Разумеется, это случится не сразу, людям нужно время, чтобы осознать произошедшее. Но настанет день, когда они заметят перемены, и тогда медиков можно будет сдать в утиль или приставить к другой работе.
Он чувствовал себя сильным, как никогда. Достаточно сильным, чтобы, если в том возникнет нужда, пешком вернуться обратно в Промежуток.
— Без тебя мы ни за что бы не выбрались, — с чувством проговорила Китти. — Твое безрассудство придало нам решимости.
— Пожалуйста, постарайся не забыть об этом, — улыбнулся Альден, — когда через несколько дней снова станешь молодой.
Шкуры и жир больше не нужныПеревод С. Удалина
Лейтенант Нед Бентон остановил своего буланого и выпрямился в седле, будто хотел раздвинуть горизонт и заглянуть немного дальше.
Ведь дальше лежало то, по чему он истосковался, о чем он мечтал четыре года, среди крови и пота, страха и голода, холода и жары. Мечтал в пыли Геттисберга и в утренних туманах лагерей на Миссисипи, в бесконечности маневров и контрманевров, кажущейся победы и убийственно-очевидного поражения. То, что всегда оставалось с ним в те годы бедствий, мытарств и горечи, когда он служил в армии Юга.
Ведь это — наконец-то! — была земля Бентона, раскинувшаяся на много акров под закатным солнцем Техаса. Земля Бентона и его скот… но шкуры и жир больше не нужны. Ведь в новых городках со странными именами, выросших как из-под земли там, где Миссури поворачивает к северу, происходили удивительные вещи. Эти города жаждали заполучить техасский скот — не шкуры и жир, а мясо. Мясо для голодного Востока, мясо, которое стоило неплохих денег.
Он слышал об этом еще до того, как переправился через Миссисипи… об огромных стадах, что стекались на север, преодолевая ветры, бури и метели, перебирались через реки и оставляли за собой облака пыли, реявшие в небе, словно походные знамена. И это было только начало… ведь Техас изобиловал стадами, полудикими, никому толком не нужными — те, кто нуждался в деньгах, иногда отправляли животных на забой ради шкур и жира, вот и все. Этих денег, совсем небольших, едва хватало, чтобы свести концы с концами и удержаться на грани мало-мальски достойной бедности.
Но теперь все изменится, ведь стада направляются на север. Стада, что сулят богатство. Богатство принесет старикам достаток, к которому они всегда стремились, хотя никогда и не говорили об этом. Деньги на дом, который Бентон и Дженни собирались построить, когда он вернется с войны. Деньги на лошадей и свежевыкрашенный забор вокруг дома…
Он причмокнул, подгоняя буланого. Конь тронулся по едва заметной тропе среди высокой, по колено, травы, что колыхалась, словно морские волны, под ветром, дующим над низинами.
«Осталось совсем чуть-чуть, — говорил себе Бентон. — Совсем чуть-чуть, и я доберусь до ранчо». Вспоминая, он прикрыл глаза, как делал много раз за эти долгие четыре года… и опять увидел окруженный тополями большой серый дом из тесаных бревен, услышал радостный лай Бродяги и суетливое, испуганное квохтанье матушкиных кур.
Бентон открыл глаза и увидел всадника: тот появился на тропе, шедшей через низины, пока он грезил о доме под тополями.
Прищурившись против солнца, Бентон разглядел всадника. Джейк Роллинс уже много лет скакал под клеймом «Якоря» Дона Уотсона. Как только Бентон узнал Джейка Роллинса, он тут же вспомнил, что этот человек ему не нравится.
Крупный вороной конь Роллинса принял в сторону и остановился. Бентон осадил своего буланого.
— Здорово, Джейк, — сказал он.
Роллинс сощурил глаза.
— Ты едва не напугал меня, Нед, — ответил Роллинс. — Не ожидал тебя здесь…
— Война окончилась, — объяснил Бентон. — Ты наверняка слышал.
— Конечно слышал. Конечно, все правильно, но… — Он помедлил, а потом выпалил: — Но мы слышали, что ты погиб.
Бентон покачал головой:
— Десятки раз ходил на волосок от смерти, но меня так и не подстрелили.
Роллинс выдавил сквозь зубы мерзкий смешок.
— Эти янки — никудышные стрелки.
«Ничего веселого, — подумал Бентон. — Ничего такого, о чем можно шутить. Особенно если повидаешь с мое».
— Они вовсе не плохие стрелки, — сказал он. — И не дураки подраться. Не так-то просто утереть им нос. — Он помолчал, глядя на многие мили колышущейся травы, и добавил: — По правде говоря, это они нам утерли нос.
— Ребята будут рады тебя видеть, — сказал Роллинс, заерзав в седле.
— Я тоже буду рад, — сдержанно ответил Бентон.
«Мне не нравится этот человек, — подумал он. — И не нравился никогда, за свой поганый язык и косой, давящий взгляд. Но все равно приятно видеть его. Приятно видеть кого-то своего. Приятно слышать, как он запросто говорит о людях, которых ты знаешь».
Роллинс поднял поводья, подавая скакуну знак ехать дальше.
— Увидимся, — сказал он.
Бентон слегка пришпорил буланого и в тот же миг ощутил нечто вроде толчка между лопаток — крохотные танцующие ножки протопали по спине, предупреждая об опасности. Хорошо знакомый по многим сражениям сигнал, словно то, что превыше зрения и слуха, заботится о тебе и оберегает тебя.
Быстро развернувшись в седле, Бентон уже почти спрыгнул, когда заметил револьвер в руке Роллинса и его лицо под широкополой шляпой — холодное, безжалостное, обратившееся в лед и гранит. Вытаскивая левую ногу из стремени, Бентон жестоко расцарапал шпорой бок буланого. Испуганное, рассерженное животное поднялось на дыбы и замолотило копытами по воздуху, тряся головой так, что задребезжала цепочка на удилах.
Револьвер в руке Роллинса рявкнул с внезапной ненавистью, и буланый дернулся от удара пули. Ноги Бентона коснулись земли, он отпрыгнул в сторону, освобождая коню место для падения, а рука его тем временем рванулась к шестизаряднику.
Револьвер Роллинса прогремел еще раз, но конь затанцевал под ним, и пуля ушла в молоко, просвистев в траве на уровне лодыжки. Ледяное лицо всадника расплылось в гримасе страха, и в это мгновение правый револьвер Бентона взбрыкнул и уперся ему в запястье. Конь Роллинса испуганно отпрыгнул, а сам он, словно привязанная тряпичная кукла, стал раскачиваться из стороны в сторону в такт движениям скакуна, безвольно хватаясь за луку седла, меж тем как по его яркой белой рубашке растекалось алое пятно.
Роллинс обмяк и соскользнул вниз, а конь совсем обезумел. Бросившись вперед, Бентон схватил волочившиеся по земле поводья и повис на шее скакуна, но тот продолжал сопротивляться, лягаться и шарахаться, со стуком волоча за собой что-то тяжелое, застрявшее в стремени.
По-прежнему крепко сжимая поводья, Бентон потихоньку передвигался к седлу, пока не уцепился за стремя и не высвободил засевший там сапог. Конь присмирел, но все еще фыркал, беспокойно и подозрительно.
Роллинс лежал в примятой траве, нелепо растопырив руки. Бентон понял, что он мертв. «Готов», — подумал Бентон с безошибочной и беспристрастной убежденностью, почувствовав слабость при взгляде на труп.
Он медленно вывел скакуна Роллинса обратно на тропу. Неподалеку лежал его собственный конь, получивший пулю прямо в горло в тот момент, когда поднимался на дыбы.
Бентон остановился и посмотрел на него.
«Черта с два мне теперь обрадуются дома, — подумал он. — Черта с два».
Верхом на вороном Бентон поднялся на холм, склон которого спускался к ранчо, окинул взглядом постройки и понял, что все здесь выглядит ветхим, запущенным и безлюдным. Когда-то ранчо казалось ему огромным, цветущим и полным жизни. Возможно, потому, что Бентон в те времена еще не видел ничего такого, с чем его можно было бы сравнить. Например, плантаций на берегах Миссисипи, или чистеньких, ухоженных ферм Пенсильвании, или усадеб на реках Виргинии.
Тонкая струйка дыма поднималась над кухонной трубой, и больше не было никаких признаков жизни. Ни суеты на крохотном дворе, ни беготни вокруг коровника. Ни звука, ни движения. Только лениво вьющийся дымок на фоне заходящего солнца.
Понукая вороного, Бентон спустился с холма.
Никто не вышел на крыльцо и не встретил его. И Бродяга не выскочил из-за угла, чтобы предупредить о появлении гостя. Никто не окликнул его ни из барака для работников, ни из коровника.
Когда же Бентон сам решил крикнуть, язык вдруг онемел, в горле пересохло. Так он и спустился — в молчании.
Он подъехал к коновязи. Уныло ковырявшийся в земле петух скептически посмотрел на него, склонив голову, а затем вернулся к своему занятию.
Бентон медленно поднялся по расшатанным ступенькам крыльца, потянулся к дверной ручке и замер в нерешительности. Постоял неподвижно и наконец постучал в дверь.
Из-за двери ответило глухое эхо, и он постучал еще раз. Послышались медленные шаги, и дверь отворилась.
Там стоял… старик, гораздо старше того мужчины, которого помнил Бентон, старше, чем он вообще мог себе представить.
— Пап!
Долгое мгновение старик смотрел на него так, словно не узнавал. А затем вцепился в его локоть костлявой, но твердеющей с каждым мигом рукой.
— Нед! — проговорил старик. — Мальчик мой!
Он втащил Бентона за порог и захлопнул дверь, скрывая из виду пустой двор и безмолвный коровник, роющегося в земле петуха и расшатанные ступеньки просевшего крыльца.
Бентон обнял старика за плечи и на краткое мгновение прижал к себе. «Какой маленький, — подумал он, — какой жилистый и сухой… словно старый пастуший конь, с дубленой шкурой и стойким нравом».
Голос отца звучал слабо, едва не сползая на шепот:
— Мы слышали, что тебя убили, Нед.
— Даже не задели, — ответил Бентон. — А где же мама?
— Твоя мать больна, Нед.
— А Бродяга? Почему он меня не встретил?
— Сдох Бродяга, — сказал отец. — Попал под телегу. Стал уже не таким проворным, как прежде, и не смог вовремя отпрыгнуть.
Бок о бок они молча вошли в темный дом, а возле двери в спальню старик отступил в сторону, пропуская сына вперед.
Сразу за дверью Бентон остановился, и взгляд его внезапно затуманился при виде пожилой женщины, приподнявшей седую голову над подушкой.