На мгновение он застыл в нерешительности, и это мгновение было очень долгим.
Всадники — черные силуэты на фоне луны — перевалили через гребень и начали спускаться. Они ехали в полной тишине. Подпрыгивающие копыта вздымали серебристые облачка пыли.
Бентон быстро пригнулся и побежал, но люди на гребне уже заметили его и рванули следом.
Бентон обернулся… и понял, что последняя надежда угасла. Грей закричал, услышав топот копыт, но не мог знать, что это парни с «Якоря». Он просто рискнул, поставив на то, что они могут там оказаться.
И они там оказались.
Четверо всадников, выстроившихся в шеренгу, натянули поводья, останавливая коней на скользком склоне, и посмотрели на Бентона, словно костлявые черные грифы, рассевшиеся на ветвях.
Бентон стоял неподвижно, мысленно перечисляя всех. Вест, старших пастух на землях «Якоря», Индеец Джо, Змей Макафи и сам старый Дэн Уотсон.
Уотсон довольно усмехнулся в бороду:
— Без оружия? Можете себе представить, грозный Нед Бентон оказался в самый нужный момент без оружия!
— Так я его пристрелю? — спросил Индеец Джо, поднимая револьвер.
— Хорошо бы, — проворчал Уотсон.
Индеец Джо прицелился с сильно преувеличенной тщательностью.
— Сначала я его немного пощекочу, — сказал он.
— Перестань, — брезгливо бросил Уотсон. — Если собрался стрелять, целься прямо между глаз.
— Так неинтересно, — пожаловался Индеец Джо.
— Хочешь что-нибудь сказать? — обратился Уотсон к Бентону.
Бентон покачал головой.
Если он сейчас развернется и побежит, то не успеет проделать и дюжины футов, прежде чем свинцовый град остановит его.
По склону горы прошуршал камень. Вест встревоженно подобрался в седле.
— Что это? — спросил он.
— Ничего, Вест, — рассмеялся Змей. — Ты просто стал слишком пугливым, вот и все. Готов стрелять в каждую тень.
Индеец Джо нарочито медленно поднял револьвер. Бентон уставился прямо в жуткое дуло.
Револьвер вспыхнул яростно-красным огнем, пуля просвистела над головой Бентона, взъерошив его волосы.
— Бог ты мой, промазал! — с притворной досадой крикнул Индеец Джо.
— Я же сказал тебе: перестань! — вскинулся на него Уотсон.
Индеец Джо был само раскаяние.
— В другой раз буду точней.
Он снова прицелился, и Змей зарычал на него:
— Да не тяни ты, черт возьми!
— На этот раз я завалю его, — сказал Индеец Джо, — или босс окончательно взбесится. Прямо между глаз, как он и сказал. Прямо между…
Где-то выше на холме рявкнула винтовка, и Индеец Джо замер, стоя в стременах, тело его стало напряженным, негнущимся.
Вест вскрикнул от неожиданности. Конь Индейца Джо взбрыкнул и сбросил всадника, чье твердое тело внезапно превратилось в перекатывающийся пустой мешок.
Змей с проклятиями развернул скакуна и потянулся за револьвером. На вершине холма снова заговорила винтовка. Змей сжался, схватился за горло и закричал, но крик обернулся свистящим, клокочущим хрипом. Чернота хлынула из горла сквозь растопыренные пальцы, и он вывалился из седла, а конь помчался к устью каньона.
Бентон нырнул к сверкающему револьверу, который выпал из руки Змея, а с вершины холма, точно удар молота, грянул еще один выстрел. Конь заржал от боли; далеко внизу послышалась торопливая дробь копыт.
Подобрав оружие, Бентон резко развернулся. Но тут же услышал рев шестизарядного и почувствовал, как пуля просвистела рядом с ребрами.
Дэн Уотсон, освещенный луной, подходил неторопливо, но решительно, целясь от бедра. За спиной у Дэна лежал его конь, сраженный винтовочным выстрелом с холма.
Шляпа слетела с головы Уотсона, лунный свет сверкал в его бороде. Опустив широкие плечи, он косолапил на своих кривых ногах, словно разъяренный медведь.
Бентон вскинул револьвер Змея — слегка неуклюже из-за непривычной ручки. «Тяжелая пушка, — подумал он. — Тяжелей любой из тех, что побывали в моих руках. Слишком тяжелая, тянет ствол вниз».
Уотсон снова выстрелил. Что-то чиркнуло по уху Бентона и прожужжало мимо, обдув ветром его щеку.
Напрягая все силы, Бентон поднял ствол и спустил курок. Большой револьвер Змея дернулся в его руке… потом дернулся снова.
Уотсон сбился с шага и остановился, будто от удивления.
Затем пальцы его разжались, и Уотсон зарылся лицом в землю.
Выше по склону холма затрещали кусты, и каскад катящихся камней почти заглушил удары копыт.
Бентон крутанулся на месте, подняв руку с револьвером. Два всадника пробивались к нему сквозь заросли.
Один из них помахал винтовкой и взвизгнул голосом баньши:
— Сколько мы уложили?
— Джинго! — закричал Бентон. — Джинго! Ах ты, старый…
Тут он разглядел второго всадника, и слова прилипли к его языку.
Камни осыпали его сапоги, когда Элен Мэдокс натянула поводья и остановилась в шести футах от Бентона.
Джинго уставился на три трупа, разбросанных по склону холма.
— Я так понимаю, на этом все кончено.
— Их было четверо, — ответил Бентон. — Вест, должно быть, сбежал.
— Черта с два! — отрезал Джинго. — А это что еще за чудак?
Он показал пальцем, и Бентон рассмеялся… необычайно нервным смехом.
— Это Грей, — объяснил он. — Я поймал его, и он выложил все. Обещал подтвердить в суде.
— Мертвецы — чертовски плохие свидетели, — язвительно заметил Джинго.
— Он не мертвый, — возразил Бентон. — Просто холодный, как селедка.
— Молодой Уотсон тоже, должно быть, где-то здесь, — предположил Джинго. — Давай его выследим?
Бентон покачал головой:
— Билл Уотсон уже в пути и никогда не вернется сюда.
Джинго с прищуром посмотрел на него:
— А девчонка с ним?
— Думаю, да, — ответил Бентон.
— А неплохо мы разобрались с их коровами, — похвастался Джинго. — Понадобится добрых шесть недель, чтобы снова собрать стадо.
— У вас хорошая помощница, — сказал Бентон, глядя на Элен Мэдокс.
Она сменила одежду, которую носила в городе, на штаны Ливая и плоскую фетровую шляпу: вероятно, та принадлежала ее брату, поскольку была ей слишком велика.
Джинго фыркнул в ответ:
— Никто ее не звал. Тайком увязалась за остальными. — Он недовольно сплюнул. — Папаша гудел, как рассерженный шершень, когда увидел ее среди нас. Велел мне отвезти ее домой. — Он снова сплюнул. — Всегда что-нибудь да испортит праздник.
— Я избавлю тебя от этой обузы, Джинго, — усмехнулся Бентон. — Если ты позаботишься о Грее, я буду счастлив проводить Элен домой.
Специфика службыПеревод Л. Жданова
Ему снился родной дом, и когда он проснулся, то долго не открывал глаз, силясь удержать видение. Что-то осталось, но это «что-то» было смутно, размыто, лишено отчетливости и красок. Родной дом… Он представлял себе его, знал, какой он, мог воскресить в памяти далекое, недосягаемое, но нет — во сне все было ярче!
И все-таки он не открывал глаз, так как слишком хорошо знал, что предстанет его взгляду, и всячески оттягивал встречу с грязной, неуютной конурой, в которой находился. «Если бы только грязь и отсутствие уюта, — подумал он, — а то ведь еще это тоскливое одиночество, это чувство, что ты на чужбине». Пока глаза закрыты, можно делать вид, будто суровой действительности нет, но он уже на грани, щупальца реальности уже протянулись к полной тепла и задушевности картине, которую он тщится сохранить в уме…
Все, дольше нельзя. Ткань сновидения стала чересчур тонкой и редкой, чтобы противостоять реальности. Хочешь не хочешь, открывай глаза.
Так и есть: отвратительно. Неуютно, грязно, безотрадно, и кругом притаилась эта враждебность, от которой можно сойти с ума. Теперь — взять себя в руки, собраться с духом и встать, начать еще один мучительный день.
Штукатурка на потолке потрескалась, осыпалась, получились большие безобразные кляксы. Краска на стенах шелушилась, темные потеки напоминали о дождях. И запах. Затхлый запах давно не проветриваемого жилого помещения…
Глядя на потолок, он пытался представить себе небо. Когда-то он мог увидеть его сквозь любой потолок. Потому что небо было его стихией, небо и пустынный привольный космос за ним. Теперь он их лишился, они ему больше не принадлежат.
Пометка в трудовой книжке, выговор в личном деле — все, что требуется, чтобы погубить карьеру человека, навсегда сокрушить все надежды и обречь его на изгнание на чужой планете.
Он сел на край кровати, нашарил пяткой брошенные на пол брюки, надел их, втиснул ноги в ботинки, встал.
Тесная, скверная комнатка. И дешевая. Настанет день, когда ему даже такая будет не по карману. Деньги на исходе, и когда последние уйдут, придется искать работу, любую работу. Может, стоило позаботиться об этом раньше, не тянуть до последнего? Но он не мог себя заставить. Связаться с работой, осесть здесь — значит признать свое поражение, поставить крест на мечте о возвращении домой.
«Дурак, — сказал он себе, — и что тебя потянуло в космос?» Эх, попасть бы только домой, на Марс, и больше его канатом из дома не вытянуть. Вернется на ферму, займется хозяйством, как отец хотел. Женится на Элен, осядет, пусть другие дурни с риском для жизни носятся по Солнечной системе.
Романтика… Это она кружит голову мальчишкам, юнцам с восторженными глазами. Романтика дальних странствий, дебрей космоса с лучистыми зрачками звезд, романтика поющих двигателей, холодного булата, вспарывающего черноту и безлюдье пустоты, романтика воплощенных в комочке плоти куража и удали, бросающих вызов пустоте.
А романтики-то не было. Были тяжелый труд, вечное напряжение и щемящая тревога, точащий душу страх, который ловил перебои в работе силового устройства… звонкий удар о металлическую оболочку… любую из тысячи бед, подстерегающих человека в космосе.
Он взял с ночного столика бумажник, сунул его в карман, вышел в коридор и спустился по шаткой лестнице вниз.
Покосившаяся, ветхая терраса. И зелень, неистовая, буйная зелень Земли. Мерзкий, отвратительный цвет, который оглушает и вызывает внутренний отпор. Все зеленое: трава, кусты, каждое дерево. Если смотреть на зелень чересчур долго, так и кажется, что она пульсирует, трепещет потайной жизнью, и ведь нет спасения от нее, разве что запереться где-нибудь.