– Садись, Винсент, нам нужно поговорить.
Я сел.
– Тебе здесь нравится, Винсент?
Я знаками ответил «да», потому что мне в самом деле нравилось. Единственное, что было здесь плохо – нам нельзя было заводить собак, потому что у многих сотрудников была аллергия. Мне было от этого очень грустно. Я действительно хотел бы снова иметь собаку, такую же пятнистую, какой была Элла.
– Как ты считаешь, у нас ты развиваешься?
«Что ты имеешь в виду?» – знаками спросил я.
– Что ты узнаешь новое, твоя жизнь… меняется и, возможно, становится лучше.
Я ничего не понял.
Я не хотел, чтобы моя жизнь менялась. И лучше она стать тоже не могла, потому что и так была почти идеальной. Мне очень нравились мое жилье, работа и Бьянка.
Единственное, что мне не нравилось – это когда я начинал думать о Ясмин и папе Самире.
Как бы там ни было, в тот день я был дома у мамы.
Она вышла в сад, но вернулась совсем не скоро. Я не видел, когда она вернулась, потому что смотрел «Нетфликс», но слышал, как открылась входная дверь и мама стала вытирать ноги о коврик.
Я продолжал смотреть свой сериал. Я уже посмотрел три серии и прервался только один раз, чтобы сходить пописать. И вот, когда я уже почти досмотрел третью серию, в дверь позвонили.
Мама пошла открывать, кто-то вошел, и я услышал, как она разговаривает с мужчиной.
Мне стало любопытно, кто это, и я спустился, чтобы посмотреть. Я не собирался шпионить или подслушивать, я так больше не делал, но когда уже собирался войти в кухню, то заметил, что мама плачет, и узнал мужчину, с которым она разговаривала, и вспомнил, что он мне раньше говорил.
Меня зовут Гуннар, я полицейский. Мы с тобой уже встречались много лет назад, когда умерла Ясмин.
Когда я его увидел, мне снова стало трудно дышать и стало покалывать ладони, так что я не пошел в кухню, а остался стоять за дверью и принялся смотреть в щелочку.
Гуннар сидел близко к маме и держал ее за руку.
– Я еще не сообщила Винсенту, что Ясмин жива, – сказала мама и высморкалась. – Не знаю, как ему об этом сказать.
Я так сильно удивился, что едва не упал на пол.
Ясмин жива?
В то же время я обрадовался – так же сильно, как когда мы с Бьянкой стали парой, – потому что Ясмин была моей сестрой и моим лучшим другом.
– Просто скажи как есть, – ответил маме Гуннар. – Он поймет. Даже лучше многих, как мне кажется.
Мама кивнула, оторвала кусок салфетки и вытерла у себя под носом.
– Но ты же не об этом хотела со мной поговорить?
Мама покачала головой и какое-то время сидела молча. Она смотрела в окно, а лицо у нее было печальное.
– Это сделал Том, – очень тихо проговорила мама. Но я все равно услышал – я слышу почти как хомяк, а у них очень хороший слух, потому что по ночам, когда вокруг темно, они не спят, и вместо глаз им приходится использовать уши.
Потом мама рассказала Гуннару, что видела, как папу Самира в лесу убил Том. Она ничего не сказала полиции, потому что считала, что будет несправедливо, если Том окажется в тюрьме.
Я сильно разозлился на маму, так сильно, что хотел ударить кулаком в стену. Я же все время думал, что это я виноват в том, что папа Самир умер. А теперь оказалось, что я так долго молчал напрасно.
– Это все моя вина, – всхлипнула мама, опустив голову. – А теперь Том едва не забил до смерти свою жену. И это тоже моя вина. Я должна была положить этому конец еще тогда. Я должна была…
Гуннар поднял руку, как будто хотел погладить маму по голове, но передумал и вместо этого почесал подбородок – он явно не очень-то умел утешать людей.
– Все образуется, – сказал он. – Мы пройдем через это вместе, день за днем. Со временем тебе станет легче. Со временем все сглаживается. Спроси меня, уж я-то знаю.
Но мама все плакала и плакала.
Увидев ее такой расстроенной, я больше не мог на нее злиться, вся злость испарилась – так бывает, когда долго кипятишь воду, и в кастрюле становится пусто, а в воздухе пахнет паленым. К тому же я понял, что сделал то же самое. Я ведь не рассказал о Ясмин и папе Самире, и о шприце, и об утесе, потому что не хотел, чтобы папа Самир оказался в тюрьме.
А в том, что я так долго был немым, были и свои плюсы – мне не пришлось разговаривать с массой скучных людей, с которыми я не хотел разговаривать. Еще я выучил язык жестов. Я ведь могу столкнуться с глухим человеком, которому будет нужна помощь, и тогда я смогу общаться с ним жестами. А Бьянка вообще считала мое молчание очень интересным.
– Ты такой загадочный, Винсент, – говорила она.
Когда Гуннар закончил утешать маму, они долго сидели в тишине.
Когда люди вместе молчат, это может означать две вещи: им вдвоем очень скучно, или они очень хорошо друг друга знают и у них нет нужды все время о чем-то болтать.
Я задумался, какой вариант подходит маме с Гуннаром.
Гуннар долго смотрел на нее. Потом погладил по голове и даже не стал чесать подбородок. Потом он потянулся к ней и поцеловал ее в губы. Не чмокнул, а поцеловал по-настоящему. Так мы целуемся с Бьянкой.
Тогда я понял, что они влюблены.
Бьянка поправляет мне рубашку.
– Ты не застегнул одну пуговку.
Мама отступает на шаг назад и смотрит на меня.
– Винсент, какой же ты стильный!
– Знаю, – отвечаю я. – Я уже два раза смотрелся в зеркало.
Мама вдруг замирает посреди комнаты, словно что-то увидев. Потом, наморщив лоб, подходит к письменному столу и наклоняется к пробковой доске, которая висит над столом.
– Эта фотография, – мама показывает на снимок Ясмин, где она еще малышка и сидит на пляже в оранжевых надувных нарукавниках.
– Да?
– Кто на ней?
– Ясмин, – отвечаю я. – Когда она была маленькой. И собиралась купаться в море.
Мама еще ближе наклоняется к доске и внимательно смотрит на фото.
– Нет, это не она, – говорит мама, вытаскивает кнопку и снимает фото с доски. Потом бросает взгляд на оборотную сторону фото и замирает спиной ко мне.
– Что ты делаешь? – Мне любопытно.
– Где ты взял эту фотографию?
– Нигде.
– Винсент!
Но я ничего не отвечаю маме, потому что мне снова хочется побыть немым.
– Винсент, – снова повторяет мама. – Это важно. Я на тебя не сержусь, мне просто нужно, чтобы ты рассказал, где взял это фото.
– В комнате Ясмин. Мне хотелось иметь ее фото.
Мама надолго замолкает. Потом кладет фотографию к себе в сумочку.
– Мне нужно ее взять. Я позабочусь о том, чтобы у тебя было новое фото Ясмин. Мы вместе вставим его в рамочку. Договорились?
Я ничего не отвечаю, я все еще обижен.
– Идем? – предлагает мама. – Я довезу вас до ее отеля и заеду за вами в два часа. Согласны?
– Ты это уже говорила.
– Ты завел будильник на два часа?
– Не будильник, мама, а мобильник.
Мы выходим из квартиры, спускаемся вниз по лестнице и садимся в мамину машину.
Я смотрю на Бьянку. Она тоже очень красиво выглядит в синем платье и красной стеганой куртке. День сегодня тоже очень красивый, небо просто суперголубое, на нем ни облачка, а на деревьях и кустах уже проклюнулись маленькие зеленые почки, которые блестят на солнце.
Они напоминают мне Бьянкин бисер.
Снег уже растаял, и воздух такой теплый, что уже можно ходить без куртки.
Мама рассказала, что теперь Тома будут судить. И за то, что он убил Самира, и за то, что тот так избил жену, что она чуть не умерла. А Ясмин не будут судить, потому что у того преступления, которое она совершила, уже вышел срок давности. Это значит, что оно больше не имеет никакого значения и всем все равно.
У того, что Том сделал с Паолой, тоже вышел срок давности, хотя я считаю, что это неправильно. Она ведь действительно умерла, и ее завернули в ковер и бросили в море, хоть это и было очень давно.
Мама стала немного веселее.
Мне кажется, это потому, что я снова начал разговаривать в тот самый день, несколько месяцев назад. Но не только поэтому, конечно. Когда мы праздновали Новый год, она кое-что сказала:
– Я сделала то, что было сделать непросто, и мне стало легче, хотя должно было стать еще сложнее.
Потом она сказала:
– Прости, все это звучит слишком запутанно.
А потом:
– Ой, вообще забудь об этом.
Но мне ничего не показалось запутанным. Я все понял.
Мама тормозит у отеля. Стены у него из желтого кирпича, а над большими окнами натянуты полосатые бело-желтые маркизы, которые слегка запылились. Перед входом расстелен красный ковер.
– Ты не хочешь пойти с нами? – спрашиваю я.
Она с улыбкой качает головой, но глаза у нее грустные.
– Мне нужно еще немного времени, дорогой. Но я обязательно с ней увижусь, обещаю.
Я узнаю ее сразу, хотя волосы у нее стали немного серыми, а лицо выглядит теперь более худым и как будто угловатым. Она сидит в кресле и смотрит в окно. На коленях у нее сумочка, расшитая разноцветным бисером.
– Вон она, – говорю я Бьянке, указывая на Ясмин, и сжимаю ее ладонь. – Вон там сидит моя сестра.
– О, какая крутая сумочка, – выдыхает Бьянка.
Мы делаем еще несколько шагов, и тут Ясмин замечает меня. Она вскакивает с места и бежит к нам.
– Винсент! – восклицает она и крепко-крепко меня обнимает.
Я обнимаю ее в ответ.
Мы долго стоим. Как будто хотим друг друга утешить, но утешение нам не нужно. Мы и так уже суперсчастливы.
Закончив обнимать меня, Ясмин здоровается с Бьянкой. Потом Ясмин оборачивается к девушке в кожаной куртке, которая стоит прямо у нее за спиной.
Когда я обращаю внимание на эту девушку, мне становится страшно. Она выглядит ровно так, как выглядела Ясмин перед тем, как исчезнуть. Волосы, глаза, даже одежда – как будто они близнецы, хоть Ясмин, конечно, гораздо старше.
– Познакомься с Самирой, Винсент. Это моя дочь.
Самира протягивает руку, и я ее пожимаю.
– Поздравляю, – говорит Ясмин. – Теперь ты дядя, Винсент.