Он услышал ее голос, слабый и дрожащий, но исполненный прежней, памятной ему нежности:
— Нед! Мы слышали…
Он бросился к ней и опустился на колени перед кроватью.
— Да, я знаю. Но это неправда. Много есть таких рассказов, и многие из них оказываются неправдой.
— Жив, — произнесла мать так, словно сама до конца не верила в это. — Жив и здоров, и снова дома. Мой мальчик! Дорогой мой мальчик!
Он прижимал ее к себе, а мать тонкой рукой гладила его волосы.
— Я молилась за тебя. Молилась, молилась и…
Она тихо всхлипнула в быстро наступающей темноте, продолжая гладить его, и на миг Бентон испытал, как в детстве, ощущение безопасности, тепла и любви.
Под ногами отца скрипнула половица, Бентон поднял голову и оглядел спальню в первый раз с того момента, как зашел туда. Простая, строгая, почти бедная обстановка, хранившая дух дома. Лампа с закопченным колпаком на обшарпанном буфете. Выцветшая картина: овцы на берегу ручья. Треснувшее зеркало на вбитом в стену гвозде.
— Я немного приболела, — сказала мать, — но теперь быстро поправлюсь. Ты для меня — лучшее лекарство.
Отец, стоявший по другую сторону от кровати, горячо закивал.
— Она поправится, сынок. Очень горевала из-за тебя.
— А как дела у остальных? — спросил Бентон. — Я проведаю их завтра, а сейчас просто хочу…
Отец снова покачал головой:
— Больше здесь никого нет.
— Никого? Но работники…
— И работников нет.
В комнате повисла тишина — холодная, напряженная. В последних лучах солнца, проникавших в западное окно, отец внезапно показался измученным и сломленным: старик со сгорбленными плечами и глубокими морщинами на лице.
— Джинго Чарли ушел сегодня утром, — заговорил отец. — Он был последним. Я собирался рассчитать его еще месяц назад, но он отказался уходить. Уверял, что все наладится. А сегодня утром взял и ушел.
— Но ранчо без работников… — начал Бентон.
— Нет больше ранчо.
Бентон медленно поднялся на ноги. Мать сжала его руку двумя ладонями.
— Не принимай близко к сердцу, — сказала она. — У нас все-таки есть дом и немного земли.
— Банк продал нашу землю, — объяснил отец. — Мы взяли ссуду на лечение твоей матери и на другие дела. А банк разорился и продал нашу землю. Ее купил Уотсон.
— Но он поступил с нами по-людски, — добавила мать. — Старый Дэн Уотсон оставил нам дом и десять акров земли. Сказал, что не может забрать все у своих соседей.
— Закладная была у Уотсона?
Отец покачал головой:
— Нет, у банка. Но банк разорился и продал землю. А Уотсон купил ее у банка.
— Значит, это Уотсон запретил ее выкупать?
— Нет, это банк запретил и продал землю Уотсону.
— Понятно, — сказал Бентон. — А что стало с банком?
— Снова работает.
Бентон прикрыл глаза, чувствуя, как его накрывает усталость, накопленная за четыре долгих и горьких года, ощущая запах разбившихся надежд. В голове все смешалось. Но оставалось еще одно дело. Еще один вопрос.
Он открыл глаза.
— А как поживает Дженни Лэтроп?
— Ну так ведь, — ответила мать, — когда она услышала, что ты…
Ее голос дрогнул и сменился молчанием.
— Когда она услышала, что меня убили, — безжалостно закончил за нее Бентон, — то вышла замуж за другого.
Мать кивнула, оторвав голову от подушки.
— Она думала, что ты уже не вернешься, сынок.
— За кого?
— Так ты же его знаешь, Нед. Это Билл Уотсон.
— Сын старого Дэна Уотсона.
— Правильно, — сказала мать. — Бедная девочка. Он ведь ужасный пьяница.
Город Бедствие ничуть не изменился за последние четыре года. Он все так же торчал среди ветра и пыли на голой равнине, что тянулась до самого подножья Кустистых холмов. Старая деревянная вывеска над лавкой болталась на одном гвозде, как и шесть лет назад, когда ее сорвало ветром. Коновязь до сих безумно кособочилась, словно целая вереница пьянчуг брела, пошатываясь, по центральной улице. Перед банком все еще булькала грязная лужа, не успевавшая просохнуть от одного ливня до другого.
Бентон ехал по улице, и ему казалось, будто он никогда не уезжал отсюда. «Такие города, как Бедствие, никогда не меняются, — говорил он себе. — Просто становятся все грязнее, дома ветшают с каждым годом, доски постепенно отваливаются, а сорванную кровлю не заменяют новой. Однажды этот город возьмет да и исчезнет без следа».
Один конь был привязан к столбу возле банка, и еще несколько — перед салуном «Одинокая звезда». Из-за угла лавки выкатился фургон, который тащила упряжка крупных серых лошадей.
Бентон подал вороного в сторону, освобождая дорогу, а сам посмотрел на мужчину и девушку в фургоне. Грузный мужчина в годах, с широкой грудью и густой, нестриженой, седеющей бородой, сидел на передке, держа в одной руке вожжи, а в другой сжимая длинный кнут. Лицо девушки закрывала тень от соломенной шляпы.
«Я почему-то знаю этого человека», — подумал Бентон.
И тут же вспомнил. Это же Мэдокс. Старый Боб Мэдокс с «Опрокинутого Эй». Почти сосед.
Бентон осадил вороного и повернулся к остановившемуся фургону.
Мэдокс бросил на него взгляд, в котором ощущалась недюжинная сила. Широкая, словно бочка, грудь, руки толщиной с добрый окорок и голубые глаза, прищуренные под полуденным солнцем.
Бентон протянул ему руку:
— Узнаешь меня? Я Нед Бентон.
— Конечно, — ответил Мэдокс. — Конечно, я узнаю тебя, мальчик. Значит, ты вернулся домой.
— Вчера вечером.
— Ты должен помнить мою дочку, — сказал Мэдокс. — Ее зовут Элен. Сними эту проклятую шляпу, Элен, чтобы можно было разглядеть твое лицо.
Она сдернула шляпу — та повисла на ремешке — и посмотрела смеющимися глазами на Бентона.
— Хорошо, когда соседи возвращаются, — сказала она.
Бентон приложил руку к своей шляпе.
— Последний раз я видел тебя, Элен, когда ты была маленькой девочкой с веснушками и смешными косичками.
— Черт возьми, да она и теперь ходит с косичками, — сказал старый Мэдокс. — Прячет их только тогда, когда выезжает в город. Не иначе как задумала свести родную мать с ума. Носит штаны своего брата каждый божий день и ведет себя как мальчишка.
— Отец! — одернула его Элен.
— Должна была родиться мальчишкой, — продолжал Мэдокс. — И дерется прямо как дикая кошка.
— Мой отец с годами совсем забыл о приличных манерах, — пожаловалась Элен Бентону.
— Заходи как-нибудь, — сказал Мэдокс. — И не тяни с этим. Надо кое о чем поговорить.
— О продаже земли с молотка?
Мэдокс сплюнул под колеса.
— Да, черт возьми. Похоже, нас всех обвели вокруг пальца.
— А как дела у братьев Ли?
— Так же, как у всех остальных.
Мэдокс скосил глаза на вороного.
— Разъезжаешь на коне с «Якоря», — сказал он безразличным тоном.
— Обменял на своего, — объяснил Бентон.
— Несколько парней с «Якоря» сидят сейчас в «Одинокой звезде», — предупредил Мэдокс.
— Спасибо, — ответил Бентон.
Мэдокс щелкнул кнутом, и упряжка тронулась. Элен помахала Бентону, он помахал в ответ.
Он постоял немного посреди улицы, провожая взглядом громыхающий фургон, а затем развернул коня и направился к «Одинокой звезде».
Кроме ребят с «Якоря» и бармена, там никого не было. Бармен дремал, облокотившись на стойку. Остальные собрались за столом, погрузившись в карточную игру.
Бентон переводил взгляд с одного игрока на другого. Джим Вест, старший пастух, Индеец Джо и Змей Макафи — все они сидели лицом к нему, — Фрэнк Холл, Эрл Эндрюс и еще один, который как раз обернулся. Парень, конечно, сильно изменился, но не настолько, чтобы Бентон его не признал. Билл Уотсон был в точности как его краснолицый отец, только моложе.
Младший Уотсон снова оглянулся, словно кто-то пошлепал его по плечу, замер на мгновение, а потом вскочил со стула, положив свои карты на стол рубашкой вверх.
— Привет, Билл, — сказал Бентон.
Уотсон не ответил. Все забеспокоились, задвигали стульями и побросали карты.
— Я приехал на коне с клеймом «Якоря», — объявил Бентон. — Надеюсь, никто не против?
Молодой Уотсон облизал губы.
— Откуда у тебя конь с клеймом «Якоря»?
— Забрал у Роллинса.
Вест поднялся со стула.
— Роллинс не появлялся на ранчо со вчерашнего вечера.
— Вы найдете его на старой короткой дороге, если двинетесь прямо на север от своего жилища, — сказал Бентон.
Билл Уотсон неуверенно шагнул вперед.
— Что у вас с ним приключилось, Нед? — спросил он.
— Роллинс хотел выстрелить мне в спину.
— Должно быть, ты дал ему повод, — вскинулся Вест.
— Сдается мне, кто-то мог распустить слух о том, что я не вернусь домой, — сказал Бентон. — И есть подозрение, что за тропой могли присматривать.
Никто не шевельнулся. Внутри салуна не раздалось ни единого звука. Бентон следил за выражением на их лицах. Уотсон напуган. Вест рассержен, но не рискнет схватиться за оружие. По лицу Индейца Джо трудно было что-то определить.
— Я плачу за выпивку, — произнес наконец Уотсон.
Никто не сдвинулся с места. Никто даже не взглянул в сторону барной стойки.
— Я не пью, — резко ответил Бентон.
Все то же молчание — молчание и неподвижность тех, кто стоял вокруг стола.
— Я даю вам, койоты, шанс решить все в честном бою, — сказал Бентон.
Лицо Уотсона окаменело, и только губы шевелились, выдавливая слова.
— Ни у кого из нас нет желания стреляться с тобой, Бентон.
— Если оно вдруг появится, — предупредил Бентон, — не обвиняйте меня в том, что произойдет.
Он долго стоял в дверях и наблюдал за ними. Никто не шевелился. Карты лежали на столе, игроки стояли на месте.
Бентон развернулся, нарочито медленно, а затем быстро шагнул за дверь, чувствуя, как холодок пробегает между лопатками, как раз в том месте, куда может прилететь пуля.
И вот он уже снова на улице, омываемый солнечным светом. Пуля так и не прилетела. У парней с «Якоря» не хватило духа.