– Ты ей веришь? – спрашивает Манфред, почесывая подбородок.
Пиджак лежит у Манфреда на коленях, а на рубашке под мышкой у него расплывается большое мокрое пятно.
– Да. А ты?
– Тоже.
– Ужасная история, – вздыхаю я.
– М-м.
– Тогда ведь никто не верил Самиру.
Манфред какое-то время колеблется, а потом произносит:
– На самом деле ничего странного. Преступления чести – это реальность. Исходя из тех фактов, которые нам на тот момент были известны, версия была вполне годная. А если бы он сотрудничал со следствием и рассказал правду, ничего из этого не случилось бы.
Закрыв глаза, я пытаюсь мысленным взором окинуть последствия этого немыслимого разоблачения. На ум мне сразу приходит Мария, которая верила в невиновность своего мужа, пока время не заставило ее признать правду или то, что она тогда считала правдой. Мария, которая выгнала Самира из дома. Знаю, это была естественная реакция, только, как теперь выяснилось, последствия ее оказались ужасающими.
– Она все сделала правильно, – говорю я. – И все равно ошиблась.
– Ясмин?
– Нет, Мария. Теперь я должен буду рассказать ей, что Самир Фоукара был невиновен.
53
Когда я подъезжаю к дому, Мария колет дрова. На ней поношенные джинсы и чересчур просторная куртка. Низкое вечернее солнце золотит ее волосы. На замерзшей земле лежит длинная тень от колоды.
Мария ставит на колоду очередное полено и, высоко взмахнув топором, опускает его. Удар выходит идеальный – полено раскалывается надвое и его половинки падают на схваченную инеем траву.
– Привет, – подаю я голос.
Она поднимает глаза.
– И тебе привет.
– С тобой, видать, нужно держать ухо востро, – киваю я на топор в ее руках.
Мария смеется. Наклоняется, чтобы положить на землю топор. Потом собирает чурки и складывает в корзину, чтобы затем без всякой спешки шагнуть мне навстречу.
Она широко и как-то выжидательно улыбается.
– Перекусишь? – спрашивает она.
– С удовольствием.
Мы входим в дом. Мария скидывает деревянные сабо и вносит корзину с дровами в кухню. В старой дровяной плите потрескивает огонь, и в воздухе вьется дымок.
Мария бросает взгляд на кухонные часы.
– Скоро вечер. Как насчет бокала вина?
– Я за рулем.
– Ты ведь можешь побыть здесь.
Я пожимаю плечами, прекрасно сознавая, что именно так и поступлю, и усаживаюсь за кухонный стол.
Мария достает два бокала, вытаскивает из холодильника бутылку белого вина и выкладывает в керамическую чашу оливки. Потом она садится напротив меня и вытирает влажный от пота лоб.
– Нам нужно поговорить, – объявляю я, встретившись с ней взглядом.
Через час за окнами дома уже опустилась тьма. Дрова в плите давно прогорели, а на столе стоят пустые бокалы из-под вина.
Лицо Марии распухло и покраснело от слез, руками она обхватила себя за плечи.
– Почему же она не вернулась, когда Самира схватили? – шепчет Мария.
Я пересказываю ей слова Ясмин, объясняя, что Мухаммед решил дождаться решения суда.
– А после его смерти?
– Об этом ты сможешь спросить ее сама, когда она приедет, – отвечаю я.
Мария глядит в темноту.
– Я не смогу с ней встретиться.
– Конечно, сможешь.
Она изо всех сил трясет головой.
– Никогда.
Мне понятна ее реакция. Неудивительно, что в смерти Самира она обвиняет Ясмин.
– Она и представить себе не могла, – говорю я. – Она была юной и наивной, испытывала чудовищное давление. Самир не должен был поступать так, как он поступил. Он был взрослым. Он должен был понимать, что все это ошибка и что все полетит к чертям.
Мария смеется. Это короткий, безрадостный смех, и у меня вдруг возникает чувство, что смеется она над моей тупостью.
– У тебя нет детей, Гуннар.
– Верно. Ты же знаешь.
– Прости, – тут же одергивает себя она. – Я не это хотела сказать. Просто мне кажется, когда у тебя нет детей, тебе сложно понять, на что готов пойти родитель ради своего ребенка. Самир сделал бы что угодно ради Ясмин, лишь бы только уберечь ее от тюрьмы.
– Она вовсе не обязательно попала бы за решетку. Если Ясмин говорит правду, то смерть Паолы – несчастный случай. Или причинение смерти по неосторожности. Что касается другого аспекта… То, что они утопили труп в море, – это надругательство над телом. За это она бы максимум получила…
Мария поднимает ладонь в знак протеста.
– Благодарю, – прерывает она меня с гримасой отвращения на лице. – Я понимаю. Но Самир явно считал иначе. У него не было доверия к властям. И еще он считал, что именно после переезда в Швецию Ясмин сошла с нужных рельсов.
Пауза.
– Небезосновательно, – добавляет Мария.
Я искоса гляжу на часы. Мне пора ехать домой – приготовить что-нибудь на ужин, чтобы лечь пораньше и хорошенько выспаться.
– И что теперь? – спрашивает Мария.
– Будет расследование. Потом прокурор примет решение, предъявлять ли обвинения Тому или Ясмин. Но у этого преступления, вероятнее всего, уже вышел срок давности.
Мария кивает.
– Мне пора, – говорю я ей.
Замявшись, она принимается ерзать на стуле.
– Милый Гуннар…
– Что?
Она смотрит на меня – внутрь меня – совсем как в тот раз, когда я рассказал ей про Ли, и что-то тает у меня в груди.
– Побудь сегодня здесь. Переночуй у меня. Я не хочу оставаться одна.
Комната погружена во мрак, и слышно только, как свистит за окном ветер. Я лежу в широкой кровати за спиной Марии и обнимаю ее, носом уткнувшись ей в шею. Ее дыхание напоминает мне волну – то накатит, то снова отхлынет. Под рукой я ощущаю трепетное биение ее сердца.
Впервые за двадцать лет я сплю с какой-то другой женщиной, кроме Ли.
Впервые за двадцать лет я делю постель с женщиной, с которой у меня не было секса.
Это необычное ощущение, но оно не лишено приятности. Как будто после долгого отсутствия возвращаешься домой – в руках сумки, и квартира выглядит знакомой, но в то же время немного чужой. Позабытые запахи, вещи, о которых уже не помнишь, что они были у тебя, но увидев – тут же узнаешь. Привычные звуки и шорохи, которые доносятся с улицы или из тамбура.
Это ощущение дарит надежду, и внутри тебя зарождается вера, что другая жизнь тоже возможна.
– Спасибо, – сонно бормочет Мария. – Спасибо, что остался со мной.
Мне кажется, что благодарить ее должен как раз я.
– И за то, что приехал сюда, чтобы рассказать о Ясмин, – добавляет Мария.
– Мы все еще не знаем, кто убил Самира, – отвечаю я.
Я чувствую, как по ее телу пробегает дрожь. Ощущение такое мимолетное, что я не уверен, не показалось ли мне. Тем не менее в погруженной во мрак комнате как будто внезапно становится холодно, и этот холод расползается вокруг.
Я долго сомневаюсь, прежде чем задать свой вопрос.
– Ты что-то видела в тот вечер, когда был убит Самир? Что-то, о чем не стала рассказывать?
Мария
54
– Ты что-то видела в тот вечер, когда был убит Самир? Что-то, о чем не стала рассказывать?
Я вздрагиваю, потому что внезапно, несмотря на тепло пухового одеяла и тепло тела Гуннара, ощущаю холод.
Что мне ответить на этот вопрос? Что я могу сказать?
– Нет, – отвечаю я.
Гуннар удовлетворяется этим и очень скоро засыпает. Его рука на моем плече тяжелеет, а дыхание превращается в глухие всхрапывания. Я осторожно высвобождаюсь из его объятия и переворачиваюсь на спину. Глядя в темноту, пытаюсь объяснить себе то, что объяснить невозможно.
Была ли я тогда той же самой личностью, что сегодня?
Я была порядочной, немного идеалисткой. Считала, что важно соблюдать чистоту и аккуратность, что семья должна питаться домашней едой, что покупать нужно экологичные товары и что нужно помогать тем, кому живется хуже.
Еще я была справедливой – да я и сейчас такая, если честно. Я считаю, что очень важно, чтобы люди несли ответственность за свои поступки, но в то же время у них должна быть возможность получить второй шанс. Возможно, это профессиональная деформация. Быть учителем ведь означает гораздо больше, чем просто передавать знания. Детям еще необходима помощь в овладевании искусством быть человеком.
Никогда не бей лежачего. Извинись, если кого-то обидел. Попроси прощения и обними человека. Не говори неправду.
Была ли я несправедливо строга к Ясмин?
Наверное. Хотя что там. Конечно была.
Только и она утомляла меня до чертиков. Самодовольно, как принцесса, она ворвалась в нашу жизнь. Самир обращался с ней так, словно Ясмин действительно была принцессой. Ясмин, которая пропадала на гулянках ночами напролет и употребляла наркотики в нашем доме, Ясмин, которая намеренно провоцировала меня, напрочь игнорируя советы, которые я давала ей, желая только добра.
Ясмин, тебе стоит подумать о том, какие сигналы ты посылаешь, выходя из дому в такой короткой юбке.
И еще меня бесило, как она вела себя по отношению к Тому. Чаша терпения, очевидно, переполнилась тем вечером, когда она без всякого стеснения льнула к Казимиру прямо у нас под окнами. Во мне тогда словно что-то надломилось.
Том ведь был мне как родной – я знала его с младенчества. Это я помогала ему пережить травлю в школе, это со мной он делился переживаниями о неудавшихся отношениях. Я видела все его взлеты и падения. Наблюдала, как он расправляет крылья. Вырастает в могучее дерево, о котором всегда твердил мой папа: с сильными корнями, мощным стволом и тонкими веточками грез и надежд, которые тянутся к небу.
Я считала, что он заслуживает лучшего.
Никогда в жизни, даже в самом страшном сне я не могла представить, что Том способен причинить ей вред. Глядя на него, я видела все того же пухлого мальчишку, которого только что отметелили приятели. Когда он был рядом с Ясмин, я видела молодого человека, которого раз за разом отвергали. Униженного и преданного.