине утеса? Или что кто-то обратит внимание на папину машину по пути на мусороперерабатывающий завод?
– На той свалке мы собрали довольно много технических улик. Твой папа ведь был ученым, разве он мог ничего не знать о ДНК и волокнах?
Ясмин широко улыбается.
– Конечно, он знал, даже учитывая, что в те годы анализ ДНК вряд ли так уж часто применяли при расследовании преступлений. Но как я уже сказала, мы и представить не могли, что папу станут в чем-то обвинять. Мы считали, что были в высшей степени осторожны.
– Прости, – вставляет Манфред. – Я понимаю, что ты была очень юной, испытывала давление и вполне могла решить, что это хорошая идея. Но Самир – взрослый, образованный, талантливый…
Он прикуривает сигарету и с жадностью затягивается.
– Не забывай, что он уже терял свое дитя, он не мог вынести мысль о том, что мое будущее может оказаться разрушенным. Мне кажется, он считал себя причастным к этому – ведь это папа настоял на переезде в Швецию, это он против воли притащил меня в чужую страну. Это он влюбился в Марию и решил, что мы будем играть в семью в том зеленом домике.
Ясмин ненадолго умолкает, а потом продолжает:
– Это ведь он не понимал, что Том жестоко со мной обращался. Папа не видел, хотя все признаки были налицо. Кроме того, его доверие к правоохранительной системе стремилось к нулю. Его доверие к Швеции как к государству – тоже, как мне кажется. Когда мы туда переехали, у папы были довольно романтизированные представления об этой стране, где у всех якобы есть равные возможности. Ну а потом… Н-да. Все было совсем как во Франции. Меня даже называли чуркой. Я думаю, от этого папе сносило крышу. От осознания, что в Швеции меня не ждет лучшая жизнь.
– Твоя дочь, – вставляю я словечко.
Ясмин смотрит мне в глаза.
– Ей скоро исполнится двадцать. Учится в университете, собирается стать врачом. Можно, наверное, сказать, что она воплощает мои или, скорее, папины мечты.
– Двадцать? – переспрашиваю я, параллельно ведя в голове нехитрые подсчеты. – Она что?..
– Верно. Это дочь Тома. Только она об этом не знает, и я бы предпочла, чтобы так никогда и не узнала.
– Что произошло после того, как ты попала в Марокко? – интересуюсь я.
– Папин кузен, Мухаммед, и его жена встретили меня в аэропорту. Они распахнули передо мной двери своего дома. И свои сердца. Мы с папой договорились, что аборт я буду делать в Марракеше. Но когда я оказалась в клинике, то просто не смогла на это пойти. Маленькая жизнь внутри меня – все, что оставалось от прошлого, в котором меня уже покинули столь многие. Поэтому я сохранила Самиру. Мухаммед и Мона меня поддержали. Мы и сейчас с ними очень близки. Благодаря им я познакомилась со своим мужем.
Я склоняюсь над столиком:
– Самира? Ты назвала ее Самирой?
Ясмин кивает.
– Я должен задать один вопрос, – продолжаю я. – Почему ты не вернулась в Швецию, когда Самиру предъявили обвинение?
Она какое-то время колеблется.
– Мы много говорили об этом с Мухаммедом, но он решил, что лучше дождаться приговора. Мы договорились, что если папу осудят, я полечу обратно. Тогда мы смогли бы все прояснить и решение суда бы отменили. Ну а в случае вынесения папе оправдательного приговора я должна была оставаться в Марокко. Какой смысл был бы в том, чтобы еще больше осложнить ситуацию, вернувшись домой и открыв правду о том, что я жива? Мы тогда не осознавали, какая шумиха поднялась вокруг этой темы в Швеции и с какой ненавистью пришлось столкнуться папе.
Ясмин опускает взгляд на выложенную мозаикой столешницу, кончиками пальцев проводя по маленьким блестящим камушкам. Потом она достает новую сигарету.
– А потом его убили, – констатирует Ясмин, и по ее телу пробегает дрожь. – Что мне было делать? Вернуться домой и рассказать Марии, что по моей вине ему размозжили голову? К тому же я была просто раздавлена. Целый месяц практически не вставала с кровати. В первые недели Моне приходилось кормить меня с ложечки, как ребенка.
– В гибели Самира нет твоей вины, – произносит Манфред.
Издав короткий нервный смешок, Ясмин заходится кашлем.
– Мария бы с этим не согласилась. – Ясмин некоторое время собирается с мыслями и продолжает: – У нас были сложные отношения. Она желала добра, изо всех сил старалась, но не видела меня, я имею в виду – не видела меня настоящую. Мария идеализировала Самира и Тома. Возводила их на пьедестал. Я из-за этого сильно на нее злилась, и это отражалось на моем к ней отношении. Но со временем я смогла взглянуть на Марию иначе и по-иному оценить ее. Теперь я ее понимаю – должно быть, очень непросто внезапно обзавестись практически взрослой падчерицей, которая к тому же вляпывается во все возможные проблемы. – Сигарета в ее руке переламывается надвое и падает на столик. – Что теперь будет? – спрашивает Ясмин. – Я попаду в тюрьму?
– Это вне нашей компетенции, – отвечаю я. – Прокурор будет решать, предъявлять ли тебе обвинения. Однако на мой взгляд, у твоего преступления уже вышел срок давности.
– Значит… Никакой тюрьмы?
– Очевидно, нет, – соглашаюсь я. – Но тем не менее тебе придется вернуться домой. Нам необходимо провести допрос в Швеции.
– Домой, – врастяжку повторяет Ясмин, взглядом блуждая по саду. – Теперь мой дом – здесь. Кроме Мухаммеда и Моны никто ничего не знает. Даже мои муж и дочь.
И в следующее мгновение:
– Кто убил моего папу?
Такси ползет сквозь темноту по дороге к отелю в центре Марракеша. Седалище ноет после многочасового перелета и плетеного кресла в саду Ясмин. За окном мельтешит пестрая толпа, уличные торговцы предлагают различные яства, сигналят машины, а между стоящими в пробке лавируют мопеды.